Вероккио. Ея поцелуи — отраженные поцелуи солнца.
Леонардо. Что — ж, маэстро, ведь и все наши ласки родились на солнце. От него всякая жизнь. Это знали все древние, как говорит князь Мирандолы. А солнце само получило силу от первопламенной Гестии, — очага вселенной… Вульгата говорит: «Ты — земля и в землю вернешься». Но можно сказать и так: «Ты — пламя и в пламя вернешься».
Вероккио. Да, милый мой мудрец. Они говорят, что мир кружится и кружится… Я не нахожу в этом большого толку.
Леонардо. Это божественный танец для тех, кто не устал. А усталые души отдыхают тихонько… (Вдруг смеется громко). В виде, например, коров… Они так спокойны!.. Или в виде сочной зеленой травы. Мне часто кажется, что в растениях души отдыхают. И в них понемногу растет жажда танцевать опять так бурно и сложно, как танцуем мы с вами, маэстро… И душа рвется наружу цветком. Потом тайными путями — она подымается все выше вплоть до человека. Человек, который не устал, а только накопил силы, должен умереть молодым, хотя бы и под седыми волосами: тогда он возвысится и станет полубогом. (Вновь бросает работу и подходит к мастеру). Вот где будет безумное веселье и для нас прямо ужасное кипение мысли и страсти.
Вероккио. Где?
Леонардо. В раю.
Вероккио. Когда — нибудь ты — таки сойдешь с ума.
Леонардо. Хотелось бы, конечно; ум, это — верная тропинка в гору… Но приятно иногда покувыркаться по бездорожью, прямо по дичи, зажмурив глаза… (Хохочет и возвращается к работе. Пауза). Нет ничего красивее волос… Не трогательно ли это, не смешно-ли, что на нашей мудрой голове растет себе эта шелковая Божья травка? Иногда, когда я стараюсь вникнуть в глубь бытия и разгадать, какой дух там работает, я вдруг говорю себе: Будь как волос. Расти себе на поверхности Божьей головы, вейся и сплетайся с другими в душистый локон, украшай Господа, не вникая в его работу, которая не по плечу тебе… Но в сущности все наши мысли — только красивые и причудливые завитки (Смеется). Маэстро, что мне пришло в голову… Если бы природа потеряла все живое, это вовсе не значило бы, что она перестала жить и думать, но она, как бы облысела… Пока это женщина с роскошными волосами. И она растит их и гордится своими косами, которые обвили безмерность пространств… Потому что она молода и никогда не может постареть… Хотя, конечно, было бы умнее, если бы она была одним лысым шаром, одним абсолютным богом, о котором болтают схоласты. Этот абсолютный бог — плешивый мудрец, а Бог живой — красавица с кудрями, еще более прекрасными, чем у Венеры мастера Сандро. Посмотрите, баббо, на эту головку в локонах (Показывает ему свой рисунок).
Вероккио. Прелестно… (Пауза. Вероккио возвращает рисунок). Птицы так распелись. Они поют о том же, должно быть, о чем болтаешь ты, мой соловей.
Леонардо (Прислушиваясь). Это правда… Но знаете ли кто-то сильно стучится в дверь лавки.
Вероккио. Я уж много дней держу ее на запоре. Не так-то скоро уйдет злая гостья.
Леонардо. Стучат все сильнее. Надо отпереть (Уходит направо).
(Вероккио продолжает работать. Через минуту Леонардо возвращается и садится на высокий табурет с жестом досады).
Леонардо. Это Ченчио. Он надоел мне своими ухаживаниями.
Вероккио. Он влюблен в тебя.
Леонардо. Мне ничуть не лестно (Обнимает колено обеими руками и сидит немного надувшись).
Входит Ченчио Каваденти в широком сером плаще; на голове его маленькая черная шапка с большими наушниками, она нахлобучена на голову, и из-под нее торчат резкие черты его худого желтого лица.
Ченчио (Останавливается молча у дверей и смотрит на присутствующих). Малюете? Из всех людей самые бесчувственные — это живописцы, а среди них нет никого бессердечнее Вероккио и да — Винчи.
Вероккио (Продолжая работать). Ченчио не в духе.
