Кстати, если это было так, то наш далекий предок был по своему прав, и здесь нет ни капли мистики. Новые коммуникативные функции действия действительно были сверхъестественными, так как они выходили за рамки естественных для дикаря физических отношений с реальностью к необычным, непонятным еще для него семиотическим отношениям. Их природа и назначение были иными по сравнению с «понятными» практическими. Они были началом овладевания человеком способами оперирования в призрачном мире нереального — мире психических образов и интеллектуальных операций. О том, что это было, по-видимому, так, свидетельствуют изучение древних мифов и преданий, а также наблюдения над жизнью народов, стоящих на первобытной ступени развития. Все они прошли стадию магического отношения к миру (которую не следует путать с религиозным и мифологическим). На этой стадии обрядовые действия, например, перед отправлением на охоту, или на сбор плодов, или на войну, в малейших подробностях воспроизводили эти будущие события. В определенной мере это имело коммуникативную функцию. Говоря современным языком, таким образом осуществлялось ознакомление всех участников с планом и организацией, а также способами исполнения предстоящей операции. В форме этих действий изображались через их поведение различные животные, явления природы, трудовые и бытовые события и т.д.
Теряя свою трудовую функцию, становясь только средством коммуникации, подражательные движения постепенно начинают изменять свою структуру. Для того, чтобы сообщить о появлении, например, волка в окрестностях стойбища, вовсе не требуется полностью и развернуто изображать его поведения. Достаточно только проимитировать какие-нибудь его характерные черты. Точно также не требуется полностью воспроизводить и всю трудовую операцию, о которой хотят сообщить. Достаточно воспроизвести только некоторые ее наиболее характерные движения. Соответственно, подражательные действия начинают все более свертываться, приобретают неполный характер. Они редуцируются, принимая вид эскизной схематичной имитации реального процесса или действий, т.е. лишь символического изображения. Таким образом разверну-тое подражание превращается в символическое упрощенное обозначение, превращается в жест. Так, например, у индейцев Америки существовали простые жесты, означающие «дерево», «лист», «хищник», «лодка» и т.д. Показав сначала жест «дерева», потом «лист», потом — как этот «лист» падает с «дерева», индеец сообщал своему собеседнику о том, что была осень. Комбинируя таким образом «слова-жесты», индейцы могли передать информацию о любых сложных событиях — об открытии военных действий, о свадьбе или похоронах, и даже излагать с их помощью сложные мифы и легенды.
Использование подражательных и затем символических действий для коммуникации представляет очень важный шаг. Ведь мы зачастую не можем управлять самим объективным предметом, а своими действиями почти всегда можем. Мы не можем вызвать из ничего вещь, если она отсутствует или вообще не существует. А движения, которые обозначают эту вещь, всегда можем воспроизвести. Именно здесь кроется начало той свободы оперирования информацией, которую дают представления.
Дальнейший ход событий мы также можем себе приблизительно представить. По-видимому, вдело вступает универсальный механизм интериоризации. Внешняя имитация заменяется внутренней имитацией. Внешние действия переходят во внутренние. Соответственно, движения заменяются чередованием соответствующих мышечных напряжений. Изображение предмета с помощью подражательных движений заменяется изображением предмета, «вылепленным» из соответствующих мышечных ощущений.
О том, что это возможно, свидетельствуют наблюдения над слепо-глухими, а также наблюдения над собой самих слепо-глухих. Например, Ольга Скороходова пишет: «Такие моменты, когда я узнаю не только тех людей, которых вижу каждый день, но и тех, которых вижу редко, я не могу отнести к одним осязательным и обонятельным ощущениям. Очевидно, здесь важную роль играют и другие чувства — мышечно-суставные, и еще, вероятно, какие-нибудь рецепторы». То же относится и к внутреннему восприятию ею образов звуков. Вот как она рассказывает об этом: «Вдруг в руках появляется странное ощущение, словно ток проходит в пальцах. Сначала я удивляюсь, но скоро понимаю это состояние: несколько раз я слышала, держа руки на пианино, лунную сонату Бетховена. И теперь, благодаря сильному впечатлению, мои пальцы как бы воспроизводили когда-то принятые вибрации звука». Или вот как она, например, представляла себе пейзаж: «Я не представляла эти деревни, хаты и сады такими, какими их видела М.М. Пока я слушала ее рассказы, ощущая при этом жаркое солнце, теплый ветер и запахи полей, к которым примешивается угольный дым, выходивший из трубы паровоза, — мне казалось, что я воспринимаю только неясное очертание пейзажа; не зрительно воспринимаю, а как бы осязаю на воздушном мягком полотне едва ощутимые рельефные линии». Внутреннее воспроизведение образов предметов выступает здесь прямо как имитация тех мышечных ощущений, которые возникали при взаимодействии с этими предметами. О том, какой полноты и точности может достигать такое мышечное изображение предмета, свидетельствуют произведения слепых скульпторов, например, ослепшей балерины Лины По.
Пока образ строится лишь из внутренних кинесте-зических мышечных ощущений, мы остаемся еще на уровне сенсомоторного мышления. Здесь еще нет четкого отделения субъекта от объекта, вещь воспроизводится через внутреннее состояние и реакции, которые она вызывает у индивида. Переход на уровень представлений происходит, когда изображение отсутствующего предмета, его образ начинают строиться из материала внешних ощущений — цветов, запахов, форм и т.д.
Но как это возможно? Сенсомоторный образ, сенсомоторная имитацию предмета понятны — это ощущения, которые порождаются нашими мышечными напряжениями. Мы можем их вызывать и в отсутствии самого объекта. Но внешнее ощущение вызывается воздействиями на экстерорецепторы со стороны реальных объектов. Чтобы ощутить свет, надо чтобы на сетчатку воздействовали электромагнитные волны определенной длины. Чтобы послышался звук, на барабанную перепонку должны поступить определенные колебания воздуха. Как же можем мы вызывать эти ощущения изнутри при отсутствии соответствующего раздражения органов чувств извне?
Скажем прямо, что пока точного и обоснованного ответа на этот вопрос психология дать не может. Но некоторые факты и соображения позволяют нащупать пути к ответу. Прежде всего упомянем в этой связи о так называемых идеомоторных актах. Их суть можно проиллюстрировать следующим опытом. Возьмите ка-кой-нибудь достаточно тяжелый небольшой предмет (например, часы) и подвесьте его на длинной ниточке к указательному пальцу. Затем вытяните руку и палец. Закройте глаза и представьте, что часы у вас вращаются. Открыв глаза, вы обнаружите, что они действительно вращаются. Почему это произошло? Потому что представление о движении пальца вызвало неуловимое и несознаваемое нами соответствующее сокращение мышц руки. Они-то, эти сокращения, и привели в движение часы. Таким образом, представление об определенной действенной ситуации вызывает сокращение соответствующих мышц или по крайней мере их напряжение. И.П. Павлов писал об этом: «Давно было замечено и научно доказано, что раз вы думаете об определенном движении (т.е. имеете кинестезические представления), вы его невольно, этого не замечая, воспроизводите». О том же свидетельствует случай с пианистом Исааком Михневским. Будучи студентом консерватории и оказавшись без инструмента, он за полгода подготовил для исполнения «Времена года» Чайковского, разучивая это произведение только в воображении. Психолог В.Я. Дымерский аналогичным способом восстановил летные навыки, разрушенные долгим перерывом, систематически проводя воображаемые полеты. То же подтверждают измерения электрической активности мышц у спортсменов при воображаемом исполнении ими в голове определенных физических упражнений и т.п.
