выглядело довольно смешно: подчеркнутая жестикуля­ция Стэникэ составляла резкий контраст со столь же подчеркнуто суровой манерой доктора. Выйдя за дверь, Стэникэ сунул в руку доктора деньги и счел необходимым получить информацию.

—Домнул доктор, мы очень хорошо сознаем, что он в опасности, но надо быть стойкими. Больной немолод, теперь мы готовы ко всему. Говорите мне прямо, режьте по живому телу, что уж там, ведь я мужчина.

Доктор попытался отделаться от всяких объяснений и, торопливо шагая к воротам, что оскорбило Стэникэ, сказал:

—Это удар, сопровождающийся приступом афазии, так я полагаю. Внешне он кажется очень легким, но именно такие бывают опасны. До более подробного освидетель­ствования больного нельзя поставить определенный диаг­ноз. Возможно, это и что-нибудь другое. Не могу пред­сказать заранее. Надо следить за ним, посмотреть, сколько будет продолжаться приступ.

—В таком случае его положение тяжелое, домнул доктор?

Доктор пожал плечами, поднял воротник, так как дул слабый ветерок, и ушел, не отвечая.

«Жулики эти врачи! Только даром деньги берут...»

В глубине души Стэникэ разволновался, по его телу пробежала дрожь. Значит, Симион может умереть... Он ощутил невообразимую нежность к больному и возгор­дился этим.

«Вот канальи! — думал он. — Аглае, тещенька моя,— ведьма, сердца у нее нет. Муж умирает, а она торгуется с доктором. А у самой карманы набиты деньгами. Моя Олимпия — равнодушное животное, ничего не просит, ни о чем не думает, пусть хоть все умрут и не оставят ей ни гроша. Я связал свою жизнь с бесчувственным существом. А Тити, наверное, качается сейчас, когда его отец уми­рает. Что за кретин!»

Идя к дому, Стэникэ сделал еще немало подобных сравнений, хотя уже позабыл, чем они были вызваны. Олимпия собралась уходить. Феликс тоже. Симион за­снул, и Аглае заявила, что надо оставить его в покое, по­тому что, черт побери, у него ничего нет. Просто несваре­ние желудка!

—Куда ты идешь? — спросил Стэникэ Олимпию.

—Домой, куда же мне еще идти? Сколько можно сидеть в гостях?

—Но ведь твой отец болен! Ты разве не слышала, что за ним нужно смотреть?

—Найдется кому за ним присмотреть, не беспокойся. Есть Аурика, есть Тити. Мне надоело все время бродяж­ничать. Вообще хорошо бы и тебе побольше сидеть дома. Замужняя женщина я или нет?

Стэникэ пытался умилостивить жену, которая, воин­ственно выдвинув челюсть, смотрела поверх его головы.

—Дорогая Олимпия, ты же знаешь, что я как адво­кат должен бегать, должен бывать повсюду. Раз у нас нет состояния, как у других... Не правда ли, домнул Фе­ликс?

—При чем здесь домнул Феликс? Я с тобой говорю. Я буду просить домнула Феликса, с которым ты часто встречаешься, понаблюдать за тобой и сказать мне, с ка­кими это женщинами ты постоянно бываешь, кто эта Джорджета, о которой я со всех сторон слышу.

—Вот, извольте! — изумился Стэникэ, взглянув на Феликса. — Эта женщина знать ничего не желает. Я вроде доктора, понимаешь? У меня контакт со всеми клас­сами общества. Если артистка просит меня о помощи, не повернуться же к ней спиной?

—Какая там артистка, какая артистка? — оборвала его Олимпия. — Она...

Стэникэ принял целомудренно-негодующий вид.

—Дорогая, ты никогда не была такой нервной. В присутствии домнула Феликса, теперь, когда у нас в семье несчастье, ты устраиваешь мне сцены! Ты права, мы поговорим дома.

Все трое вышли во двор Костаке, так как Стэникэ на­стаивал, что надо проводить Феликса. Неожиданно они услышали отчаянный скрип, хриплый шепот заставил их вздрогнуть:

—Ну? Что случилось?

Это спрашивал, приоткрыв готическую дверь, дядя Костаке. Стэникэ немедленно нырнул в дом, обрадовав­шись случаю избавиться от попреков Олимпии.

—Что случилось? Ему стало немного нехорошо, но в чем дело — одному богу известно! А что сказал доктор?