Ченчио (С злобной радостью вцепляется в эти слова). А! А! Вы двое в духе! Вы рады! У вас праздник! Хотя Флоренция умирает. Сегодня умерла монна Дина… Красавица… Вдова… Когда она проходила мимо молодых мужчин, каждый жадно оглядывался и думал: вот идет счастье! Я знал таких, которые бы умерли за ее поцелуй, но ее поцеловала теперь безносая странница своими синими губами. Дина была благочестива, но когда она увидела пятна на груди, и уже не было сомнений в прикосновении ангела, она прокляла Бога… Слышите ли? Она кричала: Хочу жить, любить! Она ведь ждала со своей любовью, красовалась как спелый плод осенью… Но червь подточил ее в один час. Она металась и проклинала, там, среди своей роскоши… Пока недуг не превратил мысли в бред и жесты в судороги… Ад на вашу голову! Вам это все равно…
(Молчание. Все опустили головы. Вероккио продолжает работать; он сопит, и движения его становятся грузны).
Ченчио. Я вышел из собора, где ее хоронили, и пошел в мизерекордию, чтобы сказать, что я хочу помогать убирать мертвых. Ведь каждый неубранный мертвец тащит за собою в могилу живых. И тут же при входе опять кровь: окончилась история Пико Ньоки (Молчание). Я расскажу вам эту смешную историю, чтобы позабавить вас, пока вы малюете. Вы знаете, что третьего дня Пико Ньоки убил маленького Джанбенидельи Фабриканти? Нет? Да, он убил его. Мальчик прицепил ему сзади чорта из тряпок. Пико увидел и дал ребенку затрещину, от которой у того брызнули из глаз огонь и вода. Но бедняжка был упрям. Тот — час же он прицепил синьору того же чорта снова. Только у Понте Веккио всеобщий смех открыл Пико шутку… Он взбесился, взъерошился бросился назад к Синьории и тут у всех на глазах схватил мальчика. Можно было видеть по его лицу, что он обезумел и что у него дурные намерения. Но все только хохотали. Он тащил дитя за руку с глазами, полными крови и яда и приговаривал дрожащим голосом: «Пойдем, пойдем, я дам тебе панфорте и сладкого вина, дружок, я люблю, дружок, веселость, я люблю хорошую шутку»… А тот ревел. И как завернули в переулок напротив хлебной лавки Тинто Пико ударил его в горло ножом: «Перестань кричать, гадина!» — и бросил…
Вероккио. Какое подлое преступление!
(Леонардо бледный смотрит на Ченчио).
Ченчио. Преступление? Ничуть. В тот же вечерь мессер Беинтези зашел в лавку к Тинто и просил не делать шуму. Медичисам нужен на все готовый человечек… Теперь Пико стал бы их проклятой душой… Да не вышло дело.
Леонардо. Ну? Что же случилось?
Ченчио. Пьеро дельи Фабриканти с толпою каменщиков подошел сегодня возле Сан — Джиованни к Пико и низко поклонился. Он сказал: «Мессер Пико, вы убили моего мальчика… Да, да… Вы напрасно качаете головой… Но Флоренция видела довольно крови… Пусть на могиле твоего сына вырастет олива мира, — сказали мне сильные и обещали сто флоринов. Так и да будет… И во свидетельство, мессере, не побрезгуйте поцеловаться с рабочим человеком». И Пико пошел целоваться. Но Пьеро разжал челюсти, как мог, и вонзил зубы в его лицо, левой рукой он прижал его к себе, как любовницу, а правой пять раз ударил кинжалом меж ребер. Тут его схватили и потащили в Барджело. И была бы сеча, но ее остановило духовенство. Хорошенькие дела? (Подходит к Леонардо). Видишь, Нарди, кровь на моей ноге? Это кровь покойного Ньокки… Чума недостаточно работает, — флорентийцы ей помогают… А Пьеро попадет, пожалуй, в лапы к красному брату.
(Пауза).
Леонардо. Маэстро, теперь пора снять олифу с огня… Иначе опять краска побуреет.
(Уходить налево в кухню).
Ченчио (В негодовании), Клянусь кровью Богородицы, у вас нет сердец. У вас они завяли и сморщились как сухой лимон. Ад и молния! (Топает ногой)
Вероккио. Тише, тише… Видишь, у меня дрожат руки… Ты думаешь, я равнодушен? Не правда… Но что же я могу сделать?
Ченчио. Так говорят все.
Вероккио. И правы.
