В одно из воскресений все было подготовлено, чтобы увезти Симиона из дому. Богадельня была предупрежде­на, и Вейсман взялся выполнить эту деликатную миссию. Старика должны были под каким-либо предлогом вы­проводить на прогулку, затем, якобы для осмотра, от­везти в богадельню и там оставить. Видавший виды ме­дик хорошо усвоил свою роль: разговаривая с Симионом, он уже заранее продумал несколько сцен, которые могут разыграться. Аглае собрала в чемоданчик кое-что из носильных вещей Симиона — самое рваное — и теперь ожи­дала в столовой прихода Вейсмана. Больше из любопыт­ства, чем из симпатии к старику, все домашние — Стэни­кэ, Олимпия, Тити, Аурика —расселись в этой же ком­нате — на кушетке, на стульях вдоль стен, взирая на про­исходящее, как на представление. Время от времени из кухни соседнего дома прибегала Марина прямо как была, с испачканными в муке руками, и с наглым бесстыдством распахивала дверь. Симион ослабел, глаза его лихора­дочно блестели, борода отросла острым клином. Он сидел за столом и жадно тянул из чашки молоко. Выпив все, он заглянул в чашку, понюхал и сказал:

—Здесь был уксус!

Аглае рассердилась:

—Ты с ума сошел! Какой уксус? Если здесь был уксус, так не пил бы! С какой это стати уксус?

—Христу люди дали выпить уксусу. Им питаюсь и я с той поры, как мне были знамения.

В глазах Симиона отражалась тревога и страдание, однако Аглае ничем не выказала жалости, не обронила ни одного ласкового слова, чтобы успокоить его. Наобо­рот, она все больше раздражалась:

—Слава богу, я кормила тебя, дармоеда, на протя­жении долгих лет всем самым лучшим, что было, не ви­дя от тебя никакой радости, а теперь ты заявляешь, что я дала тебе уксусу! Пусть в сердце недругов будет уксус!

—Были знамения! — еще громче повторил Симйон.

—Какие знамения, дорогой тесть? — спросил Стэникэ, подмигивая другим, словно психиатр, расставляю­щий ловушку больному. — Кто знает, может быть, он и прав. Надо его выслушать.

Симион показал высохшими пальцами на бороду.

—Бог дал мне свою бороду.

—Лучше бы ты немножко подстригся, а не ходил в таком страшном виде.

—Чтобы я подстригся? — резко воскликнул Симион, вскакивая со стула. — Никто не может прикасаться к господу Христу.

Аглая посмотрела на него с глубочайшим презрением, все остальные — более или менее спокойно. Только Стэникэ казался не то увлеченным представлением, не то рас­чувствовавшимся.

Возбужденный Симион принялся расхаживать по ком­нате, жестикулируя и разглядывая свою одежду. Из по­красневшего, словно от мороза, носа текло по усам. Он говорил быстро, лихорадочно:

—Еретики крадут у меня деньги. Все они объедини­лись, чтобы мучить мое платье. Посмотрите на брюки (они были коротки), ведь совсем выцвели. Они распинают мое платье на кресте. Христа изгнали из мира, они убили Христа, мир остался без бога. Мне пишут учени­ки, а вы не передаете мне писем. Это безобразие, я буду жаловаться императору Цезарю. Вы у меня украли пер­чатки, Христос превратился в траву, и его склевали ку­ры (во дворе были видны какие-то куры). Где мое пальто?..

—Это я у тебя украла деньги? — воскликнула воз­мущенная Аглае. — Я?

—Мама, — попыталась успокоить ее Олимпия, — не спорь ты с ним.

—Оставь меня в покое! Это я украла у него деньги! Деньги, — да простят меня дети, ты растранжирил с гу­лящими девками, это они довели тебя до такого состояния. Нет у тебя одежды? Что ж, это я должна была шить тебе одежду? На твою поганую пенсию? Другие в твоем воз­расте бегают, работают, а не сидят, как трутни. У меня взрослые дети, а я не могу им свить гнезда. И вот, когда я пекусь о своей старости — уж не такая я теперь молодая, какой была когда-то, — ты мне отравляешь жизнь. Я по­губила свою молодость ради тебя, подлец.

Разошедшаяся Аглае неожиданно расплакалась, гром­ко всхлипывая, совсем как в прошлый раз Аурика. Потом она резким движением вытерла глаза, и лицо ее стало еще более злым. У Стэникэ на губах блуждала неопреде­ленная улыбка.

