— Я вообще-то, знаешь, кролику чего-то не особо доверяю. Он ведь через годок-другой, глядишь, и вышоркивается. Ты уж лучше цигейковый подглядывай.

— Да конечно, конечно!.. Вот только где ж его такой подглядишь? Случайно если… Всюду нынче одни кролики. Да-а, а то пальтишечко-то в самый, между прочим, разок! И шапочка у Миши такая же в точности, черная…

— Все это, конечно, дело хорошее, но ведь все и обдумать надо-требуется основательно, — снова, точно сквозь зубы, сказал папка, перебивая мать. — Только телевизор все равно, по-моему, хоть в кредит, а можно. Ты завтра, чем размышлять сейчас попусту, списочек составь лучше. Наметь, что к чему, чего прежде требуется. Сейчас же все получается вокруг да около…

— Нет, но ведь и ты посуди-подумай: дорого же телевизор… А списочек… списочек-то я составлю, составлю! — заторопилась мамка. — Быстро это, чего тут! Но все же… вот и Вовке ведь надо еще обуться! В магазине нашем я ведь и ему подглядела уралобувские полуботиночки. Добрые, микропористые. Восемь рублей. А то уж он жаловался мне, что жмут ему старые… Кстати-то, и Вовке пальтишко совсем никак не помешает. Не дело ведь старое ему носить Мишино. Мал он еще для Мишиного…

— В общем, ты список сначала составь. Так-то, в уме, знаешь, распокупаешься!

— Списочек… оно само собой, Коля, конечно! Это уж я, дура, много просто так, конечно, размечталась… Хочется же всего, чтоб как у людей.

— Но телевизор надо! — все равно заключил папка. — В кредит, конечно. А учитывай. У нас ведь Вовка растет, а там днями-от сплошь, говорят, одни детские передачи пускают. Ему же все это для развития.

— Ой, Коля! Совсем же я позабыла! — спохватилась мамка. — А форму-то? Ведь форму-то Вовке школьную всего необходимей требуется! Говорят, что привезут их не сегодня-завтра, формы-то!

— А старая чего? — усмехнулся папка. — И ему, что ли, за девчонками время приспело?

— Да вырос… вы-ырос он! Рукава уж под самые локотки. Ну и брючки надставлять дальше некуда. Нечем…

— Оно, конечно, с формой — первое дело, тут деваться некуда. Но телевизор как хочешь, а учитывай. Рублей на двести. Типа «Рекорда». Самые, говорят, надежные. В общем, коло двухсот, считай.

— Чего-о!

— Это ж полная стоимость, ты чего раскипятилась? Двести-то, двести десять… В кредит-от сперва одну четверть возьмут.

— Ну, это, Коленька, я и получше тебя знаю.

— Вот и вытянет всего рублей на сорок — пятьдесят. Как получится. Какие, конечно, телевизоры поступят. Лучше бы, чтоб «Рекорды».

— Только так: в кредит. Никак иначе. Ты уж сразу тогда справочку на работе возьми, а, Коль?

— Знаешь… Тебе бы вот справку такую оформить, а?

— Да у меня ж зарплата знаешь какая? Вот такусенькая!

— А сама смекни: насчет базы поговаривают точно! Стройка же там начнется, народу много потребуется, заработки вроде высокие обещаются…

— Так тебя туда и примут! Эх, сколько ловкачей сразу отыщется, что тебя обойдут!

— Не обойдут! Кудри вон говорит, что предпочтенье будет фронтовикам оказываться, как знакомым с военным делом. А я кто?

— Ты… Кудри вот твой кто? Сочиняет он просто все! Всегда ведь на ловкое надеется. Ты вернулся — и в завод. А Кудри твой куда? В милицию? Сам же он, твой Кудри, у нас за столом трепался: я, дескать, работать отвык, я служить привык на всем готовом, спишь, а служба, мол, денежки идут…

— Ладно тебе его мусолить! Он уж давно другой, не служит ни в какой милиции…

Слушать это нисколь не было интересно, и Вовка встал.

Мгновенно и шепоты стихли.

— А ты куда это, сыно-ок? — спросила мамка первою.

— А на двор…

— Ведро в сенках стоит! — уже приказала мамка. — Нечего на дворе делать!

«Эх, уж и Ночку-то всю разделили! — вздохнул Вовка со зла, что ему приказали на двор не выходить, и ничего матери вслух отвечать не стал. Из упрямства решил было идти все же во двор, но про телик вспомнил, и так приятно стало, что самому упрямиться расхотелось. Он постоял в сенках над ведерком, воображая телик, по которому с утра и до вечера гоняют одни футболы да кино. — Ишь, чего решили! Передачи детские… — Хитро усмехнулся: — Пусть телик сперва покупят, а там поглядим!»

