— А вот и мы.

(Кой останавливается над ними. Мертвяки тянутся к нашим фонарям, у них широко распахнуты глаза и открыты рты. Я вижу бледно-красный луч лазера, который находит первую цель. Секундой позже маленький дротик впивается в грудь зомби).

— И раз…

(Он переводит свой луч на второй объект).

— И два…

(Проходится по толпе, награждая каждого не смертельным выстрелом).

— Мне до смерти хочется их убить. Нет, я знаю: вся суть в том, чтобы изучить их повадки, создать систему раннего оповещения. Понимаю: будь у нас необходимые ресурсы, мы бы их всех убрали. Но все-таки…

(Он выпускает дротик в шестого мертвяка. Как и остальные до него, этот зомби не обращает никакого внимания на маленькую дырку у себя в груди).

— Как они это делают? Почему до сих пор тут? Ничто в мире не разъедает лучше соленой воды. Эти упыри должны были исчезнуть еще до тех, что на суше. Одежда-то разложилась, любая органика, ткань или кожа.

(Фигуры под нами практически голые).

— Так почему сами зомби не разлагаются? Из-за температуры на большой глубине, из-за давления? Кстати, откуда у них такая сопротивляемость давлению? Ведь на такой глубине человеческая нервная система должна превратиться в желе. Им даже стоять не положено, не то что ходить и «думать», если можно так сказать. Как мертвяки делают это? Я уверен, кто-то очень высоко наверху знает все ответы и не говорит их мне только потому…

(Он отвлекается на внезапно замигавшую лампочку на приборной панели).

— Эй, эй, эй. Проверьте-ка.

(Я смотрю на свою панель. Данные недоступны для моего понимания).

— Горячие попались, неслабая радиоактивность. Наверное, из Индийского океана, иранцы или пакистанцы. Или с китайской коммунистической лодки, которая пошла ко дну возле Майами. Как вам?

(Он выпускает еще один дротик).

— Вам повезло. Это одно из последних управляемых человеком разведывательных погружений. В следующем месяце будут только ДУТС, на сто процентов дистанционно управляемые транспортные средства.

— Было много споров по поводу использования ДУТС в бою.

— Чепуха. У Осетра[91] слишком много звездной силы. Она никогда не даст Конгрессу заменить нас роботами.

— Их доводы необоснованны?

— Что? Вы имеете в виду — робот в бою эффективнее, чем водолаз? Да нет же, черт возьми. Все эти разговоры об «уменьшении человеческих жертв» — чушь собачья. Мы не потеряли ни единого человека в бою, ни разу! Тот парень, о котором без конца твердили, Чернов, погиб после войны, на суше, когда перепил и попал под трамвай. Гребаные политики.

Пусть ДУТС более рентабельны, но они точно не лучше. Я говорю не только об искусственном разуме, я говорю о сердце, инстинкте, инициативе, обо всем, что делает нас нами. Вот почему я до сих пор здесь, и Осетр тоже, и почти все ветераны, которые погружались во время войны. Большинство из нас все еще участвуют в операциях, потому что так должно быть, потому что нас еще не могут заменить набором микросхем. Поверьте, как только такое случится, я не только больше не взгляну на экзокостюм, а уйду из флота и возьму полный «Альфа-Ноябрь-Альфа».

— Что это?

— «Война в Северной Атлантике», старая, еще черно-белая киношка. Там есть такой парень, знаете, Шкипер из «Острова Гиллигана».[92] У него была фраза… «Я взваливаю весло на плечо и иду дальше. Где меня в первый раз спросят: «Что это у тебя на плече?», там я и останусь до конца жизни».

У маленького фермерского домика нет защитных стен, решеток на окнах и замка на двери. Когда я спрашиваю владельца о его безопасности, он только усмехается и продолжает обедать. Андре Ренар, брат легендарного героя войны Эмиля Ренара, попросил не выдавать его точное местонахождение. «Плевать, если меня найдут мертвецы, — равнодушно говорит он, — но живые мне не нужны». Бывший француз иммигрировал сюда после официального окончания военных действий в Западной Европе. Несмотря на бесчисленные приглашения французского правительства, он и не думает возвращаться.

