«Чьи прелести и мысли нездоровы…» Чьи прелести и мысли нездоровы, Ценить иную вправе благодать. Извечно пустякам они готовы Значение большое придавать. Округа хороша, но возрастает Укромное моление: «Пиши!» И весть из гиблой дали прилетает, А в ней – тепло отзывчивой души. Годами их общение лучилось. Увы, земное время сочтено. Однажды лишь увидеться случилось, Увидеться ж ещё не суждено. «Показывать упорное презренье…» Показывать упорное презренье, За вычетом одной, способны все. Люблю встречаться молча, на мгновенье С её глазами в ангельской красе. Целящая глубокой бездной взора, Спокойствием искрящихся светил, Она мне не промолвила б укора, Насколько б я себе ни повредил. И сердце благодарность ей слагает От радости, что кто-то в дни труда Ни страху, ни стыду не подвергает, А мыслям улыбается всегда. «Вверяя взгляд и слух утехословью…» Вверяя взгляд и слух утехословью, Меня смутишь эфирной скорбью ты. Всегда смотри приветливо, с любовью, Пускай томят и грустные черты. Согласен я, нет облака, что властно Во вред идти небесной красоте, Но ты взирай на друга безненастно, По-прежнему переча маете. Где низменно само благоговенье, Где сердцу нет ответной доброты, Ты впрямь являть умеешь исключенье: К отсталому терпима только ты. «Немало благородства дорогого…» Немало благородства дорогого, Глубокой жизни в голосе её. Поёт она всезнающе, сурово, Лелея предпочтение своё. В ней чувство сохраняет обаянье Заботе лишь её благодаря, Питающей прекрасное сиянье Способного погаснуть алтаря. В устах её не чувствуется чудно Всего очарования лилей, Но зрелость, обретающая трудно, Другому всякой свежести милей. Знакомство «Блудник – и не бездарность и не гений…» Блудник – и не бездарность и не гений. Бежит он ото всякого труда. Зато для виртуозных обольщений Досуг и блеск иметь ему всегда. Веселье – неотъемлемое свойство По праву благодарного судьбе. На диво недурное лишь устройство Так остро заявляет о себе. Не кажется никто в толпе несметной Проблемой для такого одного. Нюанс игрой как будто незаметной Заметной силой делает его. «Не сразу ли предчувствие скребётся…»
Не сразу ли предчувствие скребётся, Что в деле с ней легко найти беду? Но только позвала б она, сдаётся, Повлёкся б у неё на поводу. Манила б если только негой света, С ней всюду б оставался на земле, Поскольку постоянна прелесть эта, А вовсе не наигранна во мгле. Где суть освобождается нагая, Где гонится актёрское лганьё, Здоровое мышление пугая, Блестит очарование её. «Безлюдным и печальным утро было…» Безлюдным и печальным утро было. Знакомый васильковым ивнякам Увидел отдыхавшую уныло С разрезами на платье по бокам. Осмелился приблизиться, понятно. Блондинка не смотрела на него. Однако произнёс он еле внятно, Что милое в ней зримо существо. Глазам его насытиться случилось, И вскинула на миг она свои. Вовсю у человека сердце билось, У ней – слегка, но пели соловьи! «Цветущая сирень у дома рдела…» Цветущая сирень у дома рдела, А дома, без отрады бытовой, В углу, у подоконника, сидела Красавица с поникшей головой. Минуя свет её, неся лукошко, По прихоти нечаянной своей Немного постучал он ей в окошко, Но также постучал и в сердце ей. Средь музыки, белья, забот о пище Грустившая на первом этаже — Его скупая память о жилище, С лица земли исчезнувшем уже. «На склоне дня, благого чрезвычайно…» На склоне дня, благого чрезвычайно, Свой дом ему случилось обойти, За шторой чтоб узреть её случайно Совсем уже раздевшейся почти. Повесила колье на статуэтку, На клавишах оставила наряд, Одну-другую бросила монетку, Заколку, шоколадку – всё подряд. Обычно пустяками развлекалась, А душу волновала, как никто, Божественно при встречах улыбалась И принималась именно за то. «Когда стволы волнуются шумливо…» Когда стволы волнуются шумливо, На пруд обильно сыплется листва, На рябь одну другая мчится живо, Но кажется, что глубь уже мертва. Сонм уток улетучился беззвучно, Доныне же, на холоде зыбей, Два лебедя хранятся неразлучно, Во мгле полдневной став ещё белей. При них я мыслю с горечью безбрежной, Что вымолвить ей то – не пустяки, Чей голос обожаю глухо-нежный, Чьи формы ног и белые чулки. |