Любопытно, что почти такое же распределение льда на подходе к архипелагу Норденшельда встретил и наш «Торос», когда подошел к проливу Фрама. Вся разница заключалась только в том, что в 1936 году кромка сплоченного льда не подходила вплотную к входу в залив Миддендорфа, а оставила проход между нею и берегом шириной, примерно, в 3—5 миль.
Далее Э. В. Толль пишет:
«… Мы переночевали под островком [впоследствии названным Толлем «Каторжным». — Н. А.] в открытом месте. На другое утро, 26 сентября, температура воздуха была —5°,8, температура воды —0°,8; шуга плавала кругом. Стоять здесь в открытом месте и ждать момента, когда ветер, быть может, взломал бы эту преграду, нельзя было решиться при таких обстоятельствах и в такое позднее время года. Итак, я принужден был отказаться от продолжения плавания в этом году и дать приказание повернуть на юго-восток к ближайшей бухте материка. Через несколько часов, пробиваясь через лед, мы вошли в одну бухту, где первый раз могли ориентироваться по эскизу карты, который вручил мне Нансен, рекомендуя гавань Колин Арчера как лучшее место первой зимовки; мы прошли теперь именно в эту гавань в западной части Таймырского пролива.
Здесь в двух милях от последней гавани [и в трех милях от места выбранного для зимовки «Тороса» в 1936 году. — Н. А.], на рейде, защищенном со всех сторон от напора льдов, «Заря» пришвартовалась к невзломанному с прошлого года льду на зимовку…»
Научно-исследовательские работы начались с первых дней постановки «Зари» на зимовку. Среди этих работ, кроме метеорологических, гидрологических, геологических, магнитных и биологических наблюдений, довольно значительная доля падала на наиболее интересные для нас гидрографические, выполненные в южной и средней частях архипелага.
Я не раз упоминал о том, что при плавании в архипелаге нам пришлось убедиться в большом несоответствии карты с действительным очертанием берегов. Эта карта, в основном, была составлена на основании маршрутно-съемочных работ экспедиции «Зари», но ее малая точность ни в какой мере не может быть отнесена за счет недостаточно добросовестною отношения к этим работам со стороны участников экспедиции.
Все дело заключается в том, что экспедиция не вела систематических, подробных гидрографических работ, а производила лишь глазомерную или, в лучшем случае, полуинструментальную съемку во время зимних маршрутов. В это время острова и проливы архипелага были засыпаны настолько глубоким снегом, что все детали скрывались из глаз, и нет ничего удивительного в том, что некоторые проливы были зафиксированы как заливы, а отдельные нагромождения льда приняты издалека за острова.
Во всяком случае экспедиция пришла на место, которое вовсе не имело какой бы то ни было съемки, а в результате ее работ архипелаг в целом был положен на карту довольно крупного масштаба.
Вот один из отчетов по съемочным работам, выполненным в районе зимовки «Зари»:
«…В первых числах февраля начата была установка триангуляционных знаков по берегам рейда «Зари». Окончив установку 11 знаков в конце февраля, были измерены средним теодолитом Гильдебранда углы, провешена базисная линия между триангуляционным знаком 3 и кормой шкуны и местом установки пассатного [пассажного] инструмента на острове Наблюдений и вымерен цепью базис около одной мили длиною; при помощи пассатного инструмента был определен истинный азимут базиса.
В течение марта произведена мензульная съемка рейда, но закончить ее тогда не удалось вследствие необходимости отправить людей на обследование Восточного Таймыра. По возвращении партии на «Зарю» был выставлен триангуляционный знак на юго-западном входном мысу в Таймырский пролив и определены тригонометрические координаты этого пункта.
За большим неудобством работать с мензулой во время лета [надо полагать, из-за ее тяжести и отсутствия достаточного числа реечников. — Н. А.], съемка рейда была закончена при помощи съемного компаса и дальномера Люжоля.
