Постепенно все расселись, кто где мог, и вскоре гости, казалось, совсем забыли о больном. Василиаду, собравше­муся было уходить, Стэникэ сказал:

—Подожди, что ты спешишь, будто тебя дожидается куча пациентов! Посиди здесь как домашний врач, посмо­три, как будет себя чувствовать больной. Ведь мы не го­лытьба какая-нибудь — мы заплатим. — И совсем тихо: — Не будь дураком, при дележе тебя не забудем.

Марина принесла лед и пузырь, и вскоре на лысине старика красовалась круглая скуфейка, придававшая ему забавно торжественный вид.

—Так тебе лучше? — спросила Аглае.

—Лу-лучше! — пробормотал Костаке.

—Что еще надо сделать? — опять спросила Аглае.

—Ничего, — ответил доктор. — Ему нужен покой и больше ничего. Природа сама будет работать.

Стэникэ фыркнул:

—У вас, докторов, тоже есть интересные формулы. Природа работает (шепотом) на наследников.

От усталости и волнения Отилия почувствовала себя нехорошо. Феликс подвел ее к окну и нежно пожал ей руку:

—Будь мужественной, Отилия, я тебе друг, я брат твой!

Увидев эту сцену, Стэникэ многозначительно подмиг­нул остальным.

—В конце концов, мама, — заговорила Аурика,— чего мы здесь сидим? Наверно, уже три часа, а мы еще не обедали. Дядя Костаке полежит и один, ведь с ним останется Отилия, Марина, домнул Феликс.

Аглае приняла благородную позу:

—Это дом моего брата, а я единственная его сестра. Никто в этом доме не сдвинется с места и никто ни до чего не дотронется. Мы должны быть здесь и все охра­нять, мы не можем оставить беспомощного больного, ко­торый не видит и не слышит, одного с чужими людьми.

—Я слышу! — проговорил старик, но так глухо, что не все поняли.

—Он говорит, что слышит, мама! — повторила Олим­пия.

—Это он обманывает! — заверил Стэникэ доктора. — Дорогая теща, все хорошо, но я голоден! Вы хотите, что­бы я, голодный, стоял на страже? Принесите чего-нибудь поесть. У вас ничего нету? Вы не готовите? — обратился Стэникэ к Отилии, которая взглянула на него робко и испуганно.

Не дожидаясь ответа, Стэникэ начал шарить по шка­фам, хлопая дверцами. В самой глубине буфета он нашел закупоренные, покрытые пылью бутылки вина, бутылку ликера и хорошо выдержанное салями, совсем не начатое. По всей вероятности, это были подношения Паскалопола. Все, кроме Феликса и Отилии, весело уселись за стол, и Олимпия церемонно принялась нарезать колбасу тонкими ломтиками.

—Режь потолще, — запротестовал Стэникэ, — боль­шому куску рот радуется.

Олимпия отрезала толстый кусок, в который так и впился Стэникэ, принявшийся жевать его без хлеба.

—Это настоящее салями из Сибиу, изумительное са­лями! Где вы его раздобыли, Отилия?

Девушка пожала плечами, а Олимпия сделала Стэникэ замечание:

—Не будь жадным. Господи, он проглотил колбасу прямо со шкуркой!

—Штопор! — потребовал Стэникэ, как будто он на­ходился в ресторане.

Марина, веселая, словно перемена хозяина радовала ее, бросилась к буфету и достала штопор с отломанным кончиком.

—Эх, дядя Костаке, — укорил больного Стэникэ, вос­седая за столом, — держишь в доме такие вина и не имеешь порядочного штопора.

У больного, лежавшего на спине с резиновой нашлеп­кой на лысине, вид был весьма глупый. Пузырь был не­много прорван, и через лоб, по веку и по щеке стекала тоненькая струйка воды, образовавшая лужицу на воло­сатой груди старика. Хлопнула пробка, и вино, темное, как запекшаяся кровь, забулькало в рюмку Стэникэ.

—Что ты притащила маленькие паршивые рюмки? — набросился он на Марину. — Подай большие хрустальные бокалы, так чтобы можно было почувствовать, что пьешь. Ого, какой аромат! Настоящее бордо, тончайшее бордо! Откуда оно, Отилия?

Не дожидаясь ответа, Стэникэ наполнил бокалы. Со­трапезники подняли было их, чтобы чокнуться, но в по­следний момент, видно, в них заговорила совесть и они выпили, не проронив ни слова. Олимпия нарезала еще колбасы, все молча брали ее с тарелки и жевали. Василиад, склонившись над столом, глотал, как голодный волк.