— Все остальные врут, все, кто заявляет, что их кампания «была самой трудной за всю войну». Все эти невежественные петухи, которые бьют себя в грудь и кричат о «войне в горах», «войне в джунглях» или «войне в городе». Города, о, как они любят трещать о городах! «Нет ничего ужаснее боя в городе!» Да неужели? Попробуйте драться под ним.

Знаете, почему в центре Парижа не было небоскребов? Я имею в виду — до войны, в нормальном Париже. Знаете, почему они тыкали этих монстров из стекла и железа в Ла Дефенс, так далеко от сердца города? Да, эстетика, чувство связанности и гражданская гордость… не как в этой архитектурной полукровке под названием Лондон. Но настоящая — разумная, практическая — причина отсутствия в Париже монолитов в американском стиле совершенно иная. Земля под фундаментами слишком изрыта катакомбами, чтобы удержать небоскреб.

Там римские могилы, каменоломни, в которых добывали известняк для большинства зданий в городе, даже бункеры времен Второй мировой войны, которые использовало Сопротивление… и — да, Сопротивление было! Потом еще современное метро, телефонные линии, газопровод, водопровод… и повсюду катакомбы. Там захоронено около шести миллионов тел, перенесенные с дореволюционных кладбищ, куда трупы просто сбрасывали как мусор. В катакомбах были целые стены черепов и костей, сложенных в мрачный орнамент. Кое-где они сдерживали останки, чтобы те не вывалились. Мне всегда казалось, что черепа мне ухмыляются.

Я не могу винить гражданских, которые пытались выжить в подземном мире. Тогда еще не появилось руководство для выживания, не вещало радио «Свободная Земля». Шла Великая Паника. Наверное, сначала пара человек, которые думали, что хорошо знают туннели, решили попробовать, а за ними еще пара и еще. Разлетелся слух: «Под землей безопасно». Всего четверть миллиона, это определили по костям, да, двести пятьдесят тысяч беженцев. Если бы они были чуть лучше организованы, додумались взять с собой еду и инструменты, или хотя бы запечатали входы-выходы и проверяли каждого новенького на инфекцию…

Как кто-то может говорить, будто ему довелось испытать то же, что пришлось выдержать нам? Тьма и вонь… у нас почти не было очков ночного видения, всего одни на взвод, и то — если повезет. Батареек для электрических фонарей тоже не хватало. Иногда на всю команду всего один рабочий комплект, только для ведущего, который рассекал тьму красным лучом.

Воздух отравлен вонью нечистот, химикалий, гниющей плоти… противогазы не спасали, у большинства фильтров давно истек срок годности. Мы надевали все, что могли найти, старые военные модели или противопожарные капюшоны, которые закрывают голову целиком, заставляют потеть как свинью, лишают зрения и слуха. Никогда не знаешь, где ты, пялишься сквозь затуманенный смотровой щиток, прислушиваешься к бормотанию товарищей по команде, треску рации.

Нам приходилось пользоваться кабельными телефонами, понимаете, потому что передача на радиоволнах была слишком ненадежной. Мы брали старый телефонный кабель, медный, не оптико-волоконный. Просто таскали с собой толстые катушки сорванных проводов. Единственный способ связи. И единственный способ не потеряться.

Потеряться было легко. Все карты были довоенными, без учета изменений, которые вносили люди, пытавшиеся выжить. Сообщающиеся туннели, альковы и внезапно появляющиеся дыры в полу. Дорогу теряли хотя бы раз в день, иногда чаще, а потом еще надо отыскивать обратный путь к телефонному проводу, отмечать на карте свое местоположение и пытаться понять, что пошло не так… Иногда это занимало всего несколько минут, а иногда часы или даже дни.

Когда нападали на бойцов другой команды, то их крики доносились по рации или эхом по туннелям. Акустика зла, она словно насмехалась над нами. Крики и стоны шли со всех сторон. Никак не определить, откуда конкретно. По рации хотя бы можно попытаться выяснить расположение товарищей. Если они не ударились в панику, если они знают, где находятся, если вы знаете, где находитесь…