Молчание затягивалось.

Они кружили вокруг да около, словно борцы на татами в ожидании неверного жеста противника. Но кто-то должен был начать первым, иначе встреча теряла всякий смысл. Во всяком случае для тех, кто стоял за кулисами.

– Давай поговорим о деле, – сказал Сергеев, собравшись с духом.

Плотникова посмотрела на него с оттенком благодарности. В этой партии сделавший первый ход вполне мог и проиграть.

– Так говори…

Михаил вздохнул.

Лучше бы он пообщался с Блиновым. Или Титаренко. С Лавриком-жополизом, в конце концов. Только не с ней.

Но говорить надо было только с Викой – ни с кем иным. Только она могла спустить все на тормозах с чисто журналистской непосредственностью. А могла и не спустить, вне зависимости от мнения начальства. В общем, как человеку в прошлом военному, Сергееву было хорошо известно, что исполнять приказ можно по-разному.

– Вы, как нам стало известно, готовите пресс-конференцию, – начал он. – И хотите обнародовать некоторые документы…

– Да? – переспросила Вика насмешливо. – И какие же такие документы мы хотим обнародовать?

Сергеев посмотрел на нее с укоризной. Легкий дымок все еще вился над полуистлевшей сигаретой; в алой жидкости на дне широкого стакана таяли кубики льда.

– Документы, касающиеся газового соглашения…

– Понятия не имею, о чем ты говоришь, – произнесла она с улыбкой. – Я всего лишь пресс-секретарь, а не глава департамента разведки.

«А с такой выдержкой вполне бы могла им стать», – подумал Михаил.

– Вика, а если все-таки не играть в кошки-мышки?

– Не понимаю, о чем это ты! – изображать невинность у Плотниковой получалось плохо. Откровенно плохо. Вообще, невинность с такими умными глазами встречается крайне редко.

Сергееву почему-то вспомнился их давнишний разговор в квартире на Печерске и Викина растерянность, когда она говорила об отказе от расследования вексельного дела. Тогда ему казалось, что ею двигала только любовь к дочери, страх за ее жизнь. Это было понятно, по-человечески понятно… Он бы и сам сделал для Маринки многое, если не все, но…

Новым хозяевам – а они таки у Плотниковой были – не надо было пугать Викторию Андроновну. Ни тогда, ни сейчас. И вовсе уж не надо было взрывать Куприянова для сохранения тайны. Его смерти Сергеев себе простить не мог: как ни крути, а подставил Викино «альтер эго» под удар именно он. И черт его дернул передать документы Куприянычу! Неужели было сложно сообразить, что Плотникова шарахается от бумаг вовсе не потому, что брезгует бывшим любовником? Что за ее нежеланием встретиться стоит природная осторожность и осознанный выбор, а вовсе не женские обиды? Как она сказала тогда, в выгоревшем дотла пресс-пункте?

– Не смей меня ни в чем винить! Я и понятия не имела, какими делами он с тобой занимается! Доволен, Сергеев? Да? Ты этого добивался?

Взрыв ста граммов пластида в сравнительно небольшой комнате очень убедительный аргумент. В тот момент, когда сработало взрывное устройство, дипломат был у Куприянова на коленях. Пресс-пункт к их приходу убрали, как могли, вот только убрать в таких случаях можно далеко не все.

Плотникова была бледна. Под ногами хрустело битое стекло. Гнутые конструкции в углу мало походили на мебель. И пахло в комнате страшно. Кисло, до пощипывания на языке – взрывчаткой и гарью. И сладковато, тошнотно – тем, что не полностью отодрали от стен и пола.

Губы у Виктории Андроновны дрожали, кончик сигареты не попадал в пламя зажигалки. Взглядов Сергеева она избегала, а в тот момент, когда глаза их встречались… Лучше бы этого не происходило – настолько чужим и далеким был ее взгляд.

– Я тут не при чем… – сказала она.

Вика действительно была не при чем, она просто умыла руки. А тот, кто умывает руки вовремя – не виноват. Традиционно и окончательно – невиновен.

Это вердикт.

Можно еще сказать: «Я же вас предупреждала!» – и это будет абсолютной правдой.

Можно искренне плакать на похоронах, как и случилось на следующий день. Только сути произошедшего с Куприяновым не изменить.

Это была бессмысленная, глупая смерть и, главное, совершенно ненужная ни одной из сторон. Зачем убивать там, где можно купить? Это ведь так просто: оплатить преданность новому хозяину.