Поглядев на Отилию и Феликса, Аглае снисходи­тельно обратилась к ним:

—А ты, Отилия, почему не ешь? А вы, домнул Фе­ликс? Ведь не сидеть же вам голодными? Что суждено, то суждено, нужно быть мужественными.

Галантный Стэникэ встал и направился к Отилии, что­бы предложить ей руку и повести к столу.

—Отилия, дорогая, сделай мне удовольствие. Ты же видишь, что и нам тяжело. Ты думаешь, мы не знаем, что такое горе? Разве нам не больно оттого, что дядя Ко­стаке скон... я хочу сказать, заболел? Но ничего, господь милостив, все будет хорошо. Садись за стол, подкре­пись.

Отилия, словно защищаясь, так резко вскинула руки, что Стэникэ не стал больше ее уговаривать и не без иро­нии предложил Феликсу:

—Скажите ей вы, дорогой, объясните, чтобы она по­няла, ведь между вами полное согласие!

Отилия поднялась в свою комнату, а Феликс остался в столовой, не зная, как ему поступить, ибо был уве­рен, что ради Отилии необходимо защищать дядю Костаке, пока он жив, несмотря на все его грехи. Стэникэ ласково протянул ему бокал вина и сказал не допускаю­щим возражения тоном:

—Домнул Феликс, прошу вас ради меня!

Феликс взял бокал, отхлебнул вина и, обратив внима­ние на его кровавый цвет, вдруг вспомнил: ведь в подоб­ных случаях, при ударе, пускают кровь. Он высказал свое мнение Василиаду, и тот, немного смущенный, при­знался:

—Да, действительно, мы могли бы пустить ему кровь, но у меня нет с собой ланцета. —Если хотите, можно по­слать за ним служанку.

—К чему эта кровь, — с отвращением сказал Стэ­никэ.— И именно сейчас, когда мы сидим за столом! Пустяки, с этим можно и подождать. Ведь ему положили лед на голову. Крови у него и без того мало, а вы еще хотите выпустить! Это же больно, оставьте человека в по­кое. Слышите, дядя Костаке? Желаете, чтобы вам пустили кровь и стало больно?

—Да-а-а! — ясно и жалобно ответил старик.

—Ну, это вы бросьте, — воспротивился Стэникэ,— мы лучше знаем, что вам нужно. Потом, потом.

Стэникэ тут же выразил недовольство закуской:

—Господа, к такому вину сухомятка не подходит. Я бы съел чего-нибудь остренького, особенного. Что ска­жете, дорогая теща, пахло у вас сегодня капустой?

—Как же, я готовила сармале [31].

—Браво, ура, пусть несут! — как безумный, закричал Стэникэ, но, вспомнив о больном, понизил голос: — Как вы думаете, ему мешает шум?

Доктор пожал плечами. Аурика достала из буфета та­релки и приборы и спокойно стала накрывать на стол, словно готовилось пиршество. Аглае объяснила Марине, где у нее дома стоят кушанья. Феликс при виде этой сцены почувствовал отвращение и пошел было наверх чтобы разыскать Отилию, но по дороге раздумал, вышел из дому и направился на улицу Святых Апостолов в кон­дитерскую. Он решил купить для Отилии шоколаду.

Сотрапезники, стуча вилками, с аппетитом принялись за еду. Комната наполнилась запахом кислой капусты, шу­мом разговоров, всякими пересудами, которые, по-види­мому, беспокоили больного, так как он старался отодви­нуться подальше к стене.

—А разве дяде Костаке мы ничего не дадим поесть? — жуя, спросила Аурика.

—Сейчас ничего, наоборот, нужно бы... — доктор не закончил фразы.

—Слишком много есть вредно, — заявил Стэникэ. — Конечно, в определенном возрасте. Мне остается еще де­сять лет нормальной жизни, а там прощай еда, прощайте женщины! Полное воздержание. Но ведь и монахи жи­вут!

—Домнул доктор, — спросила Аглае, — все лето я впрыскивала йод. Как вы посоветуете, продолжать мне зимой?

—Не советую, зимой йод может вызвать осложнения, возможна интоксикация.

Удовлетворенная Аглае снова уткнулась в свою тарел­ку. Больной, раздраженный шумом и запахом пищи, за­стонал. Аглае повернулась к нему и проговорила с на­битым ртом:

—Что с тобой, Костаке? Что-нибудь болит? Аурика, поди поправь ему пузырь на голове.

Аурика подошла к старику, он пристально взглянул на нее враждебными и почти ясными глазами, но ничего не сказал. Здоровой рукой он пошарил под подушкой, удостоверился, что ключи на месте, и переложил их по­ближе к себе. Потом тихо спросил: