Раздосадованный Вейсман почесал в затылке. Он ощу­пал задний карман брюк, где у него лежала коробочка со шприцем «Рекорд» и ампулами морфия, отозвал в сто­рону Стэникэ и что-то прошептал ему на ухо, в то вре­мя как Симион тревожно наблюдал за ним. Вейсман и Стэникэ прошли в соседнюю комнату и вернулись оттуда через несколько минут. Вейсман держал в руке шприц с морфием, а Стэникэ — клочок ваты, намоченной в спир­ту, запах которого разнесся по всей комнате.

—Домнул Туля, маэстро, — почтительно проговорил студент. Я знаю одно средство, для того чтобы ангелы пришли побыстрее. Мы сделаем вам небольшой укол в руку, совершенно незначительный, вот этим, и вы немедленно погрузитесь в чудесное состояние.

Симион в ужасе отшатнулся. К счастью, у Стэникэ нашлись убедительные слова.

—Я очень сожалею, что вы себя так ведете, — заго­ворил он с притворным отчаянием, — мне кажется, что вы не тот, за кого себя выдаете. Христос был пригвожден к кресту, а вы не позволяете себя уколоть даже иголкой. Какой же вы святой?!

Подавленный этими доводами, Симион остановился, не говоря ни слова, а Вейсман быстро снял с него пиджак и сделал укол, прежде чем старик успел опомниться. Стэникэ потер место укола ватой, в то время как Си­мион, на которого уже стал действовать наркотик, с не­доумением смотрел на свою руку.

—Не хотите ли вы украсть мою руку, так же как укоротили мою одежду? — подозрительно спросил он.

—О нет! — любезно запротестовал Вейсман. Одурманенный Симион опустился на стул, мутный взгляд его был устремлен вдаль. Он казался счастливым. — Ну как вы теперь себя чувствуете?

—Хорошо чувствую, прекрасно, чувствую здоровье во всем теле.

—Разве я вам не говорил? — сказал Вейсман, глядя через окно на пролетку, где потерявший терпение извоз­чик хлопал бичом. — Подумайте как следует! Народ вас ждет, почему же вы не хотите сойти к нему? Впрочем, каждый святой удаляется на некоторое время в пустыню, в келью, чтобы очиститься. Если хотите, мы отвезем вас в прекрасный монастырь, где вы будете размышлять в полнейшем одиночестве. Туда никто не является, кроме ангелов в белом облачении, по утрам, в девять часов, и вечером. Маэстро, ваше место там!

—И там пустынно?

—Клянусь честью! Там более пустынно, чем в Фиванде [22].

Взъерошенная голова прильнула к окну. Это была Марина, которая подсматривала с улицы. Расчувствовав­шийся Симион позволил Стэникэ и Вейсману взять себя под руки. Его быстро, пока он не передумал, посадили в пролетку. Никто из находившихся в доме не выразил никакого сожаления. Только Аглае все больше нервничала, видя, как затягивается эта сцена. У раздосадованной Олимпии так и не разгладились на лбу гневные складки. Тити покачивался у печки, а Аурика заботливо занима­лась своими ногтями. Извозчик хлестнул лошадей, и ко­леса запрыгали по булыжной мостовой. В это время Си­мион обернулся и, словно охваченный внезапным волне­нием, воскликнул, показывая пальцем:

—Смотри-ка, акация какая большая выросла!

—Ладно, — испуганно проговорил Стэникэ, — посмот­рим на нее, когда вернемся, — и махнул извозчику, чтобы тот погонял лошадей.

После их отъезда Аглае надела фартук, позвала Аурику и Олимпию, а также служанку и начала вытаскивать все вещи из комнаты Симиона. Она свернула его постель и выбросила в чулан, кинула в огонь все бумаги, которые нашла, оставшуюся одежду вышвырнула на помойку, об­мела стены и велела вымыть пол. Комната превратилась в своего рода гостиную.

—Вот здесь будете располагаться вы, когда придете ко мне, — заявила она Олимпии. — Хоть немного при­брала в доме, а то он совсем превратился в конюшню!

С этого дня Аглае больше не упоминала имени Сими­она и ни разу не выразила сожаления, что его нет. Че­рез несколько дней явился Вейсман и сказал, что было бы неплохо послать старику кое-какие вещи и денег. Аглае удивилась и заявила, что ему было дано все, что полага­лось. Задетый этим, студент напомнил, что он потратился на извозчика. Действительно, так оно и было, потому что Стэникэ сказал, будто у него нет денег и Аглае вернет эту сумму Вейсману, как только тот потребует. Однако Аглае сделала вид, что не верит ему.

—Странно, — проговорила она, — мой зять говорил, что он все уплатил. Я его спрошу, и если это не так, я с удовольствием отдам вам.

Раздосадованный Вейсман ушел и больше уже не требовал денег. Феликсу, которому он все это рассказал, стало так стыдно, что он прибегнул к обману. Он дал коллеге десять лей, побожившись, что получил эти деньги от Стэникэ, который якобы упомянул имя Вейсмана, но он, Феликс, второпях не понял его объяснений. Вейсман недоверчиво улыбнулся.