На основании сказанной съемки составлены в масштабе 250 саж. в одном дюйме план рейда «Зари» и план острова Боневи [эти планы после нашей проверки на месте оказались составленными весьма хорошо. — Н. А.]. К сожалению, на рейде не удалось сделать точного промера по льду и пришлось ограничиться приблизительными шлюпочными промерами, произведенными осенью 1900 года лейтенантом Матисеном.
На основании маршрутных съемок во время санных поездок в октябре 1900 года, апреле и мае 1901 года составлены маршрутные карты Таймырского пролива и Таймырской бухты до устья реки Таймыра, опирающиеся на 12 астрономических пунктов, в 9 из коих имеются определения широты и долготы и в 3 определена одна широта.
Астрономические определения произведены большею частью по наблюдениям солнца большим призмозеркальным кругом Пистора в искусственный горизонт; несколько звездных определений вычислено по высотам, взятым малым теодолитом Гильдебранда.
Широты определены большей частью по близмеридиональным высотам солнца, а долготы по абсолютным высотам, и только в одном пункте удалось взять несколько серий соответствующих высот.
По возвращении партии с Восточного Таймыра в июне месяце была закончена опись острова Таймыр (его западный и юго-западный берега, а восточный и северный были сняты еще зимой). Астрономических наблюдений не удалось сделать в эти поездки, определена только углами при помощи малого теодолита вершина горы Негри, самой высокой точки острова…»
На фоне весьма интенсивной и плодотворной работы экспедиции вырастает, однако, один факт из личных взаимоотношений ее участников, который, без сомнения, сильно снизил эффективность работ 1900—1901 годов. Из оставшихся после экспедиции кратких отчетных сводок самого Толля трудно установить, что, собственно, произошло между ним и капитаном «Зари» лейтенантом Коломейцевым, но последний вынужден был сдать командование судном своему старшему помощнику Матисену и, в самый разгар экспедиционных работ, покинуть судно.
Официально Толль мотивировал уход Коломейцева необходимостью командировать его на юг для закупки угля и устройства угольных баз для «Зари». С этим объяснением можно было бы согласиться, если бы на юг выехал любой член экспедиции, но только не командир корабля. То упорство, с каким Толль «откомандировывал» именно Коломейцева, свидетельствует о происшедшей между ними размолвке, о причинах которой можно только строить догадки. Мне лично кажется, что на «Заре» столкнулись два больших «авторитета» — начальника экспедиции и командира корабля. Оба носителя этих званий были далеко не заурядными людьми, но им нехватало еще одного только качества — умения понимать друг друга. Это непонимание, повидимому, и решило судьбу Коломейцева. Его отчет о работе и путешествии с места зимовки «Зари» в Дудинку характеризует Коломейцева как человека сильной воли и преданности своему долгу. Несмотря на безусловно тяжелое моральное состояние, Коломейцев блестяще справился с поставленной перед ним Толлем задачей и создал для «Зари» угольную базу, воспользоваться которой, однако, кораблю не пришлось. Отчет Коломейцева интересен еще и тем, что ярко рисует обстановку и средства, с которыми экспедиции приходилось проводить свои полевые работы.
«…4 января 1901 года, — пишет Коломейцев, — мне была вручена инструкция начальника экспедиции, в которой предлагалось отправиться на нарте с места зимовки на реку Хатангу, а затем в Дудино с целью доставить почту экспедиции и устроить угольные склады в порте Диксон и на острове Котельном.
По маршруту Лаптева (1741 года) предстояло сделать 474 версты, запасшись провиантом и необходимыми вещами на 40 суток, что составило груз около 31 пуда. Получив одну нарту с 12 собаками и казака Расторгуева в качестве каюра, я выступил в путь 20 января [в это время солнце еще не показывалось над горизонтом. — Н. А.] в сопровождении еще одной нарты с доктором Вальтером, который должен был проводить меня до устья реки Таймыра и облегчить мне первую часть пути, взявши часть моей клади к себе на нарту.
