25 февраля 1987
Среда, мой день.
Вечер, и снова надо жить. Таможня отобрала у меня шпаги, задержала пластинки Высоцкого и пр., пр.
27 февраля 1987
Пятница.
«Валера! Отношусь к тебе с нежностью, хотя ты, конечно, орешек. Играешь ты замечательно. Чем-то веет старым в самом хорошем смысле этого слова. Старое для меня — это Добронравов, Хмелев, Москвин и прочие.
Эфрос, июль 1986 г.»
3 марта 1987
Вторник.
Только что почитал несколько страниц В. Некрасова… Все это говорит о том, что у меня хорошее настроение, мне здесь грустно, и ладно. Сейчас, скоро начнется наше большое собрание, где мы будем голосовать за Н. Губенко, который станет нашим Главным. Вчера он мне звонил и спрашивал мнение по разным фамилиям в худсовет, который он себе наметил. Выбранный при Эфросе худсовет он разгонит… — Мы по-разному смотрим (так и сказал — смотрим, хотя Анат. Вас. уже никуда и ни на что не смотрит) на возможную деятельность худсовета.
Главный режиссер театра — Николай Николаевич Губенко — смотрит спектакль!! «Вишневый сад». Избран, проголосован единогласно, вряд ли единодушие, но деваться людям некуда. Грустно, обидно за Димку Крымова, за Хвостова… Так радостно А В. Эфроса Таганка не встречала. Боже! Какая подлая несправедливость!!
Вчера у Наташи Крымовой провел три часа с небольшим.
1) Золотая истина — эти три года были для Толи счастливыми!! Это мы должны с тобой знать и помнить.
Я напомнил ей все, что она «молотила» на поминках — «я был не пьяный, я все помню…»
2) Оля Яковлева — надо дотерпеть, сколько — не знаю…
Я дал слово — зажать, загнать все «унутрь» и любить Селимену по-прежнему.
Господи! Спаси и помилуй нас, грешных, нас, бедных, окаянных артистов! Да, я хочу понравиться Николаю и Жанне. Да, я хочу, чтоб им понравились мои партнеры! Но что делать?! Мы хотим жить, мы должны работать и с надеждой смотреть в будущее. Анатолий Васильевич! Простите нас! Благословите нас!
4 марта 1987
Среда, мой день.
Если бы я мог записать этот трехчасовый монолог Н. Крымовой — сколько там было сказано удивительного, любящего об А. В. Эфросе, как узнавал я его по коротким афористическим фразам — я познавал его. «Ведь он был удивительно, до нелепости застенчивым человеком, мы прожили рядом, познакомившись детьми, 40 лет… а он стеснялся в быту, как мальчишка».
Потрясающие ее маленькие зарисовки, как Карякин, Вознесенский и Гаспаров писали свои воспоминания о В. Высоцком. Первые два тянули, тянули, морочили ей голову, так и не написали…
Вознесенский. Если сказать по-мужски, я ее (статью) уже кончил, если сказать иначе — завтра в 12 на вахте ЦДЛ ты ее можешь забрать.
— Хорошо, я не поехала сама, попросила моего друга, он на машине… статьи не оказалось. Звоню в 14 — нет, в 16 — нет. Звоню Зое. — Андрей улетел в Мордовию.
— А статья… Это же не по-мужски… Я хожу в ЦДЛ, жду, спрашиваю… Он же мне сказал, что по-мужски он кончил статью…
— Разве можно к нему относиться как к мужчине?
— А как к кому я должна к нему относиться?
— Он художник слова…
Карякин примерно то же самое…
— А статью о Володе он написал?
— Он написал статью, но о Тендрякове, о другом Володе.
6 марта 1987
Пятница.
До чего же стало скучно жить. Эфрос мне жить помогал — я знал, где-то есть Эфрос, который находит спасение в «непрерывном, отчаянном труде».
Он любил сидеть в темном зале один и наблюдать, как ставят декорацию, как подвешивают фонари… О чем он думал… И теперь уж никто не скажет: «Валерочка, ты знаешь, что я подумал…»
Теперь — дожить бы до Милана, и Милан прожить!!
Как-то завтра будет с «Мизантропом»?
7 марта 1987
Суббота.
