Существовали, однако, объективные пределы для английской поддержки Фердинанда VII, диктовавшиеся экономическими интересами господствующих классов «мастерской мира», в первую очередь ее буржуазии. Эти пределы не рисковали преступать даже самые твердолобые консерваторы в правительстве Ливерпуля. Еще в годы «континентальной блокады», объявленной Наполеоном, Англия в развитии торговли с испанскими и португальскими колониями в Америке нашла лазейку, облегчавшую положение ее экономики. В дальнейшем овладение обширным рынком Мексики и Южной Америки под лозунгом свободы торговли стало одной из важных целей английской политики. Кэстльри пресекал все поползновения Мадрида втянуть Англию в осуществление вооруженной экспедиции за океан. В секретной депеше английскому послу в Мадриде глава Форин оффис в 1816 году категорически заявил о том, что он не только считает невозможным отвечать на подобного рода испанские прожекты, но даже не желает слышать о них.[402] Английские представители на конгрессах «Священного союза», следуя инструкциям Кэстльри, не скрывали отрицательного отношения Лондона к планам коллективного вооруженного вмешательства в дела испанской Америки.
Это был тот случай, когда экономика брала верх над политическими симпатиями кабинета тори и Кэстльри, вместе взятых. Здесь уместно привести авторитетное мнение о политике Англии такого незаинтересованного наблюдателя, как русский посол в Лондоне X. А. Ливен. В мае 1820 года он сообщал в Петербург: «Английский кабинет проявляет очень лояльные чувства к интересам Испании в Америке… Торговые интересы — единственные, о которых можно предположить, что они делают Англию желающей отделения американских провинций от метрополии».[403] При этом никаких симпатий к испано-американским, так же как к европейским, борцам против деспотизма правительство лорда Ливерпуля не питало. С молчаливого согласия правительства тори легитимистская реакция задушила первую и вторую буржуазные революции в Испании.
С коварными повадками «британского льва» испано-американские патриоты столкнулись с первых дней борьбы за независимость. Тем не менее Боливар считал возможным и необходимым использовать экономическую заинтересованность Англии в Южной Америке, традиционную терпимость англичан к инакомыслию и благоприятное отношение парламентской оппозиции к патриотам для дипломатического «завоевания» Лондона на свою сторону. Английский вектор был главным в европейской политике сначала Венесуэлы, а затем и Великой Колумбии. В Лондоне постоянно находились дипломатические эмиссары Боливара. Англичане и ирландцы составили основной костяк иностранного легиона. Лондонское Сити являлось единственным местом на земном шаре, где финансисты ссужали представителей патриотов добротными фунтами стерлингов под их письменные гарантии и высокие проценты, соответствовавшие огромному риску подобных операций. Наконец, для дипломатии Боливара Англия служила «окном» в Европу. Многие годы маршрут дипломатических посланцев патриотов пролегал из Ла-Гуайры и Картахены в английские колонии в Карибах, затем — на кораблях его величества в Лондон и только уже из столицы Англии — в европейские страны. Другой безопасной дороги просто не существовало в условиях войны с Испанией.
Английский плацдарм, завоеванный де-факто, приносил немалую пользу патриотам, но Кэстльри и другие деятели кабинета тори многие годы не шли ни на какие официальные контакты с дипломатическими эмиссарами Боливара, ревностно оберегая репутацию английского нейтралитета. Только когда революция в Испании в 1820 году развеяла в прах экспедиционную армию, собранную с огромным трудом Фердинандом VII в Кадисе, и всем стала очевидной полная неспособность бывшей метрополии реставрировать свою власть в колониях, в английском министерстве иностранных дел начали задумываться о пересмотре позиции. Незадолго до самоубийства Кэстльри составил меморандум с анализом «испанских дел». Сформулированный английским министром иностранных дел новый подход к создавшемуся положению гласил: признание молодых независимых государств, возникших в Америке, «скорее вопрос времени, нежели принципа».[404] Однако груз старых легитимистских концепций продолжал довлеть над Кэстльри. Он мечтал о создании в испанской Америке признанных Англией независимых конституционных монархий во главе с испанскими принцами.