— Ты чего это здесь запал? — услыхал Вовка папкин голос и папкины шаги в кухне.

— Папка! — спросил Вовка, когда просунулся в сенки. — А «Рекорды» правда, что самые лучшие?

— Каки таки рекорды-то?

— Да про телики я!

— Спать иди! — строго распорядился на это папка и, пройдя в сенки, вытолкал Вовку на кухню. — Телевизоры он захотел! Еще, может, и легковушку попросишь?

— Вот бы здорово! Только мотики, пап, как у дяди Ивана, лучше! На их ведь всюду проскочишь, да и дешевше они стоят!

Папка затворил дверь, и Вовке не осталось ничего другого, как во всю прыть припустить до постели.

С головою укутался он в одеялко, одно только ухо для разведки выставил и замер. Обождал, когда папка воротится, надеясь, что, может, снова повезет услыхать, о чем они шептаться будут. Но теперь отец с матерью лежали отчего-то тихо. «А не верят, что я сплю!» — сообразил Вовка и чуток прохрапел. Однако папка с мамкой все равно шептаться не начинали. Вовка тогда захрапел бойче.

— Спит, слышь? — поверила наконец мамка.

— Ну да! — про уловку догадался папка. — Как же, спит!

— А чего… За день устряпался!

— Я тебе так сейчас похраплю! — пригрозил папка в полный голос. И у Вовки самопроизвольно дыхание перехватило, и весь он съежился и затих. — Вон, слышь, как он спит! — победно проворчал папка, кашлянул, и кровать под ним скрипнула…

Утром Вовка проснулся хотя и рано, да сразу же понял, что все ушли и он теперь остался в доме один.

Дурачась, скаканул он первым делом на папкину с мамкой постель, застилать которую ему вменялось в обязанность, пока каникулы были. Но вдруг вспомнил ночной разговор про телевизор и лег тихо, оглядывая комнату и стараясь угадать, куда телик поставят, когда его купят. Сам же он определил ему местечко в уголке, так чтобы можно было глядеть передачи с обеих кроватей. «Спишь и видишь!» — едва заключил он, как услыхал под окошком соседкин голос.

— Орловы-те, никак, тоже свою коровенку продали! — кому-то сообщала соседка. — Вон Ночка-то ихняя прикатила. С подсобовского, должно. И у всех так-то, кто попродавал. Прикатывают взад обратно домой первые дни.

— А чего? — согласился другой голос. — Там с утра-то, поди, не кормют, а в лес пораньше гонют, чтоб на дармовщинку. А она, дармовщинка-то, известно какая! Вот которые, кого продали, и прибегают когда!

— Да-а, трав нынче нету. Сушь-сухотка, пожгло все, — согласилась соседка со всем известным. — Вовки-то ихнего дома, что ли, нету? Надо бы, может, к Нинке в столовую сбегать, чтоб обратно уганивали?

В это время и Ночка промычала, свой голос подав.

— А ты ворота́-те, ворота сперва пошевели! — посоветовал другой голос. — Может, и открыты они или поддадутся? На двор бы только впустить, а то скотина — она и есть скотина: убредет или еще куда удевается. Потом-ка ищи-поискивай!

— А и правду, разве что так… — согласная, ответила соседка, и затем Вовка услыхал, как ворота соскрипнули, а следом и Ночка вошла, как тяжелое чего-то во двор въехало.

Во дворе еще немного потоптались и наконец постучали в дверь. Вовка полежал в постели, не отзываясь, поддавшись вдруг хитрому, внезапно придуманному расчету, пока со двора не ушли прочь. Лишь тогда осторожно выглянул он в окошко. Соседка к себе на усадьбу возвращалась, а другую собеседницу, которую Вовка никак по голосу не узнал, нигде что-то видно не было.

«Ночка воротилась!» — вздохнул он тоскливо.

Вышел на крыльцо. Увидев его, Ночка вдруг промычала, дохнув навстречу молочным своим нутром, и, вытягивая морду, ступила вперед. Вовка в чем был с крыльца скатился, пощекотал, поласкал-погладил Ночкино горло, и Ночка, жмурясь, подступила еще ближе и слаже еще вытянулась.

— Но-очка! — тихо произнес Вовка, а Ночка открыла глаз и снова его закрыла тотчас, будто за ласки и добро благодаря и говоря при этом как бы, чтоб он лучше-то всего помалкивал: к чему тут сейчас всяко-разные слова, когда и так про все оно понятно? Вовка почесал на лбу белую Ночкину звездочку, а Ночка низко морду вытянула и промычала вновь.