Никто мне не звонит уж третий день из театра, здоровьем моим никто не интересуется: как это, впрочем, хорошо, но и обидно. С одной стороны, это вроде бы и доверие, а с другой стороны, так это полное безразличие и даже больше…
Какое счастье, черт возьми, что у меня есть «Мизантроп», «Дом на набережной», Альцест, Глебов… какое счастье, что я — артист, что я с утра волнуюсь, талдычу снова и снова текст, боюсь публики, боюсь Яковлевой… и заранее предвкушаю удовольствие от произносимых фраз, в которые заключены роскошные (пусть не мои, но и мои иногда) мысли. И как мне хочется быть понятым и как можно тоньше и больнее самовыявиться… Какая-то ужасно грустная вчера передача о Ю.В. Яковлеве… — как он любит быть один. «Как одинок человек в этом мире, Боже мой».
9 марта 1987
Понедельник.
Ну, что же… Сегодня в 14–30 представят нам Николая Николаевича в качестве нашего руководителя — Главного режиссера. А у меня — дела…
15 марта 1987
Воскресенье.
Сегодня «Мизантроп», и на душе смутно. Однако я собираюсь поехать к Соколовой и попеть. Опять я занимаюсь бодягой. Зачем я это делаю? Что я извлеку из этой затеи?
Сейчас будет «Мизантроп». Господи! Спаси и помилуй нас, грешных! Какая-то есть уверенность и в собственных силах, да и в собственной маленькой правоте, то есть — другие неправы больше. Прости, Господи!
16 марта 1987
Понедельник.
Прекрасно игралось мне вчера, давно я не ощущал себя таким здоровым, талантливым и счастливым. И чувства, и голос, и тело были мне послушными, охочими помощниками. И Ольга была хороша. Я изумлялся ей.
Губенко — поставил стол Любимову и сверху приколотил замечательный, очень экспрессивный его портрет. А внизу слова Ю. П. — «Как это ни парадоксально, но я верю в свое возвращение… Не может же это продолжаться до бесконечности… Ю. Любимов».
Губенко. На представлении… только у меня и осталось в ушах… партия… Ленин… реставрация любимовских традиций. А в государстве разве не реставрация ленинских принципов… Театр должен, обязан помочь государству… Как это делал он все 20 лет… Здесь нет эфросовцев, нет любимовцев…
22 марта 1987
Воскресенье.
Но сегодня «Мизантроп»! «Скоро будем играть „Мизантропа“». С каким предчувствием близкого счастья, с какой светлой грустью сказал эти слова в Польше Анатолий Васильевич.
Такой он славный человек был. И я его понимал. И каждый раз, играя «Мизантропа» или готовясь к выходу, я вспоминаю, о чем же просил в этом месте Эфрос. Царство ему небесное!! Перефразируя Мориака, скажем так, даже не перефразируя, а просто, обращая слова писателя к нашему мастеру: «Он жаждал обрести твердую почву в стране нежности, которая по природе своей — царство зыбкости…»
И вот в «Неделе» статья о Губенко — Театр на Таганке должен быть возрожден… Былые спектакли, былая слава, и пр. Значит, Эфрос театр похоронил?! А я на панихиде сказал, что он театр спас. Где, на чьей стороне правда?!
И зачем возрождать театр на Таганке, кто заменит Любимова?! Что это значит? Восстановить спектакли — это совсем не означает. Возродить — это некоторое время продержаться на старом репертуаре. Это вообще спекуляция и проституция. Ты свое сделай, а не пользуй до изнеможения старое.
Да, тут не напечатали, там не утвердили, здесь не похвалили и где-то просто забыли, и обижается человек на весь свет Божий.
Господи! Сейчас «Мизантроп», надо сыграть его как упражнение на легкость. Помоги, Господи, и партнерам моим тоже.
Уехавший ставит условия, пришедший ставит условия… если единство… если идеи и пр. — я остаюсь в театре. Что это за бред?! Зачем делать такой упор на реставрацию прошлого… «В карете прошлого далеко не уедешь».
Участвовали ли Вы в травле Эфроса?
Почти на каждом выступлении я получаю записку с таким или подобным вопросом. Не говоря уже о письмах. «Вернется ли в труппу „костяк?“» Оказывается, трое, что ушли в «Современник», являли собой костяк Таганки, а вовсе не были той «чернью», что оскорбляла А. Эфроса. А мы и не подозревали, что существовали без «костяка». Нет, что-то не то происходит.
