Киевляне, участники ополчения, которое было разбито Шаруканом, понимали опасность половецкого вторжения внутрь Руси и стремились продолжать борьбу, но для этого у них не было ни оружия, ни коней. На торговой площади на Подоле, вдали от княжеской крепости, 15 сентября 1068 года собралось народное вече. Оно решило организовать поход против половцев и отправило депутацию к великому князю Изяславу. Посланные заявили князю: «Вот половцы хозяйничают в нашей земле… Так дай же, князь, нам оружие и коней, и мы снова будем биться с ними!»

Недальновидный князь отказал представителям народа в их такой естественной просьбе. Трудно сказать, чем был вызван этот отказ: то ли слишком много окрестных смердов вошло в ворота Киева в поисках убежища и князь боялся, что его запасы попадут в руки крестьян, разоренных войной, то ли не хотел открыть свой арсенал киевлянам, не одобрявшим княжеской политики усобиц. Всего за год до нашествия Шарукана Изяслав с братьями жестоко расправился с полоцким князем Всеславом: «Эти братья, — пишет летописец, — взяли Минск и изрубили всех мужчин, а женщин и детей увели в рабство (вдаша на щиты)».

Князя Всеслава разбили в сражении, но потом Ярославичи решили с ним примириться и поклялись на кресте, что не сделают ему никакого зла. Когда же Всеслав Полоцкий, надеясь на торжественную клятву родичей, приехал к Изяславу в его лагерь под Оршей, то был тут же в присутствии великого князя вероломно схвачен и вместе с двумя сыновьями перевезен в Киев. В Киеве Всеслав Брячиславич содержался в «порубе», особо строгой тюрьме без дверей, лишь с маленьким оконцем для передачи пищи; построен был поруб где-то поблизости от княжьего двора и целый год напоминал киевлянам о лукавстве их князя Изяслава.

Заключенный князь Всеслав пользовался народными симпатиями; за ним закрепилась слава стремительного и удачливого полководца, как бы по колдовству переносившегося с места на место и бравшего смелостью и проницательным умом то Новгород на севере, то Тмутаракань на юге. О Всеславе — Волхве Всеславьиче — были сложены народные былины, о нем с большим сочувствием говорит автор «Слова о полку Игореве», восхищаясь смелой душой князя и сожалея о тех бедах, которые выпали ему на долю. Всеслав изображается то серым волком, в одну ночь пробегающим от Киева до Черного моря, то волшебником, слышащим в Киеве звон полоцких колоколов, то рысью, исчезающей из осажденной крепости в синей полуночной мгле.

Князь-волхв, князь-оборотень, каким он рисуется в летописях и песнях, владел умами людей XI века, и, может быть, не случайно летописец Никон, повествуя о киевском восстании 1068 года, предпослал ему подробное рассуждение о вреде язычества; быть может, полоцкий князь, враждуя с тремя Ярославичами, опирался на народное недовольство ими, поддерживал народные языческие верования и обряды, в обличье которых выступало в то время классовое недовольство, как мы видели это на примере Ярославля и Белоозера. Если это так, то нам еще понятнее будут как симпатии киевлян к томящемуся в порубе князю-чародею, так и недоверие великого князя Изяслава к киевскому народу, боязнь выдать ему оружие и коней.

События 15 сентября развивались далее: узнав об отказе Изяслава, вече стало обсуждать действия воеводы Коснячки (Константина), одного из авторов Правды Ярославичей. Народ решил, очевидно, наказать этого вельможу и прямо с веча двинулся на киевскую Гору, в крепость. Это было уже восстанием против князя. Восставшие пришли на воеводский двор, но самого Коснячку не нашли. Тогда народ разделился на две части — одни отправились освобождать каких-то своих друзей («дружину») из тюрьмы, а другие пошли через мост прямо на княжий двор. Тюрьма, где была заключена дружина, находилась около дворца Брячислава (вероятно, отца Всеслава Брячиславича).

Полный недомолвок рассказ летописца можно понять приблизительно так: еще до восстания 15 сентября какая-то часть киевлян или близких к киевлянам полочан (из окружения старого Брячислава или молодого Всеслава) была арестована князем Изяславом и заперта в погребе близ киевской резиденции полоцких князей. Восставший народ решил: «Пойдем, освободим дружину свою из погреба!», и погреб был открыт народом.

В это время двор перед великокняжеским дворцом уже был запружен народом, спорившим с князем. Изяслав, окруженный боярами, смотрел из оконца галереи на толпу, а боярин Тукы, брат Чудина, советовал ему усилить стражу около Всеславова поруба: «Видишь, князь, люди взвыли!» Очевидно, придворные бояре знали о симпатиях киевлян к Всеславу и советовали предотвратить освобождение опасного узника. Как раз в это время во дворе появилась та половина восставших киевлян, которая освобождала «свою дружину» из погреба. Бояре сказали князю: «Дело плохо. Пошли стражу к порубу Всеслава — пусть его обманом подзовут к оконцу и убьют, пронзив мечом». Князь не решился на этот шаг, а народ с криком бросился к порубу Всеслава. Едва увидев это, великий князь и его брат Всеволод бежали из Киева. Изяслав уехал в Польшу и там на золото и серебро великокняжеской казны нанял войско для отвоевания престола.

Восставший народ разрубил сплошные стены поруба и освободил князя Всеслава «и прославиша й среде двора княжа», то есть провозгласил его великим князем взамен бежавшего Изяслава.

Семь месяцев княжил народный избранник в Киеве, но мы очень мало знаем о его деятельности, так как летопись князя Всеслава дошла до нас в незначительных фрагментах.

Автор «Слова о полку Игореве» говорит, что, добившись киевского престола, как сказочный герой,

Придворный певец XI века Боян отрицательно отнесся к ставленнику восставшего народа: «Как бы ни был искусен и удачлив он, какой бы успех ни предрекало гадание на птицах — но божьего суда ему не миновать!»

Но автор «Слова о полку Игореве», насквозь проникнутый народными воззрениями, взял под защиту Всеслава, воспел его как эпического героя и даже своим современникам ставил его в пример.

Киевский летописец скрыл от нас истинный характер событий 1068 года. Так, например, он умолчал о таком из ряда вон выходящем эпизоде, происшедшем в Киеве в том же 1068 году, как убийство своими холопами новгородского епископа Стефана. А это косвенно указывает и на размах народного движения в то время. Социальное снова переплеталось с религиозным — новгородские холопы, удавившие своего господина, главу новгородской церкви, нашли подражателей: в 1069–1070 годах против преемника Стефана, епископа Федора, выступил в Новгороде волхв. «И бысть мятежь в граде велик, и все яша ему веру, и хотяху побити епископа Федора». Только решительные действия князя Глеба, собственноручно зарубившего волхва топором, «утишили мятеж».

В 1071 году какой-то языческий пророк появился в Киеве и предрекал большие перемены в жизни Киевской Руси и Византии.

Все это говорит о напряженности положения, о брожении народных масс, о ненависти, в частности, к феодальной церкви и о надеждах на исконную народную языческую религию. Народ везде поддерживал волхвов, верил им, шел за ними. Как и в Западной Европе, на Руси классовая борьба выступала нередко в религиозной оболочке.

Смысл классовой борьбы был все же не в возврате к старым формам первобытного строя. Классовая борьба была направлена не против феодализма как формации, а лишь против неумеренных поборов.