Норд отупело моргнул и потряс головой. К горлу подкатил тугой ком тошноты. За годы в Норвегии он ничего подобного не видел, но слышать доводилось. Жуть какая! При всей своей прямоте, в изобретательности на муки викинги порой догоняли английских церковников. Норд тихо застонал и осел на землю.

          — Чего ты так убиваешься? — Торвальд тут же опустился рядом. Положил теплую тяжелую ладонь на плечо, чуть сжал. — Какое тебе до него дело?

          — Это ж я его так. Подставил. Причем дважды. Сначала убить заставил. Теперь вот… на такую смерть обрек.

          Торвальд поджал губы, отвернулся. Теперь они сидели спиной к спине, так, что ни один не видел другого, но поддержку чувствовал.

          — Ты же сам говорил, что так или иначе, это его выбор. Да и… не мог ты всего предвидеть, тоже твои слова.

          — Я… подозревал. Ну, не именно это, конечно. Но чуял, что не добром для него завершится все.

          — Не ты его обрек. И не в тот день, когда купил. Боги это сделали. Когда подарили Тормоду сестру-красавицу, а Хакону — власть. Вот и все.

          — Как легко, — усмехнулся Норд, — сказать «так решили боги».

          — Легко, — не стал спорить Торвальд.

          — А ведь все люди творят!

          — Не поздно спохватился-то?

          — Нет. То есть отступать, менять что-то теперь уже поздно, да. Но я и не хочу.

          Торвальд не ответил. Чувствовал, что нечего сказать. Норд и сам все понимает, а душу облегчить — слова не помощники. Есть вещи, которые надо просто пережить. Думать о том, что все когда-нибудь проходит, и пережить. На это нужно время, но пока оно у них есть. Торвальд надеялся на это. Его вечная тяга Норда бежать, спешить, нестись вперед пугала и раздражала. Он не хотел торопиться.

          Но и вечность просидеть на месте не удастся:

          — Тинг уже скоро начнется.

          — Да? — кажется, Норд удивился. — Хорошо, иди.

          — А ты?

          — Я… попозже подойду. Все равно сначала каждый будет пытаться вперед выйти, чтоб похвастаться, как много врагов зарубил. Не хочу.

          Торвальд пожал плечами, а Норд резво подскочил и кинулся в лесок, где недавно исчез Валп.

          Растительность севера несколько отличалась от английской, но какие-то травы все же совпадали; о том, как можно использовать другие, Норд узнал уже в Норвегии. Старушку Годиву Норд вспоминал с неизменной нежностью и благодарностью, но сейчас полученные от нее знания казались скорее чем-то грязно-склизким, с налетом стыда. Необходимое нашлось легко. Котелок с кипятком тоже отыскался без труда.

          На приближение Норда Тормод никак не отреагировал — как сидел с закрытыми глазами, так и продолжил. Норд опустился рядом, набрал отвар из котелка в большую плошку:

          — Пей!

          Тормод встрепенулся, рассеянно взглянул на Норда, улыбнулся:

          — Ну, вот. Снова встретились.

          Норду отчаянно захотелось спросить, ненавидит ли Тормод его, попросить прощения, упрекнуть в глупости… Но нельзя. Это все — пустое. Нет смысла. Нет резона. Только себя мучить да его зря растравливать.

          — Пей, давай.

          — Зачем?

          Облизав отчего-то горькие губы, Норд пробормотал резкой скороговоркой:

          — Надо так, говорю, надо. Пей быстрее, мало времени! Выпей уже!

          С этими словами он прижал крынку ко рту Тормода. Тот хотел что-то возразить, но получилось лишь невнятное бульканье.

          — Вот, молодец, — повторно наполняя плошку, похвалил Норд.

          — Что это за дрянь?

          — Пей! — почти рык.

          Котелок пустеет, Норд встает.

          — Доволен?

          — А ты? — как же тяжело с уверенностью произносить то, что и сам не считаешь правдой. — Ты же получил, что хотел. Все, как мы договаривались.

