Узкая, глухая улочка, но, как бы торопливо ни пробегать по ней, все равно могут засечь. Правда, очень удачно расположена: почти никакого движения, хотя и недалеко от центра. Боковая артерия. Пересекает несколько шумных улиц, поэтому удобно маневрировать. Разумеется, достоинства порой оборачиваются недостатками, и все же место выбрано удачно.
Прошло три минуты.
Он отсчитывал время, меряя шагами тротуар.
Илоны не видно. Правда, она может появиться в любое мгновенье, когда уже перестанешь ждать. Или вообще… Притаиться незаметно за углом и следить… Конечно, «следить» — не самое точное слово, и все же держать его под наблюдением какое‑то время — это она умеет. Так бывало и раньше: приходила заблаговременно и, медленно пересекая параллельную улицу, «обследовала» место встречи, стараясь убедиться, что он, Волох, не ведет за собой хвоста.
Он переводил взгляд с одного перекрестка на другой. Не видно. Неужели задержали срочные дела? Или же получила новое задание, вообще уехала из Кишинева?
Чего бы он сейчас не дал, чтоб увидеть наконец ее лицо, скрытое полями коричневой шляпки! Илона очень красива, но это строгая, неброская красота, которая поражает еще сильнее. Стоит только закрыть глаза… и вот она уже выходит из‑за угла. Он видит лицо, покрытое густым слоем румян, которые дико уродуют ее, хотя и помогают дурачить шпиков…
Чего бы он не дал, чтоб увидеть ее…
Однажды Илона ехала в пролетке. Лошади мчались галопом, но, несмотря на быстрый бег, ему все же удалось увидеть ее лицо, даже улыбку. Она радостно улыбалась, убедившись, что он остался на свободе посла ареста троих товарищей из подпольного руководства.
Пролетка быстро удалялась, и, только когда совсем скрылась из виду, Волох бросился вслед за нею. Он бежал, стараясь не упустить Илону, но лишь в конце улицы заметил, что лошади теперь идут шагом. Илона сошла на тротуар, извозчик щелкнул кнутом, отъезжая, Илона взяла Волоха под руку. Улица вскоре перешла в проселочную дорогу, и они направились по ней.
— Каким чудом ты оказался в этом глухом районе? — дружелюбно спросила она, не позволяя ему высвободить руку, еще крепче прижимаясь локтем к его плечу. — И как можно было заметить меня в пролетке с поднятым верхом! Неужели знал, в какое время буду проезжать? Или же соскучился по мне?
Она смутилась, почувствовав, что сказала лишнее, густо покраснела и быстро приложила ладони к пылающим щекам. Потом потрогала зачем‑то верхнюю пуговицу на жакете — он был наглухо застегнут — и опустила глаза; хотелось показать, что эта случайная обмолвка ничего не значит, в особенности после того, что случилось уже однажды между ними.
Когда он вновь поднял голову, лицо у нее было отчужденным и замкнутым, в глазах сквозило недовольство, если не суровость.
— Не удалось разузнать о тех трех товарищах? — сухо, отделяя слово от слова, спросила она. И, не дожидаясь ответа, добавила: — Прежде всего хотелось бы убедиться, что не было предательства. Не оказалось бы, что кто‑то навел гестаповцев на их след. Лишиться троих — ты понимаешь, какая это потеря? Сколько всего у нас людей?
Получалось, что она не спрашивает — обвиняет его.
Но самым обидным было то, что она даже не думала скрывать отчужденности, подчеркнутого намерения отделиться от него невидимой стеной неодобрения. Он ничего не сказал в ответ, хотя она и сурово, требовательно заглядывала в глаза: «Почему же ты молчишь?»
Он не знал, что нужно было говорить.
— Откуда у тебя эта ручка? — внезапно спросила она. — По–моему, у тебя никогда такой не было?
— Ручка? — растерянно переспросил он. — Эту ручку мне… подожди, подожди… Откуда, в самом деле? Кто мне ее дал? — Он беспомощно пожал плечами, понимая, каким странным может показаться замешательство, внезапно охватившее его. Потом машинально вытащил ручку из верхнего кармана. — Это совсем дешевая вещь, всего несколько лей… Кажется, вспомнил: мне ее подарили! Только не знаю кто…
— Теперь подари мне! — внезапно попросила Илона, с чисто детским нетерпением протягивая руку.
Она взяла ручку, быстро спрятала в сумочку, затем снова прижалась плечом к плечу Волоха и, сжав его локоть, легонько подтолкнула вперед. Они пошли в открытое поле, изрезанное серебристыми ленточками ручьев, бегущих из‑под рыхлых островков тающего снега.