В моем распоряжении находилась карта издания Морского министерства, составленная по съемке Лаптева, и затем копия с карты реки Таймыра академика Миддендорфа.
Выйдя из Таймырского пролива и проложив курс на устье реки Таймыра, мы пересекли бухту и, не найдя реки, пошли вдоль берега к востоку с целью обследовать берег и найти реку, так как карта, очевидно, не сходилась с действительностью. На этом переходе, имея груз, разделенный поровну на двух нартах, делали не более 25 верст в сутки (только один день 30 верст).
Производя все время компасные съемки, мы дошли до места, откуда берег стал подыматься к северу. Простояв здесь за сильной пургой 2 дня, доктор должен был возвратиться на «Зарю», так как запас его провизии не позволял оставаться дальше. Я же сложил груз и налегке пошел к северу, чтобы разыскать наконец Таймыр.
Поднявшись до широты «Зари» и не найдя реки, вернулся, взял груз и пошел к западу, исследуя берег и все время производя компасную съемку. Из инструментов имел в своем распоряжении буссоль, секстан, ртутный горизонт, карманный хронометр, термометр и карманный анероид.
Когда мы с доктором пережидали пургу, у нас испортился примус; пришлось сделать лампу из пустой консервной банки, дров же здесь по берегам почти нет.
Кроме ужасной копоти, лампа эта расходовала такое количество керосина, что взятого запаса нехватило бы и на 20 дней.
Морозы были жестокие, —38° с сильным ветром, и сделали то, что платье наше обледенело и стало в виде кирасы; снявши верхнюю одежду на ночь, приходилось утром мять ее с целью придать настолько эластичности, чтобы одеть. В спальных мешках образовалась масса мелкого ладу от замерзания испарений тела.
Минимальная температура доходила до —48°, и мы отморозили носы и руки. В особенности страдали руки, так как приходилось снимать рукавицы для записей в журнале наблюдений.
Когда я остался со своею нартой и положил на нее весь груз, суточная скорость не превышала 17 верст, да и то только при условии, если мы оба шли в лямках, работая до полного изнеможения. Больше шести часов пройти при этих условиях было невозможно, да, впрочем, и темнота не позволяла. Солнце взошло над горизонтом 3 февраля. Наконец, следуя к западу, я нашел устье какой-то реки, — впрочем, мало сходной с Таймыром, судя по описанию Миддендорфа.
Здесь же выяснился недостаток собачьего корма, почему я сложил груз на берегу и, определив широту этого места, налегке отправился на «Зарю», чтобы дополнить запасы провизии, исправить дефекты и высушить спальные мешки, которые обратились в ледяные мешки.
В эту поездку у меня издохли две собаки от истощения и холода.
7 февраля прибыл на «Зарю», выдержав накануне мороз в —50°. Мой термометр сломался, и эту запись я привожу из наблюдений на «Заре».
Приведя в порядок путевой журнал и сделав прокладку, получил очертания губы, очень расходящиеся с имевшейся картой.
Вопрос — Таймыр ли речка, где я сложил груз, остался открытым. Во всяком случае я приготовился ко второй поездке, чтобы из устья этой реки продолжить путь к югу, если понадобится, то даже прямо через тундру: ведь нельзя было терять времени на розыски Таймыра.
Имея в виду необходимость доставить собак и все мое снабжение обратно на «Зарю» с Расторгуевым, который должен был еще съездить из Рыбного в Дудино за почтой, я просил дать мне 2 нарты или лучших собак, но моя просьба не могла быть уважена ввиду того, что много собак издохло во время зимы. На остальных начальник экспедиции весною собирался в большую поездку вокруг мыса Челюскина. Итак, 20 февраля я снова выступил с «Зари», имея уже 11 собак.
23 февраля прибыл к месту, где были оставлены запасы (в первую поездку), и, нагрузив нарту, на следующий день пошел вверх по губе. На этом месте поставил деревянный крест с надписью широты 75°53′. Для долготы обстоятельства не позволяли сделать наблюдений.
