Был июль месяц, экзамены окончились и Феликс уже начал мечтать о том, чтобы уехать куда-нибудь в деревню, хотя и не знал толком, как это сделать. Отилия после поездки за границу даже не упоминала о летнем отдыхе, у нее не было на это ни сил, ни средств. Она, как ребе­нок, все ждала случая. Случай обычно являлся в облике Паскалопола, но сейчас помещик уехал на некоторое время в свое имение.

Однажды дядя Костаке предложил Феликсу и Отилии отправиться в город погулять, а заодно и пообедать там и дал им такую сумму, какой никогда не доставал из кар­мана для подобных целей. Он сказал, что к нему должен явиться мастер-строитель и сделать некоторые расчеты, поэтому он хочет, чтобы его не беспокоили, и сам не же­лает мешать другим. Марину он тоже выпроводил в го­сти, Стэникэ же сам заявил старику, что именно в этот день он уезжает в Плоешти, где у него процесс.

Однако Стэникэ врал без зазрения совести и вернулся к обеду. Кругом не было ни души, жалюзи на всех окнах были опущены. Адвокат осторожно подошел к дому, слегка подергал дверные ручки парадного и черного хода и убе­дился, что двери заперты. Однако изнутри доносились глухие удары молотка. Он все так же на цыпочках подо­шел к окну, откуда слышался шум, принес садовый стул, влез на него и заглянул внутрь через щели между план­ками жалюзи, потом быстро соскочил, водворил стул на место и, слегка улыбаясь, торопливо направился в город.

XVIII

В конце сентября, в один из последних жарких дней, когда дул иссушающий, назойливый ветер, дядя Костаке, бродивший среди своих кирпичей, вдруг пошатнулся и мягко осел на землю. Марина видела это из кухни, но подумала, что он за чем-то нагнулся. Она ждала, когда он поднимется, но дядя Костаке все медлил. Тогда Марина, крадучись, подошла к тому месту, где он упал, и осторожно глянула на старика. Повернув Костаке на спину и увидев, что он без сознания, а лицо его покраснело, она быстро, но все так же крадучись, словно узнала какую-то великую тайну, поспешила к дому и вбежала в комнату Феликса.

— Идите скорее, — заговорила она шепотом, почти довольная этим новым событием, нарушившим однообразие последних дней, — старик упал, мне кажется, он помер!

Словно что-то ледяное коснулось сердца Феликса, он вскочил и бросился по лестнице с такой быстротой, что Отилия, почувствовав недоброе, испуганно вышла из комнаты. От волнения юноша не мог вымолвить ни слова, но, заметив, как побледнела девушка, он сообразил, что она все поняла. Феликс бросился к старику, расстегнул ему ворот, чтобы хоть что-то сделать, и увидел, что тот еще дышит и тихо стонет, полузакрыв глаза, словно от боли. С помощью Марины, подхватившей старика под руки (такой он был легкий), Феликс поднял его с земли. Он хотел перенести его в спальню, но на пороге дяде Костаке достаточно явственно пробормотал:

— Туда! Туда! В столовую...

В столовой стоял широкий диван с валиками, похожий на постель. На него-то Феликс и уложил старика. Отилия молча ломала руки, с испугом глядя то на одного, то на другого. Она вся дрожала. Только когда дядя Костаке что-то забормотал, она проговорила сдавленным голосом: «Папа!» Он лежал на спине, как человек, который принял сильно действующий наркотик и не может проснуться. Мутными полуоткрытыми глазами смотрел он вокруг, ничего, казалось, не понимая, а руки его пытались что-то нащупать около пояса. Наконец он припомнил:

— К-к...

— Ключи? — догадалась Отилия. — Здесь ключи, папа,— и она протянула ему кольцо с множеством ключей, которое старик привязывал к поясу ремешком.

Костаке жадно схватил ключи, с трудом засунул их под подушку, стараясь избежать помощи других. Потом, словно сделав все, что казалось ему необходимым, он впал в дремоту, прерываемую стонами.

Феликс понял, что у старика удар. Но он не решился принять какие-либо меры и счел нужным как можно скорее вызвать врача, поскольку он еще не был силен в практической медицине. Марина была немедленно отправлена к доктору, жившему на этой же улице. Старуху удивило это приказание, и она, всем своим видом стараясь показать молодым людям, как они глупы, ворча вышла из дома, завернула на кухню, а затем, не торопясь, направилась к соседям. Лицо Аглае, когда она узнала, что случилось с Костаке, стало суровым, как у капитана, отдающего приказания во время кораблекрушения.