— Сыргие, — проговорила она со сдержанной грустью, — видишь человека? — И указала на смутную фигуру, показавшуюся вдалеке. — У меня назначена встреча… Уже весна, Сыргие, — проговорила, отыскивая глазами полоску земли посуше, куда можно было перепрыгнуть — они переступали с кочки на кочку, протягивая друг другу руку, чтоб не поскользнуться. — Пришла весна, не нужно все время грызть себя. Лучше повнимательней присматривайся к людям… Притупилась бдительность или по какой‑то другой причине, — виновника провала нужно установить. Это наша обязанность… Тебя, как известно, не взяли — что ж теперь разбираться в подробностях… После войны все разъяснится, станет на свои места, пока же… Нужно помнить, что означает эта потеря. Руку, Сыргие! — сказала она, прощаясь. — На обратном пути будь особенно осторожен, не упусти ничего подозрительного. Если напали на след и схватят, живой мне уже не вырваться, никогда больше не увидим друг друга.
Она уже повернулась к нему спиной, и голос ее звучал неровно, то сдавленно, то по–прежнему звонко.
— Подожди! — побежал вслед Волох. — Ты не взяла ручку! — Потом вспомнил, что ручка давно у нее в сумо-, чке, и смущенно добавил: — Прости, дорогая… не знаю, что со мной происходит.
После той встречи он еще раз виделся с нею. Когда произошел дурацкий случай с «добровольцем». Они почти не разговаривали, только обменялись двумя–тремя словами — собственно, говорила одна Илона, сухо, то–ропливо и не ожидая ответа. Правда, искра надежды все еще оставалась: «Приходи по нечетным дням».
…Побежала восьмая минута. Он обязан был уходить, однако намеренно замедлял шаг. Если все‑таки покажется, придет в последнюю минуту? Не может быть, чтоб… Им столько нужно уточнить! Опять действуй по собственному усмотрению, опять без инструкций и советов…
Если б она появилась!
Прежде всего нужно обсудить дела, которые развертываются на обувной фабрике. Наш замысел, дорогая Илона, оказался не такой уж фантазией — первый транспорт с непарными ботинками отправлен! На очереди второй. Эти несколько вагонов для такой станции, как наша, — дело нешуточное. Прими в расчет, дорогая, что группа — ты знаешь почти всех — не располагает винтовками или пулеметами, даже горстки взрывчатки и то нет. Единственное наше оружие — слово! Теперь к слову подключились и цифры: перепутали размер ботинок, сороковой спаровали с тридцать девятым, а это значит: фашисты разобьют в кровь ноги!
Волох еще раз повел взглядом вдоль тихих, безлюдных тротуаров, рассеянно посмотрел на часы.
Надо обдумать следующую операцию. Она будет называться «Затерянные контейнеры».
Да, не забыть бы. Одобрите вы операцию или нет, если комплект контейнеров прибудет на место назначения, пилюлю, преподнесенную фашистам, будет трудно проглотить… Итак, вы снова не явились, дор Илона, снова не вышли на контрольную встречу?..
Ему все еще не очень ясна эта рыжеволосая Лилиана. Насколько можно понять, девушке лишь бы бросаться сломя голову в авантюры. Но не повредит ли это задуманной операции? Бывают авантюры и авантюры в зависимости от того, на что они направлены… Если бы появилась Илона, показать бы ей эту задиристую лицеистку, пускай посмотрит в ее небесно–голубые глаза. И вообще не мешало бы посоветоваться: имеет ли смысл доводить до конца дело с немцем? Не ошибается ли ответственный, доверяясь какой‑то девчонке? Что, если и эта затея под стать всем иным, до которых она так охоча? Но допустим даже, что никакого подвоха нет, имеем ли мы право привлекать к делу немца? Действительно ли честный он человек? Чего греха таить, таких — считанные единицы, один на тысячу зверей и убийц. Вопрос в конце концов сводится вот к чему: даже если немец — свой, честный парень, то об этом могут знать и в гестапо! Тогда «честный» немец против собственной воли становится орудием в их руках, превращается в ловушку для подполья! В этом случае оправдывается и его связь с Лилианой, взбалмошной девчонкой, которая очень легко может поддаться на приманку! Стоит только вспомнить все эти казусы с «добровольцем» и практикантом из «Полиции нравов», жажду острых ощущений, готовность броситься в огонь ради показного героизма…
