Однако аудитория жаждала других эмоций и призывов. Уже в ходе пленума его участники потребовали второго доклада Ежова. Теперь нарком пересказал предысторию и последствия арестов: группы Слепкова в 30 человек и И.Н. Смирнова (87 человек) в 1933 году, Ольберга в январе 1936 года. Он вспомнил историю раскрытия группы Коцюбинского в 1932 году и арест ее членов в 1936 году. Потом он остановился на деталях расследования группы правых в Западной Сибири в 1933 году и доносе Зафрена на Радека, Смирнова, Дробниса в 1932 году.

Складывалось впечатление, что Наркомат внутренних дел не преуспел в разоблачении троцкистского подполья. Поэтому, объясняя «четырехлетнее отставание» в вопросах разоблачения оппозиционеров, Ежов ссылался на Молчанова и сообщил об аресте 238 работников наркомата. В том числе 107, работавших в Главном управлении госбезопасности.

Выступившие сотрудники НКВД: начальник управления по Ленинградской области Заковский, первый заместитель наркома Агранов, нарком внутренних дел УССР Балицкий, начальник управления по Московской области Реднис, начальник контрразведывательного отдела Миронов и бывший нарком Ягода поддержали Ежова. Они «признали, что именно в 1931-1932 гг. ослабили действия по разоблачению «вражеского подполья».

В этом бездействии комиссары НКВД обвиняли бывшего наркома. Такими же обвинениями Ягоды разразились нарком здравоохранения Г.Н. Каминский, первый секретарь Азово-Черноморского крайкома Е.Г. Евдокимов и секретарь ЦИК И.А. Акулов.

Выступивший Генеральный прокурор СССР Вышинский указал и на крайне низкий профессионализм следователей НКВД. Он с удручением признал: «Качество следственного производства у нас недостаточно не только в органах НКВД, но и в органах прокуратуры. Наши следственные материалы страдают тем, что мы называем в своем кругу «обвинительным уклоном».

Это тоже своего рода «честь мундира» - если уж попал, зацепили, потащили обвиняемого, нужно доказать во что бы то ни стало, что виноват. Если обвинение приходит к иным результатам, то это считается просто неудобным. Считается неловко прекратить дело за недоказанностью, как будто это компрометирует работу».

Он разъяснял, что «обвинительный уклон» нарушает инструкцию ЦК от 8 мая 1933 года, направленную на то, «чтобы предостеречь против огульного, необоснованного привлечения людей к ответственности».

Таким образом очевидно, что и в докладе Молотова, и в выступлении Вышинского, лиц, принадлежавших к ближайшему окружению Сталина, настойчиво проводилась мысль не об усилении поисков врагов. Они говорили о слабости кадрового состава руководства, низком профессионализме и бюрократических методах работы. Но их попытки направить обсуждение по этому руслу наталкивались на упорное нежелание участников пленума изменить свой угол зрения.

Вопросу обновления кадров, улучшению деятельности партийных комитетов был посвящен на пленуме ЦК и доклад Сталина. Конечно, он не мог обойти стороной волновавшую зал тему, связанную с разоблачением и осуждением группы Пятакова.

Его доклад состоялся 3 марта 1937 года и был озаглавлен: «О недостатках партийной работы и мерах ликвидации троцкистских и иных двурушников».

Он начал его с утверждения, что «вредительская и диверсионно-шпионская работа агентов иностранных государств, в числе которых довольно активную роль играли троцкисты, задела в той или иной степени все или почти все наши организации - как хозяйственные, так и административные и партийные »; они «проникли не только в низовые организации, но и на некоторые ответственные посты».

Однако, призывая к бдительности, Сталин не призывал к началу «охоты на ведьм». Цель докладчика состояла в ином. Аргументированно и осмысленно он доказывал, что действия оппозиции больше не представляют собой идейного мировоззрения, способного привлечь широкие массы.

