Раньше такой задачи как бы не стояло. Старики помнят напутствия Ф. Абрамова: «За границей вы пройдете… Помните, что вы нужны России и победы ваши художественные должны быть здесь и признаны ею».

Сейчас задача изменилась. Во имя памяти Эфроса, во имя чести Таганки, мы должны, и мы это сделаем, если захотим Париж победить. Для этого мы должны иметь надежный тыл, и, как это ни обидно оставшимся, они должны молиться за нас и желать нам успеха или хотя бы не желать провала.

Основной температурой нашей сегодняшней жизни должно стать МИЛОСЕРДИЕ — в этой связи свои характеры несколько сообразовать с общими интересами.

Третье. Молодежь пусть не беспокоит, что они остались без учителя, а значит, стали доступны всем и всяческим ветрам и попрекам… Никто не собирается давать их в обиду, но каждый должен взять ответственность за свою судьбу в свои руки. Помнить, что театр — не богадельня.

Четвертое. Оказать полное доверие худсовету и администрации. Остановить, на время хотя бы, эпистолярное творчество — не ходить по инстанциям, не писать анонимки. Мы снова, в который раз, хотим и попытаемся начать новую жизнь. Самоуправляться не сможем — позовем дядю, а скорее всего, нам его пришлют.

Прекратить сплетни.

Вторник.

Напрасно я думал и писал речи, хотя все не напрасно и в этом мире, но к счастью Дупака, в райкоме призвали к единоначалию, потому что эксперимент с демократией, с законодательными худ. советами довел некоторые театры до такой анархии, что эти воинствующие бездари поснимали режиссеров, директоров, парторгов; во МХАТе, говорят, артисты снимают Ефремова и пр. Так что председателем избран Дупак, заместители: Глаголин и Золотухин. Против Золотухина воздержался Прозоровский, а я его, суку, в профсоюзные лидеры рекомендовал. Мне он со своим воздержанием был смешон.

Но более всего меня возмутило, потом насмешило и привело к полусумасшедшему состоянию сообщение Жуковой, полученное ею свыше, что Крымова будет у нас художественным руководителем?! И что во Францию она едет не только вдовой, но и руководителем поездки. Я сказал в компании, что уйду из театра после того, что она наговорила и наплела и какую сеть вокруг Таганки и покойного мужа выплела.

Фамилию Любимова категорически запретили вписывать в афишу. Опять такое нагородил… ЛИДЕР оппозиции, то есть эмиграции… воин… — Я еще приеду, посмотрю, что там осталось от этого вонючего театра..

Давал интервью «Московским новостям». Они задумали эту игру, чтобы вставить имя Любимова, — утром еще было можно, а уж вечером нельзя. Но я им наговорил. А в дверях стоял человек из Киева, музыкант… хотел мне сказать несколько слов… и сказал их на магнитофон.

Два разных мнения о моих словах на панихиде — одна плюет мне в лицо за лицемерие и обливает Таганку, другая восхищается моей жизненной позицией. Зачем я это пишу? Да просто так, чтоб что-то писать. Обстановка в театре гнусная.

Среда, мой день.

Бедный, бедный Анатолий Васильевич! Как ему холодно, должно быть, там и одиноко. Как он хотел общения, а я часто избегал. Мне все казалось, что он не верит в меня и дает роли от безвыходности, так вот понарошку и Альцеста дал.

Я был страшно заведен этими двумя письмами — отзывами о моем слове у гроба Эфроса.

Двумя письмами с двумя полюсными мнениями, исключающими друг друга.

Спать!

Таня Б. принесла верстку рассказа «Похоронен в селе».

Четверг.

Сегодня 9 дней А В. Эфросу.

Театр двух пустых кабинетов. Почему он не сел в кабинет Любимова? Почему вообще так деликатно, опасаясь как бы кого не обидеть, вел себя? Надо было больше и чаще говорить с ним. А вот Бортника — избегать. Который раз я эти слова говорю себе, а избежать его не могу. Вот и сегодня заеду за ним, и поедем смотреть «Кориолана».

Любимов, как сказало радио, отказался комментировать смерть своего старого друга и преемника…

А то, что фестиваль будет проходить под знаком памяти выдающегося советского режиссера А Эфроса, должно его шибко обрадовать… Лидер эмиграции. Господи! Прости ему, грешному!

Только бы Париж прожить и выжить.

Пятница.

Аня-гримерша меня Богом пугает. Часто меня в последнее время стали им пугать, сами они его суда не боятся, сами они во всем правы…

По Москве упорный слух, что Таганка сократила Эфросу жизни лет на 10, и мошкара может заесть и пр.

