Первый заход нужен был воронкам, чтобы убедиться, что на дереве никого нет. На втором заходе каждый опустился на облюбованную им ветку, где, затаившись, проведет ночь. Другие могли заночевать в тростниках староречья, где собираются и скворцы, и касатки, и трясогузки. Третьи поднялись туда, где ночуют стрижи — в небо.
Июльские ночи теплы даже для таких зябких птиц, как воронки, поэтому усаживаются они каждый отдельно, друг к другу не жмутся. Стайка собралась не случайно: многие в ней знакомы, родни немало. Однако и на дневной отдых, и на ночной птицы садятся так, чтобы между соседями было свободное пространство, самое малое — на ширину птичьего корпуса. Можно разместиться и свободнее, но теснее нельзя. Сразу же возникнет ссора: отодвинься! И лишь ненастье, иногда совсем пустяковое, заставляет их вспомнить, что они одной крови.
Ночной холод вынуждает воронков прибегать к единственно возможной взаимопомощи, чтобы спастись всем: согревать друг друга собственным теплом. Иногда мощные циклоны приносят из Приполярья такие массы холодного воздуха, что лето на Дону превращается в северную осень. Если такое сильное похолодание длится даже не более суток, воронку в одиночку не пережить ночь, когда температура воздуха приближается к нулю градусов.
И ласточки нашли способ, который может показаться несовместимым с их взаимной неприязнью в хорошую погоду Они или сбиваются в живые клубки на карнизах зданий или скал, или отсиживаются в чьем-нибудь гнезде, набиваясь туда как можно плотнее. Дом, слепленный в расчете на пятерых-шестерых, может вместить дюжину взрослых ласточек, и разобраться, где хозяева, где постояльцы, невозможно. Последним достается место под потолком, и их хвосты всю ночь торчат наружу.
Насидевшись в тесноте, утром воронки вылезать не спешат, пока немного не прогреется воздух. Кажется, что они впадают в непродолжительное оцепенение, и может быть поэтому тяжесть верхних становится нечувствительной для нижних. Как-то я с рассвета следил за гнездом, полным ласточек, приметив его с вечера, и утром положение трех торчавших наружу хвостов было таким же, как накануне. Не изменилось оно и за три утренних часа. Кажется, что ни один не дрогнул даже. Птицы в гнезде были как неживые: ни движения, ни звука. Потери общего тепла у такой плотной группы легко одетых маленьких ласточек не могут быть большими: ведь десять взрослых воронков весят столько же, сколько одна сойка или сорока. Поэтому вылетают они из спасительного убежища не еле живыми, а бодрыми и быстрыми, словно просто отдохнули немного.
Летом 1967 года было такое вторжение холода в ночь с 3 на 4 июня, что местами воздух в Подворонежье остыл до пяти градусов мороза. Утром колония воронков из 176 гнезд была как вымершая или покинутая, хотя днем ранее птиц там было не сосчитать. И первые ласточки вылетели из своего жилья только после полудня, а некоторые остались там до вечера. И отсиделись. А стаи береговых ласточек, еще не имевшие норок, куда можно было бы спрятаться, погибли.
Находчивость воронков была, конечно, не случайной, это у них наследственное. Но многолетнее знакомство с этими птицами убедило меня в том, что в их поведении много незапрограммированного, нестандартного, что часто они могут поступать по обстоятельствам, что удачный опыт одиночек может, как и у ворон, становиться общим достоянием. Взять хотя бы гнездостроение. Казалось бы, все в нем — и материал, и размеры гнезда, и его местоположение — должны подчиняться жестким нормам, быть однотипными. У близкого вида, у касатки среди тысяч гнезд не обнаружилось заметного отступления от стандартного образца — лепного получашия под навесом. Воронки тоже сооружают свои гнезда в виде сферы — одной восьмой или одной четвертой ее части. Нам уже примелькались подобные постройки под балконами, карнизами, в углах оконных проемов. Но обнаружилось, что они могут быть и иными.
