Он заметил, что Лилиана остановилась, бегло взглянув на часы. И сразу же посмотрел на свои. Ничего, у нее в распоряжении еще пять минут.

Девушка снова пошла следом за высоким мужчиной.

Волоху показалось, будто он видел этого человека, только где, когда, при каких обстоятельствах?

Нет, не может вспомнить! Ничего конкретного. Ставит в тупик подчеркнутая стройность фигуры, высокий рост — такого человека видеть ему не приходилось, это точно. А вот лицо… Лицо как будто знакомо. Без сомнения. Да, да… Вот оно что! Постой, постой…

Мужчина исчез за деревьями.

Не видно больше и Лилианы–Бабочки.

Проклятая память! Подводит в самых неожиданных случаях. Можешь годами держать в голове расположение улиц, точную картину местности, даже узор мостовой, сплетение штакетника в заборе… И лица, конечно же лица людей… Лица, лица… На одном замечаешь, как дергается бровь, на другом — нервный тик, крохотную, с булавочную головку, бородавку — на третьем…

Что только не отмечает зрительная память! И что бы делал подпольщик, если б не умел читать лица, разгадывать человека одним беглым взглядом… А тут он забыл!

Где? Когда? При каких обстоятельствах?

И снова Волох принялся шарить в потаенных уголках памяти, восстанавливая кварталы улиц, дома, лица. Лица, лица…

Бабочка ждала в коридоре. Едва увидев его, бросилась к гардеробной, обронила словечко сидевшей за загородкой женщине, мило улыбнулась, и вот он уже набрасывает на плечи белый халат. Еще секунда — получает халат и она. На этот раз полосатый, какие носят больные.

«Где только у нее нет знакомых!» — с удивлением подумал Волох.

Она провела его длинным коридором; зайдя за стеклянную дверь, они сказались на веранде, но сразу же отшатнулись назад — там кто‑то был. Тогда быстро сбежав по лестнице, оказались во дворе, окруженном высоким забором. Уходила вдаль аллея ореховых деревьев.

Она взяла его под руку, прижалась к плечу.

 — Товарищ Волох, — кокетливым тоном пролепетала она на ухо, приподнимаясь на цыпочки и обдавая теплым дыханием, — какое у тебя скучное имя: Волох! Но чем это ты озабочен? Бедненький, — продолжала она, стараясь расположить его к себе, закрасться в душу всем этим сочувствием, подчеркнутым, если не притворным. — Может быть, я сделала что‑то не так с нашим немецким гос–тем?

 — Все было хорошо, — заметил он.

 — Тогда… Зачем так хмуриться? Быть может, не нравится моя фамильярность? Неправильно с тобой обращаюсь? Ничего не поделаешь, такою уродилась. Только… разве мы — не самые близкие люди на свете? Не одна семья?

 — Просто не могу прийти в себя, — произнес он, — Подводит память… никак не могу вспомнить, где мог видеть мужчину, который только что здесь проходил?

 — Кого ты имеешь в виду? Неужели Дэнуца Фурникэ?

 — Ах, вот оно что… Тот тип из автобуса! — воскликнул Волох. Он опустил взгляд, и в глаза сразу же бросились стройные ноги девушки.

 — А где твои великолепные туфли? Помнишь, как бежала по снегу.

 — Туфли? — рассеянно переспросила она. — Черт их знает, где они!..

 — Однако потом он все‑таки догнал тебя, не так ли?

 — Кто догнал? — испуганно вздрогнула она. И сразу же облегченно выдохнула. — Ух, Дан… Ничего. Ты знаешь, — теперь она прижималась к нему всем телом, точно ребенок, обрадовавшийся тому, что миновали все его страхи, — у меня было ощущение, будто ты нарочно держишь меня… чтоб не убежала! Какая чепуха, господи… Прости меня. — Она задумалась, потом заговорила с прежним подъемом: — Ну конечно, это Дан, Дэнуц, студент–юрист, о котором я тебе рассказывала. Практикант из «Полиции нравов». И знаешь что? Ему наконец удалось добиться для меня свидания с Антонюком, «добровольцем», как вы его называете. Не забыл еще такого? Бедный парень, видел бы, как его избили! Подлые скоты! Дэнуц говорит, что он плюет кровью, и на этом основании хочет затеять дело, попробовать вырвать, хотя бы перевести в больницу. Он знает всякие юридические уловки… — Чувствуя, что он слушает сочувственно, она стала двигать рукой, стараясь сплести свою руку с его. — Завтра после обеда, в три часа, если не будет осечки, я смогу повидаться с ним — там, в тюрьме. Быть может, спросить его о ком‑то из наших? — с готовностью помочь спросила она. — Получить сведения о заключенных или что‑то передать им? Не думай, будто болтаю на ветер… И знай: я ничего не боюсь, ничего! Сделаю все, что потребуется.

