“Может, что-то ему оставить? Пусть думает, что мне ничего не надо...”
Вера села на пол и стала перебирать вещи. Нет, это она, конечно, ему не оставит, перебьется. И это — тоже...
“Что же такое? Сколько барахла, а оставить нечего. Может, вот это... Сейчас это уже не носят”. Вера расправила зеленое платье, поскребла ногтем пятнышко. Встала, надела, прошлась перед зеркалом, злобно виляя бедрами.
Появилась кошка и стала брезгливо обнюхивать одежду. Почувствовав, что Вера на нее смотрит, спряталась под диван. Отношения у них были натянутые.
“Кошкина, Кошкунская, Дрянюнская”, — думала Вера, стягивая платье.
Нет, не оставит. Зеленый — это ее цвет; прочь волосатые руки от ее цвета. Вера стала наполнять вещами чемодан. Надо было успеть все до прихода Врага.
Враг стал приходить рано. Серым, ласковым, неинтересным. Она сразу запиралась в своей комнате и включала на полную громкость все, что попадалось под руку. Магнитофон! Телек! Главное, чтобы уши отваливались. Или начинала петь сама, у нее был сильный самодеятельный голос. За дверью рыдала кошка.
Иногда, сквозь музыку, она слышала, как приходят какие-то соседи и чего-то требуют. А Враг им объясняет. Тогда она включала еще что-нибудь, и Враг со своими дорогими соседями тонул. А Вера падала на кровать и смеялась. Ей было жалко его, жалко себя, жалко кошку, которая стала худой и плаксивой.
Иногда она выходила из комнаты и видела, как Враг с растерянным лицом появляется из туалета. Или разогревает непонятно на какой свалке найденную пиццу. Или стоит в пижаме и смотрит на нее.
Что у нее может быть общего с мужчиной, который курсирует по квартире в пижаме? Который разбрасывает везде свои драгоценные носки и отказывается пойти и поговорить с ее свекровью?
Один раз она эти носки выбросила в окно. Не рассчитала, и они повисли на ветвях дерева. “Ой, смотрите, носки на дереве!” — радовались дети. “Безобразие, во что двор превратили!” — перекрикивали их взрослые. Вера смотрела на покрытое носками дерево и спрашивала себя, как она вообще могла поселиться в этой квартире с таким совершенно ненужным ей мужчиной.
“Он из породы воздушных шариков, — говорила Вера сама себе, стоя у зеркала. — Такие или летают надутыми где-то в небесах, или лопаются и превращаются в тря-почку”.
— Вера... — говорила ей по вечерам тряпочка.
Она знала все, что он сейчас скажет. Что он не может взять ее ребенка. Умница! Что у него есть ребенок от первой жены и он по нему тоскует. Молодец! Что сейчас у него очень сложная ситуация, он в долгах. Гений! Что он хочет, чтобы она родила ему и это был бы их ребенок. Не дождется! Что он не пойдет к этой ее “гадалке”. Ну и дурак. Что еще?
— Вера... С тобой что-то происходит.
Да, она перестала пускать его к себе. После двухнедельного бойкота, наконец, он почувствовал, что с ней что-то происходит. Забеспокоился, зараза. Даже полы вымыл. Вера потоптала вещи в чемодане, стала закрывать. Чемодан сопротивлялся.
— Чемоданский... Чемодунский... — ругалась Вера, ломая ногти.
Наконец, закрыла. Тяжело дыша, Вера доставала косметичку.
Она уже два дня назад придумала себе макияж для Ухода.
Ярко бордовые губы, зеленые веки.
Объект
Бывший спецобъект прятался за обычной бетонной стеной.
За спиной Алекса убегали в бесконечность высокие настороженные тополя. Чистый воздух пригорода покалывал ноздри.
На проходной сидел старичок с шахматами и ставил самому себе мат. “Вы к кому?” — оторвал он взгляд от доски.
На доске вместо двух-трех недостающих фигур стояли колбы с заспиртованными червячками.
“Зародыши”, — решил Алекс и назвал фамилию В.Ю.
Здание проглотило Алекса; он плыл, озираясь, по серым коридорам.
Коридоры были пустыми и пахли свалявшимся сигаретным дымом, мертвыми осами в оконных проемах и пылью. Окаменевшей чайной заваркой.
“Елка для детей сотрудников”, — прочел Алекс, проходя мимо доски объявлений.