—Принимаю твою версию, — сказал он, — потому что в кармане у меня ни гроша. Но знай, что женщина, ра­ди которой ты выбрасываешь десять лей, не стоит та­кой жертвы. Что же касается старика, то он уже ни на что не годится. У него общий паралич и к тому же совсем неинтересный. Самый обычный с клинической точки зре­ния. Его даже не хотели принимать в богадельню.

После отъезда Симиона Аглае очень изменилась. Она стала одеваться в самые модные платья, ходить в город за покупками, приглашать в дом приятельниц. И стран­ное дело, на Аурику и Олимпию она уже не обращала внимания. Все ее заботы были направлены на Тити, кото­рому она покупала новые костюмы, подарила золотые часы, давно изъятые у Симиона, и даже выдавала кар­манные деньги. Она старалась теперь выходить в город вместе с ним и впервые в жизни побывала в кинемато­графе, в зале «Минерва», где показывали «Башню в Несле» и комедию с Розалией в главной роли. Картины ей не понравились, и она утверждала, что от кино у нее болят глаза. В то же время она хвалила «Деву воздуха», которую видела как-то в театре, и даже просила Тити сообщить ей, если еще раз будут ставить эту пьесу. После кино она повела сына в «Пивной фургон», где с большим апломбом заказала пива, предварительно надавав кель­неру кучу бесполезных советов. Созерцание довольных людей, сидевших небольшими компаниями за другими столиками, вызвало у нее зависть.

—Посмотри-ка, — сказала она Тити, — люди развле­каются! Вот так и я должна была поступать в молодости. Но с кем я могла ходить сюда? Он шлялся по своим дев­кам, а я с вами возилась. Но что было, то было. Теперь я хочу, чтобы хоть ты жил по-другому, чтобы и я пора­довалась возле тебя, потому что дочери, как только вый­дут замуж, кроме мужей никого больше не видят. Ты должен меня слушаться, если хочешь, чтобы я сделала из тебя человека. Один раз ты поступил по-своему, ошибся и, думаю, теперь сыт по горло. Предоставь это дело мне, и я найду хорошую девушку с приданым, пусть даже немного постарше тебя. Даже лучше, если она будет старше. Теперь деньги — это все. Образованием ничего не достигнешь. Посмотрим, чего твой Феликс добьется со своей медициной. Женится на этой взбалмошной Отилии!

Немного поразмыслив, Аглае проговорила:

—Если бы он женился на Отилии, то, пожалуй оказался бы не таким уж дураком. Только она-то и не посмотрит на какого-то студентишку. Ей нужны помещики. Отилия тебе бы подошла. Она нахалка, но смела и вовсе не дурна. И ты получил бы немалое состояние от Костаке. Но ты все никак не можешь стать более решительным, бо­лее мужчиной, сколько я тебе ни втолковываю. В чем-нибудь другом вы все разбираетесь, позволяете себя окру­тить какой-нибудь сумасшедшей, а вот прибрать к рукам такую девчонку, как Отилия, не умеете. Смеется она вам прямо в глаза. В мое время, когда мужчина и родители ре­шали все, девушку даже и не спрашивали. Ну да ладно, теперь уж я не собираюсь тебе ее сватать. Одного только боюсь, чтобы этот греховодник Костаке не оставил ей всего состояния. А девушку я тебе найду, только слушайся меня.

Тити, не привыкший действовать самостоятельно, вечно одолеваемый своими эротическими вожделениями, с удовольствием, даже благоговейно слушал ее, восхи­щенный тем, что кто-то потворствует его тайным мыслям. Неведомо как Аглае близко сошлась с толстой женой Иоргу, которой весьма льстили ее визиты, потому что, несмотря на богатство, она принадлежала к более низкому социальному слою. С трудом передвигавшаяся доамна Иоргу приветливо принимала Аглае и Тити в своем доме, обставленном богато, хотя и без особой роскоши, и уго­щала немецкими пирожными, которые Аглае истребляла с удовольствием, расхваливая на все лады. Дочери Иоргу, Лучике, девочке с белокурыми косами, голубыми глазами, черными сросшимися бровями и прямым носиком, в на­ружности которой сочетались черты германской и грече­ской расы, Аглае приносила всякие безделушки, которым стремилась придать историческую ценность, сообщая каждый раз: «Это носили девушки в мое время!». Тити, к большому удовольствию Лучии, рисовал портреты с нее и доамны Иоргу. Достаточно сообразительная и живая, девочка была, однако, лишена всякого кокетства и, каза­лось, даже не подозревала, что мир делится на мужчин и женщин. Ела она с удовольствием, вежливо отвечала на вопросы и время от времени выбегала из-за стола, под­прыгивая то на одной, то на другой ножке. Аглае уточ­нила, сколько ей лет, подробно расспросила обо всем, что касалось девочки, и однажды высказала доамне Иоргу следующую мысль: —Мадам Иоргу, я бы на вашем месте в тринадцать лет выдала ее замуж. Когда девушке уже за восемнадцать, то, какой бы ни была она красивой и богатой, есть опасность, что она может остаться на родительской шее. Я уже на этом обожглась.