—Нет, ни о чем подобном я и не думал!

Стэникэ недоверчиво взглянул на Феликса и, склонив голову, вежливо рассмеялся.

—Ах, мошенник, честное слово! Не очень-то я вам верю. Я пришел к убеждению, что вы тонкая штучка. Во всяком случае, в отношении дам вы мастер. Я с Джордже-той за два года не достиг того, чего вы добились в пять минут. А те, кто имеет успех у женщин, разбираются и в денежных делах вопреки общему мнению. Так, значит, вы говорите, что ничего не слышали и не видели? Я ведь вас просто так спросил, чтобы узнать, что вы об этом думаете. Где же он мог спрятать деньги?

—Я думаю, что в доме он их не держит, — сказал Феликс из чувства солидарности со стариком. — Скупцы закапывают деньги в саду.

—Ну, это в сказках, а не здесь, в городе. Вы думаете, я не облазил всего сада? Я бы и сам не поверил, что он их держит в доме. Но знаете, здесь есть тайники, которые известны только ему да моей теще. В старом доме всегда есть тайники. Можете сами убедиться: старик зимой не топит некоторых печей, хоть ты режь его, значит, он боится, как бы не сгорели деньги, спрятанные поблизости. В конце концов, вы правы, это его дело. Как постелешь, так и выспишься. Лично я ни в чем не заинтересован. Я занимаюсь всем этим просто так, из филантропии, для его же собственного блага и немножко ради Отилии. У меня, можно сказать, имеется моральное право защищать интересы нового поколения перед старым.

Так как Феликс выказывал некоторые признаки усталости, Стэникэ поднялся и уже переступил порог, но снова вернулся.

—Ведь я не сказал вам, ради чего именно явился. Завтра вечером, в девять часов Иоргу приглашает вас к себе в ресторан. Придет и дядя Костаке. У Иоргу име­нины дочки, он нашел предлог устроить своим знакомым обед в ознаменование того, что стал владельцем ресторана. Это основная причина. И именно вы, посредничавший, так сказать, в этой сделке, и дядя Костаке будете героями вечера. Я тоже приду, об этом нечего и гово­рить.

—Не думаю, что я смогу там быть.

—Отказываться нельзя. Мне велено привести вас. К черту все экзамены. Кажется, мне представится случай показать очаровательную девушку.

Уверенный в том, что аргумент его неопровержим, Стэ­никэ величественно удалился. И действительно, Феликс отправился в ресторан, потому что дядя Костаке хотел, чтобы его непременно кто-нибудь сопровождал. Кроме того, он говорил, что должен запереть все комнаты, так как слышал, что появились какие-то воры, которые про­никают в дома и, спрятавшись там, ожидают, когда все уйдут.

В отдельном кабинете, где бесконечно довольный Иоргу приказал накрыть стол, Феликс, к своей великой досаде, неожиданно встретился с людьми, которых меньше всего хотел бы здесь увидеть. Пришла Джорджета, генерал, Олимпия и даже Тити, чтобы исполнять роль кавалера Олимпии до прихода Стэникэ, а также чтобы написать портрет Иоргу. Был там и студент Вейсман, сообщивший Феликсу, что он лечит всему семейству зубы, причем дерет с них втридорога. Жена Иоргу, непомерно толстая, с суровым, как у генерала Гинденбурга, лицом и рыжими волосами, собранными в смешной острый пучок, немка по происхождению, была женщина доброжелательная и умная. Девочки, дочки Иоргу, за столом не было. Ее давно уложили спать. Присутствовало здесь еще несколько незнакомых Феликсу людей: брат Иоргу, чересчур жизнерадостный, самодовольно похохатывающий офицер, сестра доамны Иоргу и двое пожилых элегантно одетых мужчин, которые вели себя, как завзятые старые холостяки. Один из них отрекомендовался мастером каллиграфии, и Иоргу сообщил присутствующим, что искусство гостя состоит в том, что он изготовляет надписи, афиши, меню самыми разнообразными шрифтами. Положение Феликса было весьма затруднительным. Поцеловать руку Джорджеты на глазах у Олимпии и генерала казалось ему отчаянным поступком. Но Джорджета, так же как и генерал, от­неслась к нему необычайно сердечно. Она встретила его радостными восклицаниями, а генерал во что бы то ни стало хотел усадить рядом с собой. Тити не выказал к нему никакой неприязни. Со свойственными ему спокой­ствием и скромностью он первый помахал Феликсу рукою в знак приветствия, словно давно забыл о случившемся. Что касается Олимпии, то и она не внесла никаких осложнений морального порядка, так как была поглощена тем, что восхищалась бесчисленными браслетами доамны Иоргу, которая с необычайной любезностью и с превели­ким трудом снимала драгоценности и показывала их, же­лая доставить удовольствие гостям.