Представить в этом вакууме сотрудников с детьми и елкой было почти невозможно.
Дверь. Дверь. Еще дверь.
Все закрыты. Открыта только одна, с надписью: “Осторожно! Аппарат под высоким напряжением!”. И натюрморт: череп с молнией.
Алекс заглянул внутрь. Посреди комнаты на тряпке стояло ведро, в него что-то радостно капало с потолка.
— Алекс!
Алекс обернулся. В конце коридора стоял Владимир Юльевич и махал рукой.
Диалог третий
А л е к с. С о з д а т е л ь б о м б ы.
А л е к с (рассматривая, трогая руками приборы): Да... А снаружи и не догадаешься.
С о з д а т е л ь б о м б ы (с гордостью): Это же бывший объект, его для того и строили. Чтобы начинка не просвечивала... Прежняя власть не верила в Бога, ей приходилось верить в науку. Наш объект был чем-то вроде монастыря. Или храма. Вот вы сейчас находитесь в святая святых.
А л е к с: Вы с Биллом похожи...
С о з д а т е л ь б о м б ы: Билл? А что... Билл?
А л е к с: Нет, ничего... Он тоже о Боге рассуждать любит. Хлебом не корми.
С о з д а т е л ь б о м б ы (медленно): Да, хлебом... Хлеба и зрелищ... Вы ничего не заметили странного в его поведении в последнее время?
А л е к с: У Билла? Нет... То есть... Голос у него сегодня был какой-то странный. Радостный.
С о з д а т е л ь б о м б ы: Радостный?
А л е к с: Да.
С о з д а т е л ь б о м б ы (с усмешкой): В какое странное время мы живем, Алекс... Радостный голос кажется подозрительным. Сильная любовь вызывает изжогу. Справедливость — насмешку...
А л е к с: И мы, Люди Льдины...
С о з д а т е л ь б о м б ы: Что?
А л е к с: Нет, ничего. Вам когда-нибудь подкладывали дохлую собаку?
С о з д а т е л ь б о м б ы: Не припомню.
А л е к с: Ну да. Уважаемый ученый, секретный гений, и вдруг такое бе-э-э... Сегодня утром ваша подопечная, пока я спал, вывалила все цветы в ванну, а сверху подкинула дохлую...
С о з д а т е л ь б о м б ы: Алекс...
А л е к с: Не волнуйтесь, Владимир Юльевич, я все это занес в тетрадь наблюдений. Объективность, только объективность.
С о з д а т е л ь б о м б ы: Алекс, я же объяснял вам насчет цветов. Вы подарили ей букет цветов, понимаете?
А л е к с: Букет, который дали мне вы!
С о з д а т е л ь б о м б ы: Да, я. С вашего согласия. Больше того, по вашей просьбе.
А л е к с: Но вы должны были меня как-то предупредить!
С о з д а т е л ь б о м б ы: Я вас предупредил, Алекс. Я вас предупредил, что сам не могу предвидеть всех последствий...
А л е к с: И мы, Люди Льдины... Нет-нет, это я так, прицепилось... Да, вы меня предупредили. Завтрашний день науки. Философия любви. Луч света в кучке дерьма. Последствий нельзя предвидеть.
С о з д а т е л ь б о м б ы: Не утрируйте, Алекс. По моим расчетам, эта вспышка у нее вскоре пройдет...
А л е к с: Нет, вы, конечно, говорили: “Всех последствий нельзя предвидеть”. Но я... я думал, что это как в обычной любви. Любви без последствий не бывает... Я, кажется, не то говорю... Идешь куда-то, делаешь глупости... Постоянно страх потерять то, что еще не нашел. Вам этого все равно не понять... (Молчит). Ладно, извините. Но вы могли меня предупредить, что она за какую-то неделю постареет лет на десять?
С о з д а т е л ь б о м б ы: Она прожила за эту неделю десять лет. Эмоционально, понимаете?
А л е к с: Нет, не понимаю. Когда человек любит, он молодеет. Даже врачи говорят, что любовь омолаживает...
С о з д а т е л ь б о м б ы: Да, Алекс, любовь-страсть, любовь-влечение омолаживает. То, что греки называли эросом. Но ведь есть другая любовь, любовь-сострадание, милосердие, жертвенность... В этом ведь суть моей бомбы. Представляете, если бы это была бомба, заряженная эросом? Ошалевшее от любви человечество, люди прыгают друг на друга, планетарная собачья свадьба!