Лидер так называемых «либеральных» тори лорд Дж. Каннинг, став главой министерства иностранных дел в конце 1822 года, осуществил поворот в английской внешней политике. Его сторонники заняли в это время ключевые посты в кабинете тори. Проводимые ими реформы отвечали задачам капиталистической модернизации Англии, удовлетворению запросов буржуазии и некоторых требований трудящихся, более решительному утверждению руководящей роли Великобритании в международных делах.
Возглавляя парламентскую оппозицию, Каннинг критиковал «консервативных» тори за безынициативность и вялость их внешней политики. На этой почве между ним и Кэстльри даже произошла дуэль. Большой мастер красноречия, Каннинг адресовал свои речи по вопросам внешней политики не только членам парламента, но и широкой общественности, апеллировал к демократическим чувствам масс. Скоро он стал одним из самых популярных политических деятелей Англии.
Внешнеполитическое кредо Каннинга основывалось на отказе от обветшалых догм и энергичной защите британских имперских интересов в Европе и в других частях света. По сравнению со своими предшественниками новый руководитель Форин оффис обновил концептуальные подходы английской политики, расширил арсенал используемых средств, коренным образом реорганизовал дипломатическую службу. При этом он действовал смело, порывая с аристократическими традициями прошлого. Когда требовалось для величия Британии, он готов был поддерживать освободительные движения, объективно ослаблявшие английских соперников. Такая стратегия объясняла выступление Каннинга на стороне греческих борцов за независимость, поднявших восстание против деспотической власти турецкого султана. Именно после этого певец свободы Байрон назвал Каннинга «гением почти всемирного масштаба».
Взяв бразды правления внешней политикой в свои руки, Каннинг решительно отмежевался от «Священного союза». Ему принадлежала крылатая фраза: «Испанская Америка свободна, и, если мы правильно поведем дело, она будет нашей».[405] Английский представитель на конгрессе «Священного союза» в Вероне герцог Веллингтон получил инструкции заявить о несогласии Англии с любым планом коллективной интервенции европейских держав или одной из них в союзе с Испанией в Новом Свете. 24 ноября 1822 г. Веллингтон вручил участникам Веронского конгресса конфиденциальный меморандум об английской политике в южноамериканском вопросе. В этом документе недвусмысленно декларировалось право Лондона признать де-факто «одно или несколько образовавшихся там (в Америке. — Авт.) правительств».[406] С этого момента Англия отклоняла все поползновения европейских монархов созвать с ее участием специальный конгресс для обсуждения «коллективных акций» в южноамериканском вопросе. После таких заявлений державам «Священного союза» не оставалось ничего другого, как уповать на организацию посредничества для спасения «законных прав» испанского монарха в заокеанских владениях.
Каннинг всерьез претендовал на лавры спасителя испанской Америки от козней «Священного союза». Английские газеты опубликовали неизвестно кем изготовленную фальшивку, так называемый «секретный договор Вероны», якобы заключенный Австрией, Пруссией, Россией и Францией, в котором четыре монарха торжественно клялись силой уничтожать любые конституционные правительства в Старом и Новом Свете…[407] Многие десятилетия этот сфабрикованный документ принимался за подлинный, а Каннинг — за благородного рыцаря, обуздавшего «четырехглавого дракона». Для укрепления этого мифа английский министр иностранных дел предал гласности предупреждение, сделанное им французскому послу Ж. Полиньяку, против возможного вмешательства Парижа в дела испанской Америки. Позднее он опубликовал и упоминавшийся выше меморандум Полиньяка — Каннинга, посвященный этой проблеме. Австрийский канцлер Меттерних даже провозгласил Каннинга «английским носителем идей революции», хотя его идеалом в действительности было могущество Великобритании, а не торжество дела свободы.