«До чего же двуличная баба моя теща! — подумал он. — Яблочко от яблони недалеко падает. Так могла бы поступить и моя обожаемая Олимпия, будь я, избави бог, больным и старым. Гнусная семейка!»

—Мама, — сказал он вслух, — поберегите свое здо­ровье. Будьте благоразумны! Посмотрите, мы все здесь, с вами, и я тоже. Положитесь на меня, как на преданного сына. Мы сделаем все как можно лучше.

Симион, вдруг став доброжелательным и забыв свой гнев, пророчески заговорил:

—Вскоре вы меня не увидите. Я уйду туда, где ждут меня тысячи ангелов, чтобы одеть в золотые одежды!

Тити, прислонившись к печке, начал раскачиваться, а Аурика, стоявшая у окна, подрезала ножницами кожу вокруг ногтей. Наконец прибыл Вейсман. Пролетку он ос­тавил дожидаться у ворот. Неосторожно предваряя план удаления Симиона, Аглае сказала:

—Симион, погляди-ка, пришел домнул доктор. По­езжай с ним, он тебя посмотрит и пропишет что-нибудь, чтобы ты выздоровел, а потом ты вернешься домой. Вы поедете в пролетке!

Симион подпрыгнул, как обезьяна.

—Какой доктор? Я не болен. Я самый здоровый че­ловек. Я Человек и не умру во веки веков. Кто покло­нится Мне и Отцу моему — спасется.

—Папа, — сочла нужным вмешаться Олимпия, — дом­нул доктор желает тебе добра, почему ты не хочешь с ним ехать?

Вся подсознательная враждебность Симиона к Олим­пии пробудилась снова:

—Я не желаю с тобой разговаривать! И не называй меня отцом, потому что я тебя не знаю. Ты мне не дочь! Дети мои те, кто следует за мной и поклоняется мне.

—Я ваш истинный сын, потому что верю в ваше учение! — проговорил Вейсман.

Симион с любопытством взглянул на него и снова при­нялся кружить по комнате, как недоверчивая собака, об­нюхивающая незнакомца. Уязвленная Олимпия не скры­вала своей откровенной ненависти, так и светившейся в ее глазах. Аглае покачала головой и раздраженно ска­зала:

—Господи боже мой, извозчик ждет, это ведь денег стоит!

Вейсман мельком взглянул на нее, но можно было до­гадаться, насколько поразило его подобное бессердечие. Осторожный и вежливый по натуре, он, не выдавая своих чувств, быстро сообразил, что нужно сделать, что­бы вытащить старика из дома.

—Домнул профессор, — заговорил он весьма цере­монно,— дамы пошутили, или здесь произошла ошибка. Я вовсе не доктор и пришел не для того, чтобы осматри­вать вас. Впрочем, мне и без того известно, что вы здо­ровы,— об этом все говорят. Я явился к вам, будучи при­влечен вашей репутацией... ученого...

Симион перестал ходить по комнате, он впивал сло­ва Вейсмана, повернувшись к нему, хотя его блуждаю­щий взгляд не мог остановиться на каком-нибудь одном предмете. Слово «профессор» и уважение студента поль­стили ему, хотя Вейсман употребил этот титул совершен­но случайно, совсем не зная рода занятий Симиона.

—Люди слышали о моем учении? — серьезно спро­сил Симион.

—Вы меня спрашиваете, слышали ли они? Да кто же не знает великого, великого... (Вейсман не знал его фа­милии.)

—... пророка Туля, — подсказал Стэникэ.

—Вот именно! — подхватил студент.

—И чего от меня хотят люди? — величественно спро­сил Симион.

—Чего хотят? Чтобы вы явились к ним, просветили общество, вывели заблудших на верный путь.

Симион немного подумал и заупрямился:

—Не пойду. Миссия моя на земле окончилась. Испив желчи и уксуса, я был распят в моей одежде, теперь я должен встретиться с ангелами.

—Домнул Туля, — взмолился Вейсман, — а я-то за­чем явился? Ангелы ждут вас. Клянусь честью. Они прислали со мной карету, чтобы доставить вас. Посмот­рите, вот кони!

Симион бросил блуждающий взгляд в окно и увидел тощих кляч, которых извозчик украсил, сунув им за уши цветы.

—Крылья у них есть? — спросил он.

—Как не быть, домнул Туля! По двенадцать крыльев у каждого коня.

Симион стал нерешительно прохаживаться по комна­те, потом снова заупрямился:

—Не поеду! Ангелы сами должны явиться сюда, что­бы вознести меня и усадить по правую руку от Отца. Вы меня не проведете. Дьявол лукав и принимает разные обличья.