— За что тебя? — перед Тормодом плюхнулся на землю мелкий парнишка. Личико остренькое, любопытное, глаза распахнутые, блестящие.

          — За то, что раб, — мальчик нахмурился — не понял. — Раб Хакона.

          — Но… разве ты сам захотел?

          — Чего?

          — Ну, сам захотел его рабом стать?

          — Пфр… нет, конечно! Хотя… знаешь, а ведь можно и так сказать!

          — Зачем? Он тебе так нравился?

          Что за глупый ребенок! Тормоду даже стало интересно, сколько ему лет: слишком уж открыт и наивен.

          — Нет. Не нравился. Я его убить хотел.

          — Правда?

          — Угу.

          — Чего ж ты им так не скажешь? Они тебя похвалить должны будут.

          Тормод надломленно рассмеялся.

          — Нет. Им… не надо меня слушать.

          Это, как ни странно, мальчик понял.

          — Слушай… они ж все пьяные сейчас ой-ей как. Да и темно уже. Давай я тебя развяжу? Ну, ты и сбежишь. Жить все лучше, чем помирать-то.

          Мальчик зашарил по телу, видать нож найти хотел, но Тормод остановил его.

          — Погодь. Знаешь, недавно сражение на море было. Люди конунга бывшего с Олафом дрались. Слышал что?

          — Как не слышать? Был я там!

          — Врешь!

          — Да правду говорю, чего мне лгать-то?

          — А не знаешь… что с Эрлендом, сыном Хакона, стало?

          — Не знаю. Мы их имен там… не спрашивали, — с наигранной бравадой выпалил юнец. Подумал, решил спросить: — А какой он? Эрленд твой?

          — Какой? — Тормод задумался. Как описать человека так, чтоб несколько слов другого увидеть его заставить? Вспомнил, что сам при первой встрече подумал, что в глаза бросилось. — Красивый. Глаза у него такие…

          — Зеленые да? — Валп сразу вспомнил красавчика в море. — Темные-темные…

          — Видел?

          — Да, пожалуй.

          — Что с ним?

          — Мертв, — парень равнодушно пожал плечами, — а жаль, наверно. Хорош был.

          — Как? — побелевшими губами спрашивает Тормод.

          — Он… уплыть хотел. Спастись. Там ж… бойня была. Шибко мало у них воинов было. А Олаф… ну, Трюггвасон, главный который, в него румпелем и запустил. Тот и под воду.

          Валп таки нашел нож и потянулся к веревкам, удерживающим Тормода.

          — Не надо.

          — Что?

          — Теперь… неважно.

          Валп внимательно оглядел странного трэлла, да махнул рукой: не хочет человек жить, так не его это дело. Засунув нож в сапог, он побежал к костру добывать кусок мяса. Так и не поняв, что казнил приговоренного раньше назначенного.

<center>***</center>

          И море бывает милосердным. Порой холодная стихия дарует свое благословение, совершая, казалось бы, невозможное. Жаль только, никто не знает, как заработать его милость. Море не любит, когда ему дерзят, не принимает вызовов зарвавшихся — бездушно и беспощадно оно хоронит смелость и отвагу на своем дне. Но не признает соленая синь и слабаков, глуха она к молениям и хвалам. За бесчисленные века, что колышутся волны, не многие удостоились чести быть замеченным морем. Можно быть отпетым негодяем, с одинаково равнодушным лицом, убивающим и воинов в битве и плачущих младенцев в колыбели. А можно быть и чистым праведником, всю жизнь проведшим в благодеяниях. Морю все равно. Нет над ним Бога. Нет над ним власти.

          Но Эрленду повезло. Повезло так, что и поверить невозможно. Заледеневшего, избитого волнами, с огромной кровавой раной на голове, но живого его выбросило на берег. И не там, куда победителями ступили люди Олафа Трюггвасона, и не на безлюдную пустошь, а у крохотной забытой всеми богами деревушки, жителям которой и дела нет до конунга и всех его ярлов.

