8 августа 1968 г.
С. Выезжий Лог Красноярского края
ст. Отдых Московской обл.,
Смехову В.
Высоцкий. Здравствуй, однако! Венька! Мы тут думали-думали и решили: надо Веньке написать все как есть. Без экивоков и без… Золотухин в данный момент возлежит на раскладушке, благодушный и похмельный. А я с завистью гляжу на него и думаю. «Эх! — думаю я. — Нет среди нас Веньки и баб. А жаль!»
Я ведь, Венька, в Москве был. Красиво там, богато, многолюдно. Но где ни шастал я, а тебя не встретил. Был на сельхозвыставке и… всяко. Таперя снова тут. Живем мы в хате, построенной на месте сгоревшей тоже хаты. Есть у нас раскладушки, стол и бардак, устроенный Золотухиным. Как истый деревенский житель, он живет себе и в ус не дует и поплевывает на грязь, неудобства, навоз и свинцовые мерзости деревенской жизни. А я умираю. Во дворе у нас живет свинья с выводком. Иногда она заходит к Золотухину на огонек и чувствует себя очень уютно. Сортир у нас порос картофелем, и мы туда не ходим.
Теперь о творческих планах. Думаем послать всех к… матери и приехать на сбор «трупа» как ни в чем не бывало. А ведь бывало, Венька, ох как бывало! Только теперь мы по-настоящему оценили твой с Любимовым литературный талант и Любимова с тобой режиссерские качества. Можаев перед вами — нуль, Назаров перед вами — говно.
Кстати, как твои армейские успехи? Может, мы и пишем-то напрасно? А? Но… Валерка замахал головой и воскликнул: «Не может быть! Евреев в армию не берут, хотя после событий на Ближнем Востоке это пересматривается». Я-то думаю, что армия без тебя обойдется, но ты, по-моему же, без армии зачахнешь.
У нас утонул один шофер деревенский, и еще один утонул раньше того, который утонул сейчас.
Прости за информацию. Далее. Снимают медленно и неохотно. Меня просто совсем медленно. Золотухина несколько скорее, но все равно. Настроение у нас портится и на душе скребут кошки во время каждой съемки. Я написал две хреновых песни, обе при помощи Золотухина. У него иногда бывают проблески здравого смысла, и я эти редкие моменты удачно использую.
Эта наша поездка называется «Пропало лето». Еще пропал отдых, настроение и мечты. Хотел я что-нибудь скаламбурить, но юмора нет и неизвестно. Пообщаюсь с тобой — напитаюсь. Передаю стило Золотухину!
Золотухин. Здравствуй, дорогой друг семьи моей Венька. Извини, что так долго не писал — абсолютно нету времени, даже относительного. Меня очень мучит половой вопрос, никакого самоудовлетворения. Свинья, про которую писал Высоцкий, отказала мне в дружбе, узнав меня ближе. Венька, я тебя прошу, напиши на нее злую эпиграмму и пришли нам телеграмму. Здесь очень красиво: пихта, сосна, лиственница, кедр, елки-палки, береза, мать ее… Я хотел бы жить и умереть в Сибири, если б не было такой земли — Москва. К тому же, помирать не собираемся, не повидав тебя еще разок. Как там в Чехословакии, что там Войнович? Высоцкий интересуется событиями во Франции и в Китае. Дорогой Венька, житье с этим людоедом Высоцким одно мучение: не дает пить, не дает спать — пишет все чего-то, блин, но почему не днем? — дай ответ — не дает ответа. Бабы все здесь как одна — потомки декабристок: коня на скаку остановит, в горящую избу войдет, но нраву строгого и вольности не дозволяет. О, время вольности святой. Венька, хочешь медвежатины, хочешь? То-то, сходи в магазин «Дары природы» и купи. Охота тут! Рыбалка тут!! Туризм тут!!! — говорят.
Венька, роль у меня не складывается, ни один штамп не подходит, занимаю у Высоцкого сигареты. У меня такое впечатление, что мы с другом влипли не в историю, а в современность. С ужасом жду встречи с Можаевым, будет кровь моя на его руках. Высоцкий рвет трубку.
Высоцкий. Венечка! Бумаги больше нет, вся пошла в дело. Поэтому: мы тебя обнимаем, целуем, ждем ответа как соловей лета.