Однако Феликс был взволнован. Тити сидел как раз напротив него, по другую сторону стола, положив рядом с собой листы бумаги из блокнота, на которых, по всей вероятности, намеревался увековечить этот званый вечер. Для Феликса было новой пыткой — непринужденно бол­тать под взглядами Тити и генерала. С этим он никак не мог освоиться, как ни старался. Взгляд Тити был мрачен и выражал только таинственное отсутствие всякой мысли. Генерал был обходителен до приторности. Он взял руку Джорджеты и Феликса и, соединив их, тихо нашепты­вал:

—Mon jeune ami [18] — я ожидал что еще раз увижусь с вами, но мне так и не довелось. Какая жалость! Вооб­ражаю, как вы много работаете. Однако, прошу вас, не увлекайтесь чересчур занятиями. Ведь у вас еще все впе­реди. Что ты скажешь, — спросил он Джорджету, — он много работает?

—Я думаю, много! — ответила Джорджета.

—Вот видите! — попрекнул генерал. — Но это хорошо, это прекрасно то, что вы делаете! Однако нет необходи­мости забывать из-за этого друзей. Джорджета мне жало­валась, и я обязан вам сказать, что вы неглижируете ею. Est-ce qu'on nйglige une beautй comme зa? [19]

—О, генерал, вы неисправимо галантны, я хочу вас поцеловать.

—Faites, faites [20], — не сопротивлялся тот, поглаживая свои усы, заканчивающиеся колечками. Потом он сказал на ухо Феликсу: — Она очаровательная, прекрасная де­вушка, полная редкостной добродетели.

—Папа! — шутливо попрекнула она.

—Я говорю — добродетели в смысле совершенства,— поправился он, — она совершенная, законченная женщина, вовсе не матрона, избави боже!

—Значит, мы, бедные замужние женщины, — матро­ны! — решила вмешаться Олимпия, чтобы поддержать раз­говор.

—О мадам, вовсе нет! Мы не имеем права клеветать на женщин, еще не выяснив их возможностей.

Джорджету немного тревожила эта пикировка, грозив­шая превратиться в перепалку с такой женщиной, как Олимпия, и поэтому, чтобы помешать генералу говорить, она взяла кончиками пальцев кусочек швейцарского сыра и положила ему в рот. Генерал стал жевать сыр, одновре­менно целуя пальцы Джорджеты, девушка собиралась положить ему в рот еще кусочек и сама принялась есть сыр, чтобы соблазнить этим генерала, когда вошел Стэникэ. Опасность была устранена.

—Простите меня за опоздание, но я только сейчас вырвался от тестя. Олимпия, я должен тебе сказать, что твой обожаемый папочка невыносим! Он кидал в окно подушки, простыни и вообще поднял страшный шум.

—Чем он болен? — спросила доамна Иоргу. Стэникэ рассмеялся:

—Дурью, чем же еще! Ему взбрело в голову, что святой дух, преследуемый людьми, скрывается в просты­нях и страдает, когда выбивают одеяло и другие постель­ные принадлежности. Сегодня вечером он не хотел ло­житься спать, потому что из белья изгнали духа, по­скольку все оно было выстирано со щелоком. Он увидел у меня носовой платок и тут же закричал, что святой дух спрятался в платке и он будет спать на нем вместо простыни. Еле-еле я его утихомирил.

—Почему вы не отправите его в санаторий? — спро­сила доамна Иоргу.

Офицер громко расхохотался:

—Какой там санаторий! В сумасшедший дом! Видно, в свое время не лечился от дурной болезни.

Эта дурацкая выходка заставила умолкнуть всех из уважения к Олимпии, которая нахмурила брови. Феликса, однако, этот пошлый намек заставил призадуматься, и в уме у него мелькнула смутная догадка.

—Давайте лучше веселиться, — предложил Стэ­никэ.— За здоровье всех присутствующих и особенно ге­роев сегодняшнего вечера — я имею в виду нашего доро­гого домнула Иоргу с его семейством и моего милого дядю Костаке и компанию. Что вы скажете, господа? Домнул Иоргу стал владельцем самого рентабельного ночного за­ведения, а дядя Костаке получил кругленькую сумму. Дядя Костаке, скажите по совести, это были новенькие красивые бумажки? Где вы их спрятали?