— Первое впечатление, Трев, — повреждения слишком обширные. Слишком обширные для предполагаемого способа, представленного на твоих отпечатанных нами снимках. Настолько обширные, что реальные поиски местонахождения любого конкретного повреждения тканей или костей, наверняка причиненного не падением груза, попросту бесполезны. Точно сказать можно Только одно: верный шанс, что ему предварительно не прострелили голову, и весьма мало шансов, что ему нанесли какой-то удар сзади. Ну, тебе нужна причина смерти с разумной медицинской точностью, но, как я понял из телефонного разговора с тобой, желательно по возможности исключить самоубийство.
— Если тебе это не удалось, ..
— Это другой вопрос. Смотри сюда. — Он разложил на столе три фотографии размерами 8х10 и начал указывать кончиком желтого карандаша. — Вот крупный план центральной части одного твоего снимка, Трев, где груз высоко поднят и сфотографирован снизу. Видишь эти ржавые восьмигранные гайки ближе к задней части дизеля? Внимательно взгляни вот на эту. Кто-то явно пытался сбить ее зубилом, на треть сбил, потом бросил. А на этом снимке крупный план грудной области трупа. Обрати внимание на три кружка, обведенные жирным карандашом и помеченные А, В, С. Третий снимок — фактически, триптих, увеличенные фрагменты А, В и С. В точке А наблюдается четкий отпечаток или вмятина от этой поврежденной гайки. В точке В точно такой отпечаток, однако он находится приблизительно в четырех дюймах от точки А, в латеральном направлении сквозь раздавленную грудину, справа налево. Отпечаток С, как ты видишь на снимке всей грудной области, расположен еще на дюйм с четвертью или на полтора дюйма дальше от отпечатка В и идет справа налево. Поскольку здесь груз обрушился или предположительно обрушился на уже поврежденную область, у нас нет столь явного идентичного совпадения. Впрочем, если желаешь, покажу тридцатипятимиллиметровые цветные слайды, на которые мы отсняли точки А, В и С, и, по-моему, ты согласишься с возможностью вполне логичного предположения о взаимосвязи повреждения в точке С с той же самой деформированной гайкой.
— На простом грубом английском, — заключил я, — по-твоему, дизель точно упал на него дважды, и предположительно упал, поднялся, опять упал, снова поднялся и упал в третий раз?
— Да, — сказал Майк. — Это не вяжется с самоубийством. Давно и далеко я видел Таша Бэннона, растиравшего эту самую могучую грудь под душем в длинной душевой, где пахло старыми носками, мылом и дезинфицирующими средствами, и распевавшего во все горло: «…Видишь, как горько я плачу у сте-е-енки, не разрешай моряку лапать тебя за коле-е-енки…"
— Не надо слайдов, Майк. Можно получить копии этих снимков?
— Я их уже для тебя приготовил. Поменьше, пять на семь. Годится?
— Отлично. А как насчет Большого жюри? Будешь нервничать, если мы не возбудим дело?
— А что ты можешь сделать? Кто-то попросту неуклюже действовал. Его нашли раздавленным под этой штукой, подняли, проволока соскользнула, дизель снова упал, его снова подняли и закрепили. Он явно был мертв, так к чему поднимать шум вокруг неисправной лебедки? Третьего раза мы доказать не можем, хотя я в нем уверен. Ты меня понимаешь, Трев. В зале суда любой неофит-защитник очертит такую область логичных сомнений, что через нее свободно пройдет колонна грузовиков.
— А если когда-нибудь придет время предъявить доказательства?
— Их предъявим я и Гарри Бейдер. Во время работы шла видеозапись, патологоанатом писал протокол. Время, место, точная идентификация тела, в досье лежат заключения, подписанные всей нашей троицей. Просто на всякий случай. Если и когда ты еще что-нибудь раздобудешь.
— Ты хороший парень, Гардина.
— Все всякого сомнения, безусловно. Не пропадай, старина.
Все, что я мог или хотел сказать Джанин, сводилось к окончательному исчезновению последней туманной возможности самоубийства. Я сказал это ей по дороге в аэропорт. Она не проронила ни слова. Мои руки лежали на руле, как стрелки на циферблате часов, показывающих без десяти два. Она дотянулась длинными пальцами до часовой стрелки. В Милуоки, когда мы в церкви склонили в молитве головы, я взглянул на правое запястье и увидел четыре темно-синих полумесяца там, где глубоко вонзились ее ногти.