Решив проследить, как заселяется животными новый современный город без времянок и бараков, я стал навещать жилой поселок АЭС на Дону. Особых неожиданностей не было: один за другим возводились дома, подрастали деревца на улицах, появлялись птицы, которые гнездятся в районах новостроек старых городов. Интерес стал угасать, но последний визит в поселок принес неожиданную и необычную находку.
Около пятиэтажного дома на крайней улице реяли десятки воронков, то и дело подлетая в разных местах к стене фасада и тут же отлетая от нее: так обычно идет кормление птенцов в гнездах. Но стекла и подоконники всех окон были чистые, не заляпаны пометом птенцов. А просящее чириканье неслось именно от окон, и взрослые ласточки подлетали к ним с кормом.
Оказывается, в этом доме под окном каждой кухни был встроен шкафчик, а из него вела короткая труба наружу, чтобы он мог зимой служить холодильником. Летом, понятно, такие холодильники не действовали, и в них или вовсе не заглядывали, или складывали туда что придется. Но какой-то паре ласточек пришло в голову заглянуть в трубу и прикинуть, а нельзя ли, залепив вход в нее, вывести там птенцов. Во-первых, намного сокращались лепные работы, во-вторых, труба — более надежный дом, чем гнездо. И вся колония, более тридцати пар, поступила точно так же. Никто не стал лепить стандартное гнездо.
Пораженный тогда этим открытием, я забыл поинтересоваться, как поступили ласточки со вторым, внутренним отверстием — залепили наглухо или оставили как было. Но через несколько дней разгадка пришла сама собой совсем в другом месте, километров за семьдесят от АЭС, в Воронежском заповеднике. Там через усманский плес перекинули новый, железобетонный мост, в несущие балки которого были вставлены короткие обрезки труб. И в каждом патрубке гнездилась семья воронков. Одно отверстие патрубка было залеплено наглухо, а другое заделано так, чтобы внутрь можно было пролезть только самим.
Мост находится рядом с усадьбой заповедника, где издавна существовала большая колония воронков, с которой несколько лет брала непомерную дань их соседка неясыть. Сова каким-то образом догадалась, что можно отрывать лепные гнезда от стены, а потом подбирать птенцов с земли. Она на слух определяла, в каком доме есть верная добыча, потому что воронки ночью в гнезде негромко журчат, будто разговаривают. Совсем уничтожить колонию неясыть в одиночку, конечно, не могла. Были постройки, которые не поддавались ее силе. Но страха их обитатели натерпелись достаточно. И когда был построен новый мост, те, кто успел, быстро заняли железные «норки», оборудовав их для гнездования. В убежища воронков могла бы забраться только летучая мышь, но, кажется, такого за ней не водится.
Интересно, что воронки иногда квартируют в колониях береговушек, занимая нежилые норки своей родни, но никогда не перегораживают слишком свободные для себя ходы земляными защитными стенками, а пользуются такими, как есть.
Но и это еще не все. В Хреновском бору, на берегу Битюга, росла в старину сосна, приют огромной колонии воронков. Вот что в 1855 году писал о ней в книге «Периодические явления в жизни зверей, птиц и гад Воронежской губернии» Н. А. Северцов: «…стоит на краю бора сосна, облепленная гнездами воронков, их там тысячи, явление тем более странное, что кроме этой единственной сосны, воронки у нас, как и везде, гнездятся исключительно у строений». Как же выглядели гнезда воронков на той сосне? На деревьях городские ласточки гнездятся и сейчас, лепя гнезда под основаниями толстых веток. Но на хреновской сосне, какой бы она ни была большой, не могло быть тысячи сучьев.
И снова случай подсказал ответ. Около Хреновского бора, на кирпичной стене будки с дырявой крышей было прилеплено гнездо воронка, такое, какое могло бы находиться и на стволе любого дерева. Представьте себе дыню средней величины, разрезанную пополам вдоль. Просверлите в середине половинки дыру с пятак и приложите половинку вертикально к стене. Таким было гнездо воронка с собственной крышей.
Соседство городских и деревенских ласточек, то есть воронков и касаток, явление не столь частое, но воронки и его сумели использовать с выгодой для себя, достраивая старые гнезда касаток до пригодного для своего гнездования состояния — делая их закрытыми сверху и с боковым входом.
