Шаров сменил Акопяна и взял управление кораблем на себя.

Через минуту экран покрывается лиловыми разводами. Корональная яма!..

Тело наливается свинцом, в глазах темнеет. Преодолевая головокружение, я пытаюсь привстать, но падаю куда-то в непроглядную тьму…

Медленно рассеивается тьма, тяжесть проходит. Я поднимаю голову и вижу лежащего Веншина. Голова его запрокинута, зубы страшно оскалены, одна рука подвернута за спину, другая – не успела сползти с аппаратного стенда; посиневшие веки и алая струйка у рта приводят меня в смятение. К счастью, я быстро нащупал пульс.

Он все же встал и, невзирая на мои протесты, вернулся к регистраторам.

Мне волей-неволей пришлось смириться с упрямством этого фанатика от науки.

Я машинально двигал рукоятью настройки и с ужасом думал, что будет с нами, когда мы опять завалимся в яму…

– Чистенько выпрыгнул, – с завистью говорит Шарову Акопян. – Семь десятых склонения. Я завалил на градус больше…

Шаров не ответил. Все его внимание сосредоточено на том, чтобы не дать пурпурному ободку уйти из центра градусной сетки. Здесь, почти у самой поверхности Солнца, полностью доверить управление автоматам было бы опасно, потому что в ячейках «памяти» электронного лоцмана не было достаточно полной информации о корональных ямах. Только посредничество человека могло заставить «Бизон» придерживаться заданного курса и не позволить ему стать игрушкой завихрений гравитационного поля.

Вдруг я замечаю, что Акопян кладет руку на плечо командира и кивает в сторону указателей температуры:

– Девятый сектор корпуса на пределе. Пойду взгляну.

Глаза Шарова обеспокоенно метнулись по шкалам.

– Да, – соглашается он. – Возьми с собой Морозова.

– Справлюсь сам, пусть остается на съемке. Дам вызов, если что-нибудь серьезное…

Я помог ему забраться в скафандр. Тяжело топая, он исчез за дверью люка переходной камеры.

Проходит полчаса. Блики указателей температуры заметно сползли вниз.

Проходит час. Попадаем в яму. Веншин успевает свалиться в кресло, и все обходится благополучно, если не считать царапины на его левой щеке. Блики указателей температуры снова прыгнули вверх.

Шаров сделал мне и Веншину знак подойти. Пурпурная окружность превратилась в удлиненный овал, который занимал теперь четверть экрана.

– Пошли на подъем, – сказал командир. – Программу научных исследований считаю законченной. Не спорьте, Веншин, это – приказ! Садитесь на мое место и следите за пультом. Дальше корабль поведут автоматы – электронный лоцман получил достаточный объем информации о характере гравитационных завихрений. Мы с Морозовым сейчас уходим. В случае, если мы не вернемся, из салона не выходить. Это тоже приказ! Во всем остальном действуйте согласно инструкции. Ровно через два часа включить позывные «Бизона» по аварийной программе, лечь в кресло и перевести режим работы пространственных двигателей на полную мощность. Вот эту рукоять – на себя до отказа. Все! Морозов, следуйте за мной.

Я взглянул на шкалы температурных указателей и все понял. Контрольные блики девятого сектора ушли за пределы шкалы.

Внешняя полость корабля встретила нас ревом и грохотом. Накалившийся корпус казался глыбой желтого янтаря, двутавровые балки кольцевых распорок были красны до самого основания. Отовсюду яркими звездочками сыпались искры. На общем фоне выделялось большое пятно добела раскаленного металла.

Девятый сектор…

Зеркальная фигура командира с красными отблесками на голове и плечах неуклюже двигалась вперед. Я старался не отставать. Мы шли напрямик, пробираясь по узким желобам теплопроводов, перелезая через дымящиеся трубы и связки толстых кабелей.

Девятый сектор утопал в облаках серебристого пара. Массивный радиатор теплоприемника просел на изогнутых стойках. Спиральные тяги оборваны. Мы нашли Акопяна не сразу…

Он лежал неподвижно, придавленный тяжестью радиатора. Рядом из лопнувшей трубки хлестала струя жидкого гелия. Шаров навалился плечом – что-то хрустнуло, и радиатор стал приподниматься. Я выволок Акопяна за ноги и оттащил в сторону. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять: ему уже ничем не помочь… Грудь скафандра представляла собой сплошную вмятину.