— Аурика, — закричала она, — иди сюда, быстро! Костаке плохо! Позови и Тити. Отправляйтесь туда, чтобы кто-нибудь чего-нибудь не украл. Марина! Беги за Стэникэ. Пусть придет с Олимпией и приведет знакомого доктора. Ах! Нужно же было именно сейчас этому случиться! Сил моих больше нет. С утра маковой росинки во рту не было.

Аглае второпях выпила кофе и, сопровождаемая Аурикой и Тити, словно телохранителями, отправилась к Костаке. Старик, казалось, чувствовал себя лучше и только озабоченно поглядывал на мебель.

— Что с тобой, Костаке? — спросила Аглае скорее нахально, чем сочувственно. — Черт тебя дернул возить кирпич, строить дом, будто тебе жить негде было! Всегда так получается, когда слушаешься детей.

Аглае посмотрела на Феликса и Отилию так, словно никогда с ними и не ссорилась, и спросила:

— А вы что делали? Вы были здесь? Что же с тобой, Костаке? — продолжала она. — Может, это от жары, ведь такая страшная жарища! Нужно уложить тебя в постель, что ты лежишь здесь, на диване!

Старик слегка застонал и качнул головой в знак того, что не хочет перебираться отсюда.

— Надо хотя бы раздеть тебя, а то одежда стесняет. Не ожидая его согласия, Аглае перевернула старика, как ребенка, и сняла сюртук. Отилия бросилась стаскивать с него потрескавшиеся ботинки с резинками, носки у которых загибались вверх, словно это были турецкие туфли.

Показались ноги дяди Костаке в шерстяных носках сказочной толщины. Носки были рваные, и большие пальцы, точно восковые, нелепо торчали из них. В другое время Отилия рассмеялась бы, но теперь она ничего не замечала, ничего не слышала. Аглае стянула со старика брюки, словно мешок, и дядя Костаке остался в широких подштанниках из цветного ситца, подвязанных внизу вместо оборванных тесемок веревочками.

— Поглядите-ка, — заметила Аглае с упреком. — Вот что получается, когда нету в доме настоящей женщины! Разве ты так одевался в прежние времена?

Отилия поискала в спальне и нашла ночную рубаху непомерной длины из грубого домотканного холста, в которой лысый дядя Костаке стал похож на фараона, запеленутого в льняную ткань. Принесли одеяло, Аглае взяла подушку и стала ее взбивать, как вдруг старик закричал:

— Клю... клю-чи!

— Ключи? Вот твои ключи! (Дядя Костаке протянул к ним руку.) Лучше бы ты мне их отдал, а то еще украдет кто-нибудь.

Вскоре пришли Стэникэ, Олимпия, доктор Василиад и комната наполнилась людьми. Атмосфера была удушающая, от больного исходило зловоние. Отилия открыла окно. Василиад бегло осмотрел Костаке, пощупал пульс, заглянул в глаза. На лице старика было написано недоверие и усталость.

— Ну, Василиад! Что скажешь? — снедаемый любопытством, спросил Стэникэ.

— Пока ничего не могу сказать. Пусть полежит спокойно. Если можно, положите на голову пузырь со льдом. Удар был не сильный, поскольку сознания он не потерял. Потом увидим, может ли он говорить, не разбил ли его паралич.

— Боже избави, — взмолилась Аглае, — уж лучше смерть, чем этакое! А такой парализованный человек долго может прожить?

— Зависит от обстоятельств, — все с той же кислой миной проговорил доктор.

— Послушай, Василиад, — Стэникэ отвел доктора в сторону, — будь человеком, ведь я тебя знаю, не крути. Как ты думаешь, выживет он или умрет? Нам надо знать, что делать.

— Обычно люди в таком возрасте не выздоравливают. Потом будет еще удар. Все зависит от организма.

— К черту всю эту вашу медицину, — возмутился Стэникэ, — никто ничего толком не знает.

Так как Отилия настаивала, Аглае решила выполнить совет врача и купить пузырь со льдом. Она громко спросила старика:

— Костаке, где у тебя деньги? Нужно купить лед. Дай ключи.