Через день вошел скорее в устье ручья, чем значительной реки. Хотя мое сомненье — Таймыр ли это — еще более увеличилось, однако общее направление позволяло мне итти к югу. Поэтому я пошел, придерживаясь этой реки. Русло было занесено сугробами, и мне пришлось итти по берегу тундрой.
Дорога оказалась такой, что пришлось на первый же день похода оставить в тундре около 3 пудов клади, взявши с собой только пищу, нужные инструменты и по одной смене белья. В первый день прошел 5 верст. Чтобы перевалить через холм, пришлось разгружать нарты и делать два конца с половинным грузом.
Во второй день прошел 8 верст и в третий — опять с перегрузкой — 6 верст.
Наконец, 14 марта я достиг широты 75°41′, т. е. сделал разность широты от креста 12′, т. е. 21 версту за 7 дней. Широта с. Рыбного 72°51′, т. е. разность широт от креста 182′. Очевидно, что, имея запас на сорок дней, при такой суточной скорости я не мог рассчитывать дойти до Хатанги.
Надежда на пополнение провизии охотой на оленей слишком слаба. Рассчитывать на бо́льшую скорость — тоже нет данных. Тундра покрыта тонким слоем снега и настом, который не держит тяжелых нарт, и полозья, проваливаясь, идут по камням. Притом эти холмы приводили меня просто в отчаяние. На каждом перевале приходилось разгружать нарты.
Между тем, русло речки совершенно исчезло, и начались горы. Очевидно я не на Таймыре; да если бы и был на Таймыре, то от этого не легче.
Благоразумие требовало возвратиться и итти другим путем. Так как горы к западу понижались, то и я повернул туда и, найдя опять ручей, пошел по нему.
18 марта ручей вывел меня на русло более значительной реки, по которой я опустился к морю, стараясь найти сходство с рекою Таймыром, но никаких островов и острова Бэра не нашел, а потому и не мог убедиться, что это Таймыр. Вероятнее всего, что это — какая-нибудь совсем неизвестная река.
20 марта вышел к морю, имея уже запас провизии на 28 дней. С этим запасом только и остается, что вернуться на «Зарю». Пройдя по берегу к кресту, занялся определением долготы его, а Расторгуева послал на легкой нарте взять оставленные в тундре вещи.
На пути к «Заре» я проследил весь западный берег залива и обогнул остров Таймырский, произведя съемку.
Журнал и карты за обе эти поездки сдал начальнику экспедиции на «Заре», куда прибыл 31 марта.
Таким образом, две первые поездки, хотя и не достигли своей прямой цели, но принесли большую пользу тем, что, во-первых, дали более подробную карту всего Таймырского залива, карту, которая опирается на несколько астрономических пунктов, и этим выяснена неправильность имеющихся до сих пор карт. Во-вторых, эти поездки выяснили, на какую суточную скорость можно рассчитывать при данных средствах, и, что самое главное, дали мне некоторый навык для последней, третьей поездки.
Результатом всех соображений явился вполне естественный вопрос: почему бы не итти на Гольчиху вместо Хатанги.
Правда, расстояние до Гольчихи около 800 верст. Зато этот путь идет морем, т. е. гладким льдом (если не считать торосов). Идя морем, легко скорее рассчитывать на пополнение провизии медведем, так как он сам подходит к охотнику, тогда как олень крайне пуглив и осторожен, и, наконец, самый главный аргумент тот, что, придя в Рыбное, может оказаться, что все жители уже вышли в тундру; следовательно, есть риск не найти там вовсе жителей, и именно тогда, когда провизия будет на исходе; Гольчиха же — постоянно населенный пункт, и раз добрался туда — дело выиграно.
Начальник экспедиции согласился со всеми этими доводами и, хотя с некоторым колебанием, но все-таки решил избрать этот путь».