– Он мертв, – сообщил я Шарову, холодея от ужаса.

Шаров промолчал. Вдвоем мы втолкнули радиатор на платформу и спешно приволокли сварочный агрегат. Внезапно я почувствовал головокружение и слабость. «Бизон» заваливался в корональную яму…

Когда мне наконец удалось встать на ноги, я минуту почти ничего не видел. Кровь упруго билась в висках, зрение возвращалось медленно. Разыскав глазами Шарова, я вскрикнул. Радиатор, установленный с таким трудом, угрожающе склонился набок. Командир из последних сил удерживает его на месте, он действует только одной рукой, вторая придавлена ребристым основанием.

– Назад! – кричит Шаров и отталкивает меня ногой. – Конденсатор… десятого сектора… Иначе – крышка!

До меня не сразу доходит смысл его слов. Голова занята одним: в любой момент радиатор может свалиться, и тогда командиру действительно «крышка»… Хватаю конец изогнутой стойки. Нет времени искать металлорежущий пистолет, и я отламываю ее руками. Теперь можно действовать рычагом.

– Ду-рак!.. – свирепо рычит Шаров. – Оставь меня… Конденсатор… Быстрее!

Нет времени огрызнуться. Мышцы вот-вот лопнут от напряжения. Громада радиатора качнулась, встала на место. Шаров выдергивает руку, кричит:

– Туда!

И мы бросаемся к раскаленной глыбе теплоприемника десятого сектора. Как раз вовремя. Вишнево-красная балка, просыпав искры, скользнула на место надлома. Шаров подставил плечо и не дал радиатору соскользнуть с основания. Опасный трюк! Вероятно, так погиб Акопян… Собрав все силы в один рывок, я приподнял рычагом опорную стойку.

– Сварку! – хрипит Шаров. – Держу один…

Сварочный наконечник выбрасывает струю жидкого металла. Медленно, невыносимо медленно наполняются трещины раскаленной, густоватой массой. Если Шаров потеряет сознание от боли в раздавленной руке, он обречен… Вибрирующий свист заставил меня насторожиться. Неужели прошло два часа? Быть этого не может! Что-то случилось, иначе Веншин не стал бы включать пространственные двигатели раньше срока… Я поспешил на помощь Шарову. Подставив спину, я принял на себя чудовищную массу радиатора. Два «же» ускорения… Шаров сделал предупреждающий жест и, странно качнувшись, рухнул мне под ноги. Нет, при двукратной перегрузке мне одному долго не выдержать… Командир не шевелился. Может быть, он не поднимется вовсе… Спину саднило, тело разъедал горячий пот. Я сплюнул что-то соленое, клейкое. Носом шла кровь… Проклятие!

Командир наконец поднялся. Я видел, каких усилий это ему стоило.

Здоровой рукой он взял рычаг и развернул опорную плиту. Я почувствовал временное облегчение.

– Держи, Алеша… Буду варить.

– Все в порядке, командир. Действуйте!

Он отошел, все так же странно покачиваясь. Заложенный им рычаг внезапно согнулся. У меня потемнело в глазах… Где-то в стороне забила струйка расплавленного металла. Все в порядке, осталось недолго, думал я, совсем недолго… В скафандре становилось подозрительно душно и жарко, нестерпимо жгло спину и плечи. Наверное, что-то случилось в системе охлаждения. Только этого мне и недоставало!.. Держись, сам напросился… Перед глазами шумно лопаются красные пузыри. Я уже не чувствую боли. Притерпелся, отупел… Сколько времени я простоял? Наверное, не больше четверти часа, а мне кажется – вечность… Стоять! Стоять, пока хватит сил! Ты же сильный, Алешка, ты можешь стоять еще долго… Нет, не могу… тяжело!.. Шарову было тяжелей, он стоял. Ноги подгибаются, так и тянет стать на колени. «Лучше умереть стоя, чем жить на…» Чепуха, на коленях я буду сразу раздавлен. Пусть лучше смерть, чем эта обжигающая тяжесть!.. Нет, ты должен стоять, и ты будешь стоять… Но где же Шаров? Почему он возится так долго?! Может, он опять потерял сознание и я его не дождусь? Я не могу обернуться, чтобы увидеть его. Нет ничего страшней неизвестности. Нет есть: эта проклятая тяжесть. И кровь. И жара… Стоять!