— Американцы берегут жизни своих людей – против вас они посылают меня, других таких же, как мы, заставляют русских воевать с русскими, истребляя самих себя, свой народ, чтобы потом придти в опустевшую страну, не встречая больше сопротивления. Вы ведете войну не там и не с теми. Наша цель должна быть за океаном. Каждый убитый американец здесь лишь крепит их решимость вычистить эту землю от таких как вы, но даже один единственный американец, погибший от ваших рук у себя дома, повергнет их в ужас. Нация, не знающая уже полтора века, что такое война на своей территории, будет охвачена паникой. Они уберутся отсюда, запрутся на своем материке, и тогда мы восстановим порядок в России.

Они посмотрели друг другу в глаза – два тертых жизнью мужика, два солдата, видевшие смерть, успевшие сродниться с ней. Оба были примерно в одном возрасте и даже в одинаковых званиях, только один свои звездочки на погоны получил за службу, тяжелую, неблагодарную, нередко опасную, а второй поднялся по карьерной лестнице просто потому, что у кого-то на самом верху не оказалось выбора.

Какая-то связь возникла между ними на несколько мгновений, что-то, не поддающееся объяснению. Тарас Беркут видел перед собой человека, готового на все ради победы, того, кто был единственно прав из них двоих, не командира – вожака, за которым пошли на смерть настоящие солдаты.

— Уходите, — глухо произнес полковник, зная, что это решение будет много ему стоить. — Убирайтесь отсюда, черт возьми! Сержант, я тебе больше ничего не должен. Я помню, как мы были под одним огнем с тобой, помню, как позли по ущелью, от валуна к валуну, и только поэтому говорю, в первый и последний раз – уходите. Ты везучий парень, но и везение заканчивается рано или поздно. Запомни, если встретимся так же снова, я уже не стану колебаться.

И, развернувшись на каблуках, Беркут двинулся вверх по склону, не замедляя шаг, не оборачиваясь, чтобы увидеть, как исчезают в зарослях двое партизан.

Вернувшись на позиции роты, Тарас Беркут увидел своих бойцов, остававшихся на огневом рубеже, нервно тискавших оружие в ожидании приказа и вопросительно смотревших поверх стволов на своего командира.

— Радиста! — коротко потребовал полковник, и к нему рысью кинулся боец с мощной радиостанцией за плечами.

Никто не посмел спросить командира, как прошли переговоры с партизанами. Пулеметчики все так же ждали приказа возле своих "Кордов" и "Печенегов", как и расчеты гранатометов, задравших почти вертикально в небо короткие, казавшиеся непропорционально толстыми, стволы. Даже заместитель Беркута, шагнувший ему навстречу при появлении полковника, и открывший, было, рот, не решился ничего сказать.

— База, я Гранит, — в эфир полетели позывные роты, услышанные за сотни километров отсюда. — База, прием! Задача выполнена. Группа террористов уничтожена. Прошу разрешения на эвакуацию.

— Гранит, я база, вас понял! Вертолеты будут через час!

— Командир, — это заместитель Беркута все же решился высказаться: – Командир, там еще полно партизан! Если все уничтожены, с кем ты говорил так долго? У нас же приказ!

— Там полно трупов, и я не хочу, чтобы их становилось еще больше! Не хочу, чтобы янки радовались, видя, как мы, русские, убиваем друг друга, чтобы им осталось больше места под солнцем! Хватит! Я не палач!

— У нас будут проблемы, — покачал головой командир роты, когда-то, кажется, вечность назад, служивший во Внутренних Войсках, успевший получить награды за участие в настоящей, хотя и "малой", войне. — У нас будут большие проблемы!

— Довольно, капитан! Мы сделали свое дело, пора уходить! Те, кто выжил, тоже уйдут, так далеко, как у них хватит сил! Это не тот враг, с которым я готов воевать без компромиссов!

— Ты же сам выбрал такой путь, сам надел эту форму!

— Я ошибся, — глухо ответил Беркут, некстати вспомнивший своих бойцов, тех, с кем вместе он прорывался к заштатному аэродрому на черноморском побережье, своими телами прикрывая Президента России. — И за эту ошибку я отвечу. Никогда прежде и представить себе не мог, насколько это тяжело – убивать своих братьев!