Как детки твои и Алла? Опиши нам! А? Мы чахнем тут и сохнем тут без удобств и информации. Привет всей твоей семье от нас. Не забывай и другим не давай.
Высоцкий, Золотухин.[134]
А через год газета «Советское кино» назвала мою работу одной из лучших мужских ролей года. В ответ на наше письмо наш партнер Смехов присылает свое письмо и вырезку из «Комсомольской правды», где фрезеровщик завода «Серп и молот» заверял читателей, что в Театре на Таганке царит режиссерский деспотизм. Актеров нет, а какие и есть, так им-де не дают (негде) развернуться. Уже шел «Галилей», «10 дней», «Добрый человек», «Маяковский». От кинорежиссеров не было отбоя, писались статьи, монографии — я не вру, правда. Через год другой критик писал, что в «Хозяине» актеры подавили режиссера. И там, и там была ложь, путаница, чушь, нежелание или неумение действительно толково попытаться поругать и выявить дельное в работе, но чтоб польза была, а не так — пошуметь, себя показать и все…
А Высоцкий не боялся, что я перетяну одеяло на себя, и помогал мне сделать песню «Ой, мороз, мороз…», и приходил на каждую мою съемку, и все подсказывал, и все добавлял штрихи и детали к решению песни. Разве можно забыть это и пройти мимо, если песня народная зазвучала красиво и запомнилась — в этом доля труда и таланта моего партнера В. Высоцкого. (К слову, это была его «болдинская осень».)
Я не пишу о партнерах по театру. Театр есть театр, он диктует особое отношение к партнеру. Если в кино чаще всего теза: детей не крестить, то в театре — как раз наоборот: крестить, иногда в буквальном смысле. Но не могу пропустить такой факт, касающийся партнерства: Эфрос ставит «Вишневый сад», Высоцкий назначен одним из исполнителей Лопахина, я — одним из исполнителей Трофимова. В работу, по стечению обстоятельств, мы входим позднее и по отдельности репетируем слабее, чем наши товарищи, исполнители этих ролей. Но стоит нам сойтись вместе, происходит нечто. На сцене начинается жизнь, наши партнерские взаимопривычки, текст, написанный Чеховым, получается рожденным только что, становится легко и просто. Это заметил посторонний, не знающий нас человек — Эфрос. Он ставит нас с другими исполнителями, так сказать, рознит — не выходит. Все вроде то же, а не то. Да и мы-то осознали это потом, когда Эфрос недоуменно это сообщил. «Играйте-ка, — говорит, — вы, ребятки, вместе. Вы вдвоем гораздо сильнее, чем каждый сам по себе в другой компании».
12 сентября 1975
Высоцкий:
— Что же будет, когда Золотухин заговорит[135]? Он такой умный, блин, станет. Он все время читает и мрачно улыбается… Он обязательно заговорит, но не иначе как на английском или древнееврейском. А первую фразу произнесет (руль за сто): «Ну что, мать вашу растак?!»
12 октября 1975
Ростов-на-Дону.
Администратор Яша звонил в Москву, вызывал меня. С Высоцким плохо: почки. Сегодня в 6 утра вызывали «скорую помощь». Три укола, на два часа заснул, выжали два одеяла… Сегодня я играю «Антимиры».
10 ноября 1975
Сегодня бесполезный день у Митты[136]. Володька окончательно приведен им в раздражительное состояние, ничего тот объяснить ему не может, не знает он: какой он, кто такой арап? чего играть? грусть, тоску, отчаяние? Ни метра не сняли.
27 ноября 1975
Мучился усталостью на съемке. Никакой радости. Митта с Вовкой не могут работать, идет ругань и взаимораздражаемость. Я не могу быть союзником ни того, ни другого. Когда режиссер недоволен, мне стыдно отстаивать свою позицию словами. Ввязался я в это дело напрасно: хотел товарищу помочь. Ролью совсем не занимаюсь, она неинтересна для меня, значит, будет неинтересна и для зрителя. Хотя роль одна из лучших в этом сценарии. Но нет радости от общения с Миттой. И вообще, от игры нет радости: слишком много забот за спиной и дел, груз суеты и жизни убил радость творчества, радость сиюминутного бытия.
