- Зачем вы мне всё это говорите, монсир? - спросил я после недолгой тишины.

- Я думал, это очевидно. Вы мне нужны. Через неделю Аугусто даёт мне последний бой под Кондалиссо. У него осталось немало сторонников, и сполна уверенным в исходе этого сражения я быть не могу. Больше скажу: если бы вы были с ним, я бы поставил скорее на него, чем на себя.

- Ваша милость, - улыбнулся я, - вы думаете, что сможете меня заставить?

- Нет. Конечно же, нет. Один из самых умелых палачей Вальены полгода ломал вас, однако так и не добился того, что хотел. Я вовсе не столь самоуверен, чтобы ожидать для себя успеха там, где он проиграл.

Я в потрясении посмотрел на него. Неужели он знает обо всём?.. А впрочем - разумеется, знает. Идара наверняка пересказал ему все подробности. Кровь прилила к моим щекам. Если он вздумает меня шантажировать...

- Монсир, боюсь, я вынужден...

- Погодите, - перебил он. - Прежде чем отказываться, подумайте вот о чём. Я не могу вас принудить, но и освободить не смогу до тех пор, пока сражение не состоится. Однако даже если Аугусто победит, ваш статус при нём сильно изменится. Вы полгода пробыли в плену у человека, который служил мне, и вернулись живым. Как бы вы ни доказывали Аугусто свою лояльность, он со своей извечной подозрительностью отныне будет видеть в вас двойного агента. Прежнего доверия к вам уже никогда не будет. Кстати, вы знаете, что он сватает вашу вдову... простите, вашу жену за герцога Хиллэсского? Так он надеется связать Хиллэс с Вальеной и заручиться его поддержкой на какое-то время. Ваша супруга далеко не в восторге от такой перспективы, тем более что она всё ещё носит по вам траур. Но Аугусто не волнуют её чувства - и ваша светлая память, простите меня ещё раз. Он уже вас предал, и, как бы странно это ни звучало, не простит вам этого, когда вы к нему вернётесь. Люди обычно сильнее всего ненавидят нас за то зло, которые они сами же нам причинили.

Я вновь вспомнил сапог Этьена, вминающийся мне в рёбра, и монотонное: "Сука, сука, сука". Проклятье, как бы ни хотел я возразить графу Агилойе - но было попросту нечего.

- Кроме всего прочего, вы кадар. Насколько я знаю, вы нерелигиозны, но это не важно: если Аугусто вернётся к власти, ему придётся проводить и дальше политику притеснения кадаров, которую он начал в угоду церкви. Словом, с какой стороны ни подойди, он не сможет ответить вам достойной наградой за вашу феноменальную стойкость и преданность. Напротив, именно за эту стойкость он вас покарает. Слабые не любят сильных.

- Вы мне льстите, сударь, - перебил я. - Льстите грубо и довольно неумело, пользуясь своим положением.

- Если бы я пользовался моим положением, лейтенант, мы бы беседовали с вами в пыточной камере. Но там, как я могу судить, вы уже всё повидали, впечатлить вас трудно. Поэтому я предлагаю вам честную сделку. Будьте на моей стороне в этом бою. Помогите остановить Аугусто с его амбициями и навести хоть какой-то порядок в том, что осталось от Вальены. Не позвольте зажечься новым кострам, на которых сгорят ваши единоверцы. А потом поступайте, как знаете. Если после не захотите служить мне - я, вероятно, попытаюсь вас убить, потому что человек с вашими способностями и вашей волей может быть очень опасным врагом. Но со всей искренностью могу вам сказать, что ещё никогда у меня не было меньшего желания это делать.

Он говорил с такой обезоруживающей, беззастенчивой прямотой, что вызывал во мне невольное восхищение. Проклятье, я как был, так и остался наивным дураком, восторженным юнцом, и, чёрт подери, не хотел меняться. Конечно, подсознательно я понимал, что Агилойя не более чист душой, чем Аугусто, и если и впрямь печётся о благе Вальены, то лишь после своего собственного блага... но разве не это - суть и смысл человеческой природы? Заботиться о себе и о том, что ты любишь.

В конце концов, ведь это не Агилойя насильно выдавал замуж мою Элишку, не давая ей даже времени пережить её горе.

- У меня есть одно условие, - сказал я, и Агилойя, облегченно вздохнул, расплылся в улыбке.