Вообще хорошо бы к Франции заготовки какие-нибудь набросать, чтоб там на Елисейских полях обдумать можно было.

Он лежит рядом с Арбузовым. Что явилось причиной его смерти — «немилость короля и черная Кабала?»

Суббота.

Ни на что времени не хватает. А надо записать, что вчера в ВТО я провел вечер с В. Высоцким, — убежал от Полоки, от Бортника. Открывал вечер М. Ульянов — ну, глыба, ну, ум, ну, мужик российский… И как на его фоне мелко и неумно выглядела наша шушера: Венька, дурак-Хмель — низкий, ни к слову, ни к делу, а так, заодно, вспомнил Любимова, Леня манерный какой-то стал, суетливый… Белла Ахатовна так запоэтизировала свою интонацию, что не поймешь уж о чем речь, — пародией на саму себя стала. И как же я выглядел? На самом деле. Родственники сказали — самое сильное впечатление Вы и Ульянов. Что мне остается делать, как принять эти слова на веру. Уж я не говорю о Тамаре, которая сказала: «Ты у меня самый лучший…»

Понедельник.

Париж, отель «Трианон».

Среда, мой день.

Господи! Сделай так, чтоб этот день стал днем нашего театра, может быть, наше будущее от сегодняшнего дня зависит.

Прием в посольстве — Яков Петрович — мы с ним по корешам просто, он в Барнауле начальником цеха работал, был и в Бийске, а сам с Урала. Напившись мартини с тоником, поехали на балет с участием Максимовой и Васильева. Когда отгрохали аплодисменты и в последний раз наступила темнота и тишина, я крикнул во всю глотку: «Катя, браво!»

На что я в Париже трачу время? Люди пошли на Монмартр пешком. А мне там надо крайне побывать и нарисоваться. Таким образом, у меня будет два портрета с Монмартра с разницей в 10 лет. Тогда это стоило 30–40 франков. Сколько это стоит в нынешних франках?!

Вытащил меня Иван в город Париж, пошли мы искать синема «Одеон», где Алла смотрела фильм Тарковского — такой гениальный, такой откровенный — «Жертва», кинотеатр мы нашли, но фильма не обнаружили нигде.

Теперь, после этой пресс-конференции, надо успокоиться, весь дрожу от своего добавления к словам Аллы, ставшим уже оскоминой: «Труппа, конечно, хочет, чтобы он вернулся, дело возвращения в его собственных руках… должен решить он сам».

Хочу добавить к словам Аллы, как она удачно добавила о методе Эфроса… Хочет или не хочет труппа возвращения Любимова, вопрос неоднозначный, потому что по отношению к труппе Любимов ведет себя нечестно и непорядочно. Я подчеркиваю, по отношению к труппе. Все.

Алла. Но ты хочешь, чтоб он вернулся?

— Я еще раз говорю — неоднозначно я отношусь. Он распустил о себе столько сплетен, а информация разноречивая, что трудно одной формулой определить истинное отношение труппы к нему, я высказываю только свое мнение.

В общем, я и тут кашу заварил. После конференции меня поблагодарили иностранная корреспондентка за это добавление и Наташа Крымова.

Может быть, язык мой — враг мой, но я сказал, что думал, и пусть Любимов об этом знает. Наживу я себе еще пару тысяч «доброжелателей». Интересно, как эти слова мои прокомментирует Иван с Глаголиным. Молчуны.

Четверг.

А премьера прошла, кажется, удачно, может быть, и более щедрый эпитет можно было бы поставить, да ведь не известно, что скажет «брат мусье» в своих «Фигаро». Кричали «браво», и много раз мы выходили на поклоны. А после спектакля нас приветствовал посол — Яков Петрович — и тоже разделил наши приятные минуты от только что затихшего зала. Я понимаю, что кричали наши, как и мы кричали нашим на балете. Наши есть везде. После спектакля прием коллектива в «Одеоне». Я съел несколько микробутербродов, запил оранжем и ушел спать, хотя не спал и в два часа ночи крикнул соседям: «Лешка! Ложитесь спать! Надоели». И надо же, они выключили приемник и затихли, но я все равно не мог заснуть и опять начал монолог и диалог с Любимовым. Это опасно, я становлюсь политиканом. Но какой это соблазн, какая это отрава — давать интервью репортерам, толпе репортеров с микрофонами и фото-, кинокамерами и говорить все, что тебе вздумается, и знать, что будешь услышан, оскандален, а значит, известен. Огромный соблазн поговорить свободно, зарваться и удивляться «смелости» своей мысли и языка, а если ты еще поносишь начальство, а Любимов — мое как бы начальство — это доставляет удовольствие мелким душонкам. Хватит.