 — Я уже просил тебя… прекратить с ним отношения, — напомнил Волох. — Кажется, мы договорились об этом. Или же нет?

 — Договорились, — внезапно холодным, отчужденным голосом сказала она. Рука, выскользнув из его руки, безвольно упала.

 — Расскажи, — хмуро проговорил он, — только покороче, как прошла последняя встреча с учениками. Внятно и четко, вроде листовок, какие пишете…

 — Это была удивительная встреча! — встрепенулась она, благодарно заглядывая ему в глаза. — Удивительная! Только знаешь что — давай присядем!

И указала на стул, прислоненный спинкой к узловатому стволу ореха. Он сидел возле этого дерева всего несколько минут назад.

 — Нет, нет, постой!

Теперь она вновь взяла его под руку, вновь старалась шагать в ногу с ним.

 — Это было прекрасно! — И стала рассказывать: — Такой встречи еще не было. Даже Карл… Даже он это признал. Я своим ушам не поверила. Он был обрадован, как никогда. Между прочим, он объяснил, что из‑за ноги служит в интендантстве, там немного легче… И предупредил, чтоб никто не проговорился… Ты представляешь: лучшие ученики почти всех школ города! Какие речи говорились! Карл обнимал каждого, всех до одного… — Она глянула на Волоха: он был нахмурен, озабочен. — Серж — вот как я буду называть тебя, не Сыргие… Знаешь что, Серж? Дай я тебя поцелую! Только не думай, будто…

Она прижалась к нему и, не давая опомниться, стала целовать — в глаза, в щеки.

 — Ты очень дорог мне, Серж, если б ты только знал, как вы все мне дороги! Какое счастье видеть тебя спокойным, без этой суровой складки на лбу… Я понимаю: ты должен держаться строго, замкнуто, иначе тебе не будут подчиняться, не захотят жертвовать жизнью, как в любую минуту готов жертвовать своей ты… Чего ты так смотришь — хочешь знать, откуда мне все это известно? От него… Тебе можно сказать правду. Да, да, от Томы, от него. — Казалось, она сама была ошеломлена своими словами. — Я ни капли не сомневаюсь, что это он прислал к нам Карла. Более того…

 — Кто это такой — Тома? — резко дернул головой Волох.

 — Разве ты не знаешь? Тома… — и стала быстро шептать что‑то на ухо.

 — Я ничего не понял из твоих слов! — сказал он. — И вообще хотел бы посоветовать: поменьше болтай чепухи.

 — Но это не чепуха, Серж! Куда ты собираешься идти? Возьми меня под руку.

 — Сама же говорила: Карл просил учеников не проболтаться! — оборвал он. — Чтоб не было лишнего шума… Так вот, было бы хорошо, если б они и в самом деле не болтали лишнего.

 — За этим я слежу! Я ведь пришла к вам для того, чтобы… — Она вновь загорелась: — Чтобы всех любить! С любовью в сердце! Меня ничто не остановит: ни религия, ни отец с матерью… Я — свободна, такою и останусь… Во всем и всегда свободной!

 — Послушай, — довольно резко прервал он. — Во-первых, раз и навсегда забудь это имя, ни при каких условиях не произноси его! Ни под каким видом, понимаешь?

 — Но почему? — Лицо девушки побледнело. — -Чье, чье имя?

 — Ты знаешь, о ком я говорю! И во–вторых…

 — Тома Улму, да? Но ты не можешь запретить мне это! — упрямо возразила она, — Имя Колумба можно произносить вслух? Можно? Так вот знай: он и есть мой Колумб! Моя путеводная звезда.

 — Боже, какая чепуха… Ты хотя бы видела его? Слышала его голос?

 — Конечно! Например, когда проводились «Три минуты против третьего рейха»!

 — Что? Своими глазами? Нет, тебе показалось…

 — Не только там, раньше тоже видела, — продолжала она. — Вот как это было… Наступила жара, просто бешеная, и вот прохожу я как‑то вдоль реки, возле самых верб… Ха–ха–ха! — по–детски рассмеялась она. — И что же вижу? Подвернул штанины брюк и плещется в воде. А вода даже до «колен не доходит… Холодная, чистая, течет спокойно, не всколыхнется. Я остановилась под вербой, смотрю на воду и радуюсь: наконец‑то дорвался до такой благодати, может освежиться после всех скитаний. «Ешь, если хочешь! — говорит он и показывает на кучку свежих, покрытых росой помидоров… Рядом лежит еще кусок брынзы, прямо из стана чабанов. — А тут хлеб и узелок с солью… Развяжи и ешь». И так ласково говорит, что я и в самом деле подошла, села на траву…