========== Глава 26 ==========

                  — Ты что творишь? Совсем из ума выжил? — зло сощурив глаза, Норд неотрывно смотрел на Олафа и, медленно наступая, практически шипел. — Сегодня все радуются, а завтра одумаются! Тебя же и злодеем сделают. Олафом Жестоким нарекут али и вовсе преступником считать станут. Закон, скажут, нарушил. Хакону уподобиться хочешь?

          Трюггвасон скривился и плюнул:

          — Чего такое бол…

          — Такое, такое! Ты, конечно, не жену крадешь, но тоже гадкое задумал.

          — Я не позволю ему жить!

          Гнев исчез с лица Норда. Ему на смену пришла противная горечь. То ли вины, то ли разочарования. А может, и того, и другого сразу.

          — Тогда вели прирезать по-тихому. Или еще что. Так, чтобы никто и не понял. Был человек да не стало.

          Олаф окинул пропитанную усталостью фигуру Норда пытливым взглядом.

          — Чего ты так печешься о нем?

          — А чего ты боишься?

          — Ни один, ходящий по земле Мидгарда*, не должен знать, как, с чьей подачи умер Хакон. И как к нему попал этот трэлл. Коли… этот идиот не притащился бы сам сюда — еще ничего, пущай жил бы. А так… его слишком многие видели.

          — Так позволь ему бежать! Сделаем все тихо, никто и не узнает, что не сам выбрался. Это станет лучшим выходом. И руки не замараем, и его с глаз подальше уберем. Ну, подумай же!

          — Он не побежит! — насмешливый звонкий голосок лихо вклинился в разговор двух сейчас, пожалуй, самых главных людей Норвегии.

          — Опять ты? — раздраженно воскликнул Трюггвасон. Его неугомонный мальчишка уже успел порядком поддостать. — Чего надобно?

          — Не побежит, говорю, пленник ваш.

          — С чего вдруг? — удивился Норд.

          — Я откуда знаю? Только хотел я его нынче ночью развязать, пока пили все, а он не захотел.

          — Отпустить хотел? — взвыв, Трюггвасон сделал несколько решительных шагов в сторону Валпа. — Паршивец…

          Валп, всегда считавший излишнюю храбрость сущей глупостью, шустро оббежал мужчину и встал у Норда за спиной.

          — А за что вы его судить хотите-то? Что плохого сделал он?

          — Да я тебя сейчас… — оглядевшись, Олаф подобрал тонкую гибкую палку, — так отхожу… чтоб не лез, куда не надобно.

          — Оставь драться. Послушай лучше. Этот, — кивок на Валпа, — уже кое-что понял. И прочие поймут. Ты сам себе могилу роешь!

          Олаф тяжело вздохнул и поднял на Норда взгляд, в котором явственно виднелось «черт с тобой!» Но не минуло и пары ударов сердца, как губы его растянулись в довольной улыбке.

          — Что ж… он хоть и раб, но мы дадим ему уйти с честью. Пусть и не по христианским обычаям, а по здешним, но… тем вернее будет. Получится даже красиво, прям скальдам** на радость: раб последнего языческого короля умрет как подобает воину Одина. Сейчас — это будет казнью. Потом — последним его шансом отправиться в Вальхаллу.

          — Что?..

          — Все. Решено.

          Валп присвистнул и шустро побежал куда-то в сторону леса, видимо, опасаясь, что Трюггвасон может вспомнить про него. Олаф, впрочем, думал совсем о другом. Развернувшись, он зашагал прочь.

          До этого присутствовавший лишь как молчаливый зритель Торвальд хмыкнул.

          — Удружил ты парнишке, ничего не скажешь…

          Норд напрягся:

          — Ты о чем?

          — Смерть чести… геройская смерть… может, это и путь в чертог павших воинов, но… не дано нам знать, что ждет недостойных в Хеле, только сдается мне: лучше пустота после смерти, чем такие муки при жизни.

          — Говори уже прямо!

          — А что говорить-то? Скоро и сам все увидишь. Хотя… лучше б не видел. Зрелище не то чтоб приятное.

          — Торвальд, пламя Локи тебя пожри, говори!

          — Олаф решил сделать из его казни почти жертвоприношение. Одину. Отправить на прогулку. Вокруг ясеня***.