—Доктор! — вскинулся Стэникэ. — Жулик! Приходит, ощупывает тебя и говорит, что ничего точно не знает. Вы избрали хорошее ремесло, дружок! Он сказал, что будет видно позднее. Катар, удар — что-то в этом роде.

—Удар, — подтвердил Феликс.

—Вот-вот. И берет за это двадцать лей. Дают же дураки. А я дал только десять.

Стэникэ вытащил из кармана две серебряные монеты, подбросил их на ладони и сунул в карман.

—Дай сюда! — жадно сказала Олимпия.

—Погоди, дома! — возразил Стэникэ.

Наконец они ушли. Феликс вернулся в свою комнату и взял принадлежавший еще его отцу учебник общей патологии. Он перелистывал его, стараясь отыскать слу­чай Симиона. Приступ афазии мог быть простым кровоиз­лиянием в мозг, но мог быть вызван и какой-то другой болезнью. Феликс отвергал даже самую мысль об этом другом заболевании. Это невозможно! Такой рохля, как Симион! Он опять взял тетрадку старика и перелистал ее. Между написанными в ней словами не было никакой логической связи, хотя какая-то нить ассоциаций как будто скрепляла их. Возможно, Симион упражнялся в калли­графии — ведь он любил ручной труд. Но он дал ему, Феликсу, эту тетрадь как нечто такое, что может осчастли­вить человечество. Значит, он молол вздор? А может быть, просто перепутал тетради? Отилия говорила, что у Симиона в молодости бывали приключения. По правде сказать, если бы все окружающие не уверяли, будто Си­мион всегда вел себя подобным образом, Феликс мог бы клятвенно подтвердить, что старик помешан. Эта мысль увлекла Феликса. Он быстро соскочил с постели и, стоя босиком, вытащил из шкафа груду тетрадок по курсу пси­хиатрии, прочитанному профессором, который его от­личал. Он не был обязан посещать этот курс, но все-таки ходил на лекции и купил эти литографированные тетради. Он стал просматривать те лекции, которые слушал совсем недавно, весной, — они как раз касались данного вопроса. В его уме начала складываться определенная ги­потеза. Феликс испытывал удовлетворение сыщика, на­павшего на верный след. Он лег спать далеко за полночь, утомленный волнениями пережитого дня, и проснулся лишь около полудня, когда солнце уже стояло высоко.

Ночью ему приснилось, что вместо Джорджеты с ним Отилия. Он глубоко опечалился, ему казалось, что он осквернил ее святой образ. Феликс с ожесточением вы­мылся холодной водой, словно хотел смыть всякое вос­поминание об этом сне. Идти в город уже было поздно, и он спустился вниз, чтобы прогуляться по саду. Вспомнив о Симионе, он спросил Марину:

—Как старик?

—Э, старик! Вы когда-нибудь слыхали, чтобы черт умер? — презрительно ответила она. — Поглядите, ста­рик расхаживает по двору.

Феликс остолбенел. Взглянув поверх забора, он уви­дел крайне возбужденного Симиона, который в самом деле ходил по саду, заложив руки за спину и глядя в землю. Феликс решил подойти к нему и спросить, как его здоровье. Заметив юношу, Симион с кошачьей лов­костью подскочил к нему.

—Ты видел? — спросил он. — Свершилось великое чудо! Я был мертв — и я воскрес.

—Это правда, вы совершенно здоровы! — подтвердил Феликс.

У изможденного, почти совсем седого старика был неприятный пристальный взгляд фанатика. Все же слова его показались юноше разумными. Симион пророческим тоном продолжал:

—Я снова воскрес. Этого не случалось тысячу де­вятьсот десять лет. Я скажу тебе великую тайну! Тс-сс! А то еще кто-нибудь убьет нас. Я доверю тебе большую тайну, скажу, кто я такой...

Феликс сделал вид, что ему некогда, и поспешил до­мой.

—Приходи, я дам тебе таланты! — крикнул ему вдо­гонку Симион.

Феликс все больше убеждался, что старик не в своем уме. Накануне вечером он поставил диагноз и теперь с любопытством ожидал, что будет дальше. Он решил по­советоваться с профессором. Аглае равнодушно сказала ему, что у Симиона ничего нет, он вечно так кривляется. Когда Феликс попытался внушить ей беспокойство, ска­зав, что Симион странно изменился и все-таки следует позвать врача, она презрительно рассмеялась:

Вы не знаете Симиона. Он всю жизнь был немнож­ко свихнувшийся. Если бы я каждый раз звала докторов... Ему стало плохо, и все тут.