— А я вот не скажу Войтку, чтобы он оставался. Пускай идет, тогда-то Хыба поймет, что не на то дети родятся, чтобы их бить. Не увидит подольше сына — научится его любить. Собка он сроду пальцем не тронул… как же — Собусь! Этому-то он потакал, а на меньшом зло срывал. Такой он отец!..
— Палкой ума не вколотишь… это он зря!
— Да ума у паренька побольше, чем у других… Не палка ему нужна, а рука! Заботливая рука.
— Истинная правда! Я помню, как меня в детстве учили. Добром меня, девчонку, хоть в пекло заведи, а злой со мной, бывало, никак не сладишь. И чем больше меня били, тем я делалась хуже! Так вот было у меня с мачехой…
— И всегда так бывает, когда отец с матерью дурные…
— А как же!
«Что ж он мне скажет?» — думала Зося, мастеря на подоконнике домик из тонких прутиков.
Ягнеска торопилась допрясть кудель, а Маргоська наматывала пряжу на рогульку, отсчитывая по тридцати нитей.
— Четыре… пять… шесть… Слава богу, что он хоть здоров!., семь… восемь… Беда, когда сам не умеешь писать… одиннадцать… двенадцать… лучше бы он приехал на праздники… тринадцать… вместе нам веселее будет… пятнадцать… порадуемся втроем… вчетвером… эх! все! Сбилась…
И она снова принялась считать намотанные нити.
VIII
На другое утро Войтек исчез.
Все думали, что он спрятался после вчерашнего угощения, за которым отец изорвал ремень. Искали его в сарае и на гумне — все напрасно!
— Верно, шатается по деревне…
— Вернется! — говорил старик. — Сам придет с повинной…
Наступает полдень — Войтка нет… Наступает вечер — Войтка все не видно…
«Что такое? — думает Хыба, но скоро успокаивается, — придет домой ночевать!»
Он уже заранее обдумал, как задаст Войтку. После ужина долго еще сидели, молча ожидая, но никто не пришел.
На рассвете Хыба вскочил с постели.
— Здесь Войтек? — тихо спросил он.
— Нет ни Войтка, ни живой души… — ответила заспанная Хазьбета, подвязывая юбку.
— Какого чорта! — встревожился старик. — Уже второй день… А где Ясек?
— Да на лесопильне! Где ему быть?
Она приготовила завтрак и разлила по лоханкам пойло для скота.
Когда встали из-за стола, Хыба сказал, с трудом подавляя гнев:
— Ступай-ка, Хазьбета, ступай за этим прохвостом… пускай приходит! Скажи ему: отец, дескать, все простил.
— Разве он поверит?
— Ступай, когда тебе говорят!
— А пойло?
— Войтек поможет тебе снести, как придет. Не на то я сынов растил, чтобы за них работать!
— Куда же я пойду!
— Иди, куда хочешь, ищи, пока его не найдешь И без него на глаза мне не показывайся!
Хазьбета что-то проворчала под нос, повязала платок и ушла.
Хыба прибрал хату и сел на лавку. Однако долго он не мог усидеть на месте: гнев душил его. Часы шли, медленно поднималось солнце.
— Какого чорта! — повторял старик, выглядывая из сеней.
Потом он успокоился. Ему казалось, что они вот-вот подойдут.
— Не может того быть, чтобы они там стали засиживаться… уже полдень!
Теперь у него одно было на уме: как ему хорошенько задать Войтку.
— Жалко нового ремня… Чем бы его?..
Он смотрел по углам, по лавкам. Ничего такого не нашел.
— Ага! Знаю…
Вспомнил-таки Хыба о старых штанах, валяющихся в клети. На них как будто был ремень. Должен быть, если Войтек его не срезал… Старик пошел, вытащил штаны из-под ларя…
— Есть! Слава богу.
Хыба принес ремень в горницу, сел и принялся выпарывать зазеленевшую пряжку.
«Получишь ты у меня, ох и получишь! — думал он. — Я тебя научу заповедям божьим: не убегай, паршивец, из родительского дома, раз тебе тут хорошо… Затем я для тебя старался-надрывался, чтоб такую подмогу иметь под старость? Затем я тебя растил с малых лет, прохвост этакий! Не будешь ты делать, что тебе в голову взбредет. Пора это кончать! Посмотрим, чья возьмет…»
— Ты отец или я?! — вдруг заорал он и обернулся к двери.
Кошка, усевшаяся на пороге, испугалась и молчком спряталась за дверь. «В таких случаях всего верней уйти с глаз долой, — подумала она и долго не показывалась в горнице, хотя еще не получила молока… — Ну, да не пропадет! Потом можно вылакать…»
Хыба сидел и ждал. Но чересчур долго ему показалось… пора бы им вернуться!