Этот тезис имел для Сталина принципиально важное значение. В первую очередь он вел аудиторию к мысли, что «троцкизм перестал быть политическим течением в рабочем классе, что из политического течения (курсив мой. - К. Р.) в рабочем классе, каким он был 7-8 лет назад, троцкизм превратился в оголтелую и беспринципную банду вредителей, шпионов и убийц …».

Используя современную терминологию, можно сказать, что с этого периода Сталин рассматривает оппозицию не в качестве идеологических противников, а именно - как террористов, осуществляющих диверсии в интересах третьей стороны.

Вместе с тем он заостряет вопрос, отмечая, что если раньше Зиновьев и Каменев «решительно отрицали наличие у них какой-либо политической платформы», то на судебном процессе в 1937 году Пятаков, Радек и Сокольников «признали наличие у них политической платформы».

Признали и развернули ее в своих показаниях: «Реставрация капитализма, ликвидация колхозов и совхозов, восстановление системы эксплуатации, союз с силами Германии и Японии для приближения войны с Советским Союзом». Опираясь на этот аргумент, Сталин подчеркнул, что позицию политических деятелей, прячущих свои взгляды даже от своих сторонников, «нельзя уже называть политическим течением».

Эти выводы не были праздными умозрительными упражнениями. Смысл сказанного им сводился к необходимости осознания обострившейся угрозы войны. Он рассматривал действия бывшей оппозиции как проверку сил сторон. Поэтому он говорит, что члены партии «забыли о том, что Советская власть победила только на одной шестой части света… что Советский Союз находится в обстановке капиталистического окружения».

Его мысль была предельно обнажена. Обращаясь к партии, он подчеркнул, что противники Советского Союза выжидают «случая для того, чтобы напасть на него, разбить его или, во всяком случае подорвать его мощь и ослабить его».

Все так и обстояло на деле. И можно ли обвинить Сталина в подозрительности? В нагнетании репрессивной атмосферы? Он говорил о реальных вещах.

Объясняя международную ситуацию и оценивая взаимоотношения буржуазных стран, Сталин сказал, что только «наивные люди могут подумать, что между ними существуют исключительно добрые отношения как между государствами однотипными… буржуазные государства засылают друг к другу в тыл шпионов, вредителей, диверсантов, а иногда и убийц, дают задания внедряться в учреждения и предприятия этих государств, создать там свою сеть и «в случае необходимости» взорвать их тылы, чтобы ослабить и подорвать их мощь.

…Так было в прошлом, 130 лет тому назад. Так обстоит дело теперь, спустя 130 лет после Наполеона I. Сейчас Франция и Англия кишат немецкими шпионами и диверсантами, и наоборот, в Германии в свою очередь подвизаются англо-французские шпионы и диверсанты. Америка кишит японскими шпионами и диверсантами, а Япония - американскими».

Сталин задает риторический вопрос: «Спрашивается, почему буржуазные государства должны относиться к Советскому социалистическому государству более мягко и более добрососедски, чем к однотипным буржуазным государствам?»

Сталин знал, о чем говорит. Серьезный и информированный исследователь А.Б. Мартиросян пишет, что французская разведка только в абвере Канариса имела не менее 10 агентов. Контрразведка Франции «пачками арестовывала нацистскую агентуру в стране: в 1935 г. - 35 агентов, в 1937 г. - 150, впоследствии в 1938 г. - 274, а за первые полгода 1939 г. - 300 агентов!».

Конечно, и в ту пору, и после всегда находились простаки и просто плохо осведомленные люди, склонные относить слова о шпионах лишь к платным агентам секретных служб. Но речь шла не только о них, а и о сотнях тысяч коллаборационистов, составивших ряды «пятой колонны» во всех европейских странах.

Государственный деятель с аналитическим мышлением, Сталин как никто другой остро осознавал близость войны и, понимая реальность внешней опасности, предупреждающе указывал на вред благодушных умонастроений.

Оценивая успехи социалистического строительства, он обратил внимание на то, «что у людей мало искушенных в политике» это «порождает настроения беспечности и самодовольства, создает атмосферу парадных торжеств и взаимных приветствий, убивающих чувство меры … размагничивает людей и толкает их на то, чтобы почивать на лаврах».