По мнению ее родителей, она должна была привезти на церемонию трех своих маленьких сыновей. Также по их мнению, Таша должны были привезти скорее и похоронить раньше. Далее, Джанин должна вернуться с мальчиками домой и там остаться. Модный синий костюм — неподходящая для вдовы одежда. По их мнению, странно везти с собой этого Макги и эту Киллиан, когда есть множество старых друзей, которые были бы — или должны были быть — гораздо ближе в столь трудное время. Они уже не отрицали, что знают Конни Альварес. Вспомнили о ее присутствии на свадьбе Джанин, но дали понять, что она их шокировала как довольно грубая и эксцентричная личность, совсем не похожая на леди, примеру которой должна следовать их дочь. Они откровенно продемонстрировали, что считают для себя оскорблением немедленное возвращение бедняжки Джанин во Флориду с этими… никому не известными типами.
На обратном пути мы втроем сидели в самолете бок о бок. Джанин посередине. Поворачивая голову от Пусс ко мне и обратно, она проговорила:
— Извините. Они просто… они…
Пусс обняла ее:
— Милая, если ты их обвинишь, то почувствуешь себя предательницей. У всех есть родные, и родным не хочется нас отпускать или позволять идти своей дорогой. Они тебя любят. Ведь это хорошо, правда?
— Я все думаю, не надо ли было привезти мальчиков?
— Спросишь об этом каждого, когда им исполнится двадцать один, дорогая. Выяснишь, нет ли у них ощущения, будто их чего-то лишили.
Так они и сидели, держась за руки. Потом Джан уснула, Пусс, сонно мне подмигнув, тоже отключилась. Я смотрел в иллюминатор на серое декабрьское небо, на огромные, надвигающиеся на нас тучи. Таш умер, слишком много других людей умерло, и я со знобящим удовлетворением утешался одной аналогией смерти, которую помнил долгие годы. Она ничего не объясняет и не оправдывает. Просто напоминает мне, как обстоят дела.
Представьте себе очень быстрый и бурный поток, реку, несущуюся меж скалистыми стенами. Прямо посередине реки тянется узкая полоска песка и гравия, почти скрытая под водой. С момента рождения ты стоишь на этой узкой полузатопленной полосе вместе со всеми прочими. Родившиеся раньше тебя, старшие, стоят выше по течению. Те, кто помоложе, крепко держатся на полоске пониже. Вся эта длинная полоса медленно движется вниз по реке времени, размывается спереди, намывается сзади.
Твое время, время всех твоих современников, одноклассников, любимых и недругов — включено в ненадежную полосу, где ты стоишь. Сначала на ней просто толкучка. Видно, как толпа редеет вверх от тебя по течению. Старших смывает, тела, словно бревна, быстро исчезают в потоке. Видно, как ниже в плотной группе молодых кто-то начинает барахтаться, лишается точки опоры и тоже смывается. Возле тебя всегда есть свободное место, но быстрые воды все время становятся глубже, чувствуешь, как подается под ногами песок и гравий, уносимый рекой. Кто-то в поисках более безопасного места может толкнуть тебя, ты потеряешь равновесие и исчезнешь. Кто-то, давно стоявший позади, испускает отчаянный крик, силишься схватить его за руку, пальцы соскальзывают, и он исчезает. В горном ущелье слышится рокот воды, скрежет движущегося под ногами песка и гравия, одинокие крики стоявших рядом и выше, которых уносит потоком. Некоторые старики, стоя в хорошем месте, крепко держась на ногах, хорошо зная поток и освоив искусство балансирования, держатся долго. Какой-нибудь Черчилль с толстой, криво торчащей в зубах сигарой, мрачно дивится собственной стойкости и в конце концов проникается равнодушием к яростным водам реки. Далеко снизу доносятся слабые изумленные крики тех, кто так и не укоренился, так и не утвердился, так и не понял смысла потока.
Таш исчез, наша часть полосы опустела, самолет мчался в ночь, оставляя закат позади; рядом со мной, держась за руки, спали две женщины, опустив на высокие скулы ресницы, с душераздирающим спокойствием, с детской беззащитностью, с невыразимой ранимостью.