          Тормод провожает Норда внимательным острым взглядом. Злости он не чувствует, равно как и обиды: только глухую, затягивающую пустоту. Все, как договаривались? Что ж, с правдой не спорят. Ему обещали возможность отомстить — он отомстил да еще как. Конунг, прячущийся в хлеву, — то еще зрелище. Только вот… теперь уже Тормод не был уверен, что именно мести и хотел. Точнее, в тот момент, когда Норд купил его, грязного, голодного и замученного, на рабском рынке, хотел. Но теперь — нет. Месть была приятной, вкусной, но она не стоила уплаченного. Не стоила… жизни.

          Тому, что было между ним и Эрлендом, Тормод названия не знал. Странным, непонятным и даже смешным, почти игрой, казалось оно ему. Но, когда устоявшийся мирок Медальхуса стал распадаться на куски, обугливаться и разлетаться пеплом, на миг ему почудилось, что вот оно — счастье, только руку протяни. И все будет: и тихая нежность, и страсть, бурная как воды Эливагара****, верность, поддержка, тепло… маленький домик, огород, охота, рыбалка… очаг, у которого можно греться зимой, неловкая возня у котла с несъедобного вида похлебкой, смех над сгоревшим ужином… и еще множество глупостей, что наполняют любую счастливую жизнь. Низко? Мелко? Недостойно мужчины, воина? Плевать. Эрленд бы, небось, просто засмеял, коль услышал. Потому что Тормод чуял — Хаконсон мог сколько угодно кривляться да потешаться, но и сам хотел вот такой косой, неправильной жизни с Тормодом.

          Но не удалось. Долг обоих не туда погнал. И теперь не будет ничего. Слишком поздно. Рев тинга для Тормода звучал погребальной песнью. Она становилась то громче, то тише, качала на волнах воли народа. Да, это голос людей Норвегии. И он требует его, Тормодовой, смерти.

          Бояться не получалось. Страшно не стало, даже когда два дюжих мужика вздернули его на ноги и поволокли вперед. Мир вообще стал каким-то далеким. В глазах было мутно, крики толпы словно заглохли. Тормод снова чувствовал себя избитым до полусмерти, но почему-то ничего не болело.

          Тормода вывели в центр круга. На стоящих у ограды судей он посмотрел пустым, невидящим взглядом. Кажется, ему что-то говорят — он не слышит. Что же такое-то? Голову заполняет тихий гул…

          Лохматый Палач кидает удивленный взгляд на совершенно отрешенное лицо приговоренного, пожимает плечами и резким движением вспарывает его рубаху. Сдергивает лоскуты ткани, кидает их на землю. Недовольно поджимает губы, приспуская на Тормоде штаны. Этот приказ только что избранного конунга очень удивил его: коли происходящее — казнь, куда правильнее было бы заставить преступника топать голышом, чтоб можно было подгонять уколами меча в тощую дрожащую задницу. А так? Вроде и не наказание, а честь. Хотя… кому какая разница? Все так возбуждены избранием нового короля, что им не до подобных мелочей.

          На выбранный ясень палач тоже посмотрел нерадостно — слишком толстый, слишком быстро все закончится. Ну да… примет Один еще одного викинга под свое черное крыло*****.

          Короткая вспышка — металл блестит на солнце — внизу живота Тормода появляется небольшая, но глубокая рана. Он лишь слегка пошатывается, но даже не охает. Боли почти нет. Словно неудачно кулаком ударили, не хуже. Притихшая было толпа уважительно гудит. С мерзким чавкающим звуком, Палач запускает руку в нутро осужденного, что-то ищет там и вытягивает наружу мерзкий сине-зеленый червь кишки. Внимательно глядит на него, рассекает ножом. На землю начинают падать коричневато-черные капли дерьма и внутренних соков вперемешку с кровью. Тормод обиженно наблюдает за их полетом. Тихим и плавным. Кажется, проходит целая вечность, прежде чем очередной сгусток достигает земли. Весь мир вообще как-то замедлился. Вот Палач медленно, будто нехотя, прикладывает так несуразно торчащий из живота обрубок кишки к стволу священного древа, приставляет острый колышек. Вот молот обрушивается на него, и кол медленно входит в плоть ясеня, пригвождая внутренности Тормода. Он теперь словно собачка на веревочке.