- Заранее согласен, если только вы не попросите вернуть Аугусто трон.

- Не убивайте Этьена.

Улыбка графа слегка померкла, брови недоумённо сошлись к переносице.

- Вот чёрт... вы меня поймали, лейтенант, - сказал он со сдержанным смешком. - Не думал, что вы за него попросите. И это непростая просьба, потому что Эрдайра лгал мне и предал меня, а я этого не прощаю. Если миловать всех, кто плохо мне служит, люди будут считать меня слабаком.

- Я не прошу вас миловать всех. Только его.

Агилойя в упор посмотрел на меня.

- Почему? - спросил он почти грубо. - Почему, чёрт возьми, вы просите за него после всего, что он с вами сделал?

- Он был моим другом, - не дрогнув, ответил я. - Ещё с детства. И отчасти в его неповиновении вам была и моя вина. Я дорожу своей чистой совестью, сир Агилойя, и не хотел бы, чтобы мне было в чём себя упрекнуть.

- Вижу, - сказал он, - вижу, что дорожите. По правде, сир Сильване, я никогда в жизни не встречал настолько гордого человека. Кадары ведь вроде бы тоже считают гордыню смертным грехом?

- Не знаю толком, монсир. Как вы сами сказали, я не слишком религиозен.

Агилойя рассмеялся.

- Ладно. Вы выиграли. Получите своего Эрдайру. Надеюсь, только его? За Гильяма Идару, например, вы просить не станете?

Я вспомнил бегающие глазки сианского интригана и резко помотал головой.

- И слава богу, - вздохнул Агилойя. - Потому что я его уже повесил.

- Вы его... что?

- Повесил, - не моргнув глазом, повторил граф. - Знаю, это считается недостойной казнью для дворянина, но для предателя и двурушника, а также для сплетника у меня не нашлось ни свинца, ни доброй стали, только верёвка.

Я слушал его в замешательстве - и облегчении. Недостойное чувство по отношению к умершему, но что поделать - я радовался безвременной кончине человека, знавшего о моём позоре и не умевшего держать язык за зубами.

- И вот ещё что, - добавил Агилойя, помолчав. - Из моих слов вы, боюсь, могли сделать некоторые превратные выводы. Я не столь осведомлён, как вы могли бы подумать. Знаю лишь, что Эрдайра вас пытал. Никакие подробности мне не известны. Я не знаю в точности, что между вами происходило... и не хочу знать. И полагаю, что в общем-то нечего знать. Я прав?

Я кивнул, пытаясь сглотнуть. Агилойя смотрел мне в лицо спокойными внимательными глазами, влажно поблескивавшими в сумраке зала. И именно в этот миг я окончательно принял решение.

- Когда, вы говорите, эта битва?..

- В будущее воскресенье. Я надеюсь на вас, сир Сильване. И на победу тоже надеюсь. А потом, - сказал он, - если хотите, вы сможете наконец-то навестить вашу жену. Насколько я могу судить, оба вы ждали этого достаточно долго.

Я заканчиваю мой рассказ.

Описывать битву при Кондалиссо я не стану - с этим гораздо лучше моего справятся хроникёры. Но уже теперь ясно, что она войдёт в летописи как главное сражение гражданской войны, разразившейся в то смутное время и закончившейся падением Вальенской Империи. Согласно мирному договору, скреплённому проигравшим Аугусто и победившим Агилойей летним днём в замке Телнай, большая часть провинций приобретала, точнее, возвращала статус независимых княжеств. Сам Аугусто подписал отречение от престола и уехал в Хиллэс, где его достаточно тепло приняли при дворе местного правителя и где ему предстояло жить в изгнании. Я его так и не увидел, так как во время битвы Агилойя не отпускал меня от себя, заставляя непрерывно передавать ему картину обширного поля боя, которая стояла у меня перед глазами; а после, кажется, намеренно услал, чтобы не дать мне встретиться с Аугусто. Не сказать, что я был этим опечален - я чувствовал смесь вины и отвращения, и ни то ни другое чувство не хотел бы ему показывать. Что вряд ли было бы возможно, если бы мы всё же встретились, потому что, как верно сказал Агилойя, все мои чувства ясно написаны у меня на лице. Похоже, что даже те, о которых не знаю я сам.