– Вика, – повторил он. – Не хочешь – не говори. Просто передай Блинову. Или Титаренко. Или Лысенко. В общем, сама решишь кому. Если вы обнародуете свои документы, я обнародую свои. Те, за которыми приезжал Андрей Алексеевич. Поверь, это качественные материалы. Шума будет много. Год назад это никого бы не волновало, но сегодня… Сегодня это будет самое то.

– Зачем ты ввязываешься в это, Миша? – спросила Плотникова неожиданно серьезно. – Это не твоя драка. Ты у нас кто? Ты же человек военный… Был и останешься! Ты же не политик! Куда ж ты прешься, Сергеев, со свиным рылом в калашный ряд! Себя не жаль?

– А что? Убьют?

– Могут, вполне…

– Вика, меня столько раз пытались убить. Очень серьезные люди пытались…

– Везение не длится вечно. Это не твоя полянка, Сергеев. Не строй из себя Мак-Лауда. Тебе от их победы что? Обломится? Кто ты сегодня? Никто! И завтра будешь – никто?! И послезавтра! Пушечное мясо во все времена оставалось только пушечным мясом. Проспись! Тебя банально пользуют!

– А тебя?

Плотникова рассмеялась.

– Меня? Ну, бывший мой любимый, если бы так, как меня пользовал ты, я бы сказала – правильно делаешь, Сергеев! Борись и обрящешь! В случае победы Лысенко я пять лет буду главной журналисткой страны!

На этот раз рассмеялся Сергеев – искренне, совершенно без натуги.

– Журналисткой, Вика? Ты, наверное, опять оговорилась? Ты уже не журналист, Вика, ты цензор, держиморда, да кто угодно, но только не журналист! И прекрасно это понимаешь! А если Лысый победит – ты станешь еще круче. И чем выше ты будешь подниматься, тем меньше у тебя шансов когда-нибудь стать самой собой. Тебя уже ненавидят и боятся твои собственные коллеги. Тебя, бывшую всеобщую любимицу – ненавидят и боятся твои вчерашние друзья. И с каждым днем – это будет прогрессировать…

– А мне плевать! – прошипела она, сощурив свои желтые глаза. – Плевать, понимаешь! Да, те, кто меня теперь не любит, отдали бы все, чтобы оказаться на моем месте! Честь, совесть – все, что, представь – отдали бы! Мы люди творческие, для нас ненавидеть коллегу – это как дышать – совершенно естественно! Ненавидеть и нежно целовать в щеку, сочувствовать и предавать одновременно, поддерживать на словах и тут же желать занять его место!

– Тебе виднее… Это-то твоя полянка? Да?

– А ты у нас святой?

– Я не святой…

– Слава богу! – обрадовалась Плотникова и заговорила быстро и зло, выплевывая слова ему в лицо. – А я уж думала – ангел во плоти! А если ты, Михаил Александрович, не святой, то скажи мне, зачем ты голову за этого блаженного идиота подставляешь? Ты что, не видишь, что просрано все, что только можно было просрать и даже больше! Они же даже не импотенты, они кастраты! Да с таким кредитом доверия можно было не один, а два срока продержаться, а они все слили за пару лет!

– Вижу, Вика, я не слепой – все вижу. Только дело в том, что и твои, и мои для меня одинаково тошнотворны! И будь моя воля, я бы и своих, и твоих собрал бы мокрыми трусами и выкинул куда подальше! Выкинул бы скопом – всех кто слева, справа и в центре! Но есть одна проблема, Виктория Андроновна! Следующие, те, кто придет к власти завтра, а ведь кто-то придет обязательно, потому что свято место пусто не бывает – они будут еще хуже. Да, я их не знаю, но зато уверен, что они будут в тысячи раз хуже! Жадней! Беспринципней! Циничней! И у каждого из них будет программа, как защитить народ! И берущие за душу лозунги. И они опять будут говорить и воровать, воровать и говорить, говорить и воровать! В этой стране к власти всегда приходят демагоги, а не профессионалы! Ты спрашиваешь, чем твой шеф лучше моего? Да ничем, кроме того, что он мой. Просто сотрудничество с ним больше соответствует моей внутренней сущности! Я ему не присягал, Вика, и я не за него голову подставляю! Я за себя ее подставляю. За свои представления о том, что правильно, а что нет. Что справедливо, а что нет.