Вертолеты появились даже раньше, чем их ждали на земле. Прошло не больше пятидесяти минут, когда над головами полицейских раздался стрекот лопастей, и над холмами зависла все та же четверка "ми-восьмых". Погрузка прошла так же быстро и четко, как и высадка. Бойцы Беркута – сам полковник поднялся на борт вертолета последним – возвращались не с пустыми руками. У ног полицейских, теснившихся на узких сидениях вдоль бортов, скорбным грузом лежали замотанные в брезент тела. Погибшие в неправедном бою партизаны должны были послужить доказательством победы.

Ступив одной ногой на опущенную кормовую аппарель Ми-8, в последних модификациях этой винтокрылой машины сменившую намного менее удобный двустворчатый люк, Тарас Беркут не сдержался, обернувшись назад. Полковник не увидел исчезающих в зарослях партизан – тех немногих, кто выжил под его губительным огнем. Да командир батальона полиции и не рассчитывал их увидеть, но представлял, словно сам был там, шагая в одной с ними колонне, как измученные люди тащат на себе наспех перевязанных товарищей, раненых, умирающих, стонущих от боли.

Беркут помедлил немного, несколько неуловимых секунд, а затем рывком бросил свое тело в проем грузового люка, и за спиной его с легким жужжанием поднялась рампа. Взвыли на полтона выше турбины над головой, и вертолет медленно поднялся в небо, оставляя далеко внизу напитанную свинцом и кровью землю. Всю обратную дорогу Тарас Беркут молча сидел возле иллюминатора, уставившись куда-то в пустоту ничего не видящими глазами. Побеспокоить своего командира словом, жестом или даже неосторожным взглядом не решился никто.

Алексей Басов обвел взглядом неровный строй своих бойцов. Девять. Всего девять человек, считая самого командира – вот и все, что осталось от отряда, совсем недавно своими молниеносными непредсказуемыми атаками наводившего ужас на американцев и их прихвостней. Девять смертельно уставших, измученных до предела людей, без боеприпасов, почти без оружия – легкая добыча для врага.

Полковник заглянул в глаза каждому, и в ответ видел усталые, злые взгляды тех, с кем смерть прошла совсем рядом сейчас, чудом не заметив или сжалившись по какой-то своей странной прихоти. На закопченных, грязных, окровавленных лицах сверкали яростью глаза, взгляды которых сошлись на командире, таком же уставшем, измотанном и телом, и душой.

— Собрались, бойцы, — стараясь, чтобы в голосе было побольше бодрости, произнес Басов. — Подтянулись! Пройти осталось совсем чуть-чуть!

Они двинулись, растворяясь в лесу, отныне не веря, что он защитит, укроет их от взгляда врага. Сержант Бурцев, замыкавший колонну, не сдержался, обернувшись назад, взглянув на лощину, ставшую адским котлом для его товарищей. Командир заметил этот взгляд.

— Мы еще повоюем, сержант, — негромко произнес Басов, коснувшись плеча своего бойца, своего товарища, почти что брата. — Еще повоюем!

— Хорошие парни погибли. Слишком многие там остались, а мы даже отомстить за них не сумеем.

— Ничего для нас не закончилось, — жестко произнес в ответ Басов, чувствовавший надлом в душе своего бойца. — Пока мы живы, врагу не спать спокойно. Мы отомстим за все и за всех. Не сейчас, не завтра, но отомстим. Или погибнем – жить нам, предавшим свою страну, своих братьев, смысла не будет.

Партизан, вырвавшихся из огненного мешка, снова ждал долгий путь. По лесам, мимо крупных дорог, в обход городов и поселков, где было слишком много глаз – к базе, на которой можно придти в себя, собраться с силами, принять в свои ряды новых бойцов. А потом – сражаться, снова и снова идти в атаку, каждый раз могущую стать последней. Они, те, кто шагал сейчас следом за бывшим полковником бывшей Российской Армии Алексеем Басовым, свой выбор сделали, раз и навсегда и отступать не собирались. А другие, кто хотят иначе, кто ценит свою жизнь выше, чем честь и долг, давно уже сидели в теплых домах, веря, что все наладится и без них.