— Матерь божья! Дай, чтобы они скоро пришли, не то меня удар хватит! Я тебе кости пересчитаю, паршивец, нипочем тебе этого не миновать! Сколько ты здоровья мне стоишь!.. Тот разбойник не был таким, а видишь, до чего дошел? Так и пропадет зря, сгниет там… Вот до чего я дожил, господи Иисусе! Смилуйся надо мной!.. Любой скажет: плох тот отец, что не бьет да не наказывает… Накажи его, попробуй! У меня уже рука отваливается, а он все равно свое делает… Попомнишь ты не год и не два, только попадись мне в лапы!
В сенях послышались шаги. Хыба поднялся, сложил ремень втрое; он ждал. В хату вошла Хазьбета.
— Где Войтек?
Старик весь трясся и грозно смотрел.
— Нет его…
— Что ты мелешь?!
— Поехал в Пешт.
— Не болтай!!
— Ступайте сами, если мне не верите. Прошлой ночью уехал с Яськом Цихожем…
— А! Проклятый! Вот до чего я дожил…
Он завыл в голос… Повалился на лавку, снова вскочил, хотел куда-то бежать… Наконец опомнился, однако ярость его не покидала.
Хазьбета сразу исчезла. Хыба сам понес пойло коровам, не отходил, пока они пили, и в щепки изломал палку об их хребты. Потом избил теленка так, что тот заревел, а выходя из хлева, швырнул оземь ушат с такой силой, что рассыпались клепки.
Наконец он успокоился, но не совсем. Долго еще он бродил по двору и искал, сам не зная что.
— Это они, нищие, псы поганые, всему виной! Заманивали его к себе… И Войтек, паршивец, их слушал! А я, дурак, терпел этих побирушек проклятых!.. Расписали ему про Пешт, насулили нивесть чего… И ведь послушал, гад! Да что он смыслит? Ума-то нет ни на полушку. Псы поганые! Не спущу! Разнесу хату! Пусть замерзнут! Пусть околевают!
Может быть, он и сделал бы это, но раньше. А теперь только ругался и орал на всю деревню… Люди знали, что это уже остатки гнева. Хуже, когда он молчит, — говорили соседи.
Проклятия старика долетали и в Маргоськину хату. Женщины в ужасе прильнули к окну, слушая неистовую ругань…
— Что это он? — шепнула Ягнеска.
— Верно, Войтек уехал… Так и есть… Слышишь?
— А чего он на вас?
— Всегда так. Что у него ни случись, все я виновата.
— И вы не ответите ему?
— Куда тут отвечать! Еще убьет ни за что ни про что… Зачем бога гневить?
— Я ему скажу…
— Сиди, сиди, не выходи. Поорет и перестанет. Не в первый раз. Боже мой! Сколько я от него натерпелась… Да будет и это во славу твою, господи.
Ветром донесло яростные крики.
Женщины молчали, не отрываясь от работы.
Ягнеска пряла последние очески, Маргоська чистила к обеду картошку. Изо дня в день картошка! Одно и то же.
— Ну вот, видите, уехал Войтек, — начала Ягнеска.
— Хотел он еще к нам зайти, не зашел… Кто знает, скажет ли он Юзусю?
— Скажет! Чего же не сказать?
— Да кто знает, доедет ли он до Пешта…
— Ну, Войтек-то доедет!
Вдруг Зося расплакалась.
— Что с тобой, Зося? — испугалась мать.
— Он обещал мне что-то сказать! — и девочка зарыдала.
— Ох, глупая! Что же он мог тебе сказать? Пошутил просто…
— Ну да! Как же! Вы его не знаете…
— И из-за этого ты распустила нюни? — мать засмеялась.
Но Зося проливала такие горькие слезы, как никогда еще. Только их было немного, и она скоро затихла.
«Чудные эти детишки, — думала мать. — Вот плачет… а вот уже и смеется, как по заказу!»
— А Пешт… далеко это отсюда? — спросила Зося так серьезно, что теперь и Ягнеска рассмеялась за прялкой.
— Ох, дитя, дитя!.. Да перекрестись ты!
С тех пор Зося ни о чем не спрашивала. Но сильно загрустила.
«Что он хотел мне сказать?» — раздумывала она втихомолку.
Быстро пролетел и этот день, и другой, и третий. Проклятия старого Хыбы понемногу забылись. И он, верно, уже не думал о Войтке. При людях ведь отрекся от него, а что в сердце его делалось — это никому неведомо. Только стал он мрачнее и еще больше ожесточился.
