—Был один раз, мимоходом!

Стэникэ еще крепче, обеими руками, вцепился в его пиджак и заговорил доверительным тоном:

—Дружок, я виноват перед вами. Да, виноват! Я вел себя нелояльно. Познакомил вас с Джорджетой, подзадо­ривал, знаете... Я поступил очень худо. И несу за это ответственность. Прошу вас, избегайте этой девушки. Го­ворю ради вашей репутации, ради вашего счастья! Что вы знаете о ней? У меня самые отрицательные сведения. Мне рассказывали ужасные вещи, что она из шантана в Брэиле, шантана для матросов. Нынче никому нельзя доверять. Эта девушка может оказаться роковой для вас, может вам передать, понимаете... Вы малый умный, черт возьми, будущий доктор. Вы должны беречь себя для Отилии, как берегут цветок. Погодите, я найду вам другую девочку, получше. Между нами говоря, Джорд-жета мошенница. У нее есть генерал, которого она оби­рает...

Забыв то, что он сам только что говорил об Отилии, Стэникэ прибавил:

—Эх, и дурака вы сваляли... Будь я на вашем ме­сте, Отилия теперь была бы моей метрессой, и преспо­койно обнимал бы ее я, а не Паскалопол.

Не желая слушать его больше, Феликс убежал, хотя Стэникэ отчаянно вопил ему вдогонку:

—Погодите, мне надо вам кое-что сказать...

Вечером Феликс сообщил дяде Костаке о желании Иоргу и просто из добросовестности, ибо не обольщался относительно своего влияния на дядю Костаке, обрисовал ресторатора в самых лестных красках. Старик вытаращил глаза:

—Он сказал тебе, что купит дом? Нет, вы только послушайте! И сколько же он даст?

—Даст, сколько потребуете. Он хочет поговорить с вами!

—Да разве, когда я его спрашивал, он на днях через Стэникэ не передал, что за этим не гонится? Он сказал, что купил другое помещение.

—Так это все неправда. Домнул Иоргу посылал Стэ­никэ к вам именно для того, чтобы просить продать ему дом. Он и заплатил ему за это. И еще раньше, в моем присутствии, дал двести лей, чтобы вы продлили кон­тракт.

Дядя Костаке сразу охрип и простер руки к Фе­ликсу, как будто виноват во всем этом был именно он:

—Обманщик, негодяй, чтоб ноги его больше не было в моем доме! Я ему дал пять лей, понимаешь! Дал ему пять лей на извозчика, чтобы он привез Иоргу ко мне! Три дня ждал! Осел! Он продает меня моим врагам. Сей­час же пойдем туда. Ты пойдешь со мной.

—Куда?

—К Иоргу!

Феликс с радостью принял предложение, довольный, что может оказать услугу тому, в ком видел отца Оти­лии. Он надел другой костюм, поправил на дяде Костаке обтрепанный галстук, и они отправились. Так как идти надо было довольно далеко, Феликс предложил старику сесть в трамвай или взять извозчика. Но дядя Костаке не согласился:

—Ты устал? Я нет! Дойдем потихоньку.

Всю дорогу старик брюзжал, вполголоса ругая Стэ­никэ: жулик, обманщик и так далее. Чтобы доставить Феликсу удовольствие, дядя Костаке купил по пути па­кетик американских орехов и сам сгрыз почти все. Дойдя до ресторана, дядя Костаке послал Феликса вперед, пре­дупредить хозяина. Феликс пробирался между столиками слегка сконфуженный, так как уже начинала собираться публика (было десять часов вечера), и оглядывался по сторонам, не подкарауливает ли его здесь Стэникэ. Он разыскал Иоргу, и тот, ликуя, поспешил вместе с Фелик­сом к двери. Они нашли щелкающего орехи старика на тротуаре.

—Домнул Костаке, я всю жизнь буду благословлять вас и вашего племянника!

Ресторатор втолкнул их в длинный темный коридор и по извилистым лесенкам и неожиданным переходам при­вел в свой кабинет. Из-за двери доносился резкий женский смех и тяжелое шарканье. Там был «отдельный кабинет». Дядя Костаке жевал орехи и удовлетворенно ощупывал стены, деревянные панели, засовы.

—Я вложил в ремонт целое состояние, домнул Джурджувяну, — сказал Иоргу, — заботился о вашем доме, как о своем собственном. Неужели теперь он перейдет в руки моих недругов?

Феликс чувствовал себя неловко. Он находил неудоб­ным присутствовать при разговоре, тем более что дядя Костаке, очевидно, немного стеснялся его. Феликс даже сказал себе, что вмешиваться в эти дела ниже его до­стоинства. Ему хотелось есть, так как, прибежав домой, он не успел пообедать, а дядя Костаке слишком торопил его. Услышав об этом, Иоргу тотчас же приказал серви­ровать стол в одном из отдельных кабинетов и предложил Феликсу все, что тот пожелает. Два кельнера терпеливо и с явным расположением объясняли Феликсу качества всех кушаний, спорили между собой, посылали один дру­гого по очереди на кухню и кормили юношу тем, что считали гордостью фирмы, наливая в стоявшую перед ним батарею бокалов всевозможные вина. После этой одинокой пирушки Феликс охмелел, по всему его телу разлилось блаженство и он стал припоминать все события этого дня. Сегодня у него был особый день, день нового существо­вания, он познал радости жизни. Неожиданно для себя он услышал свой вопрос:

—А домнишоары Джорджеты здесь нет?

Кельнер выбежал за дверь и вскоре вернулся с из­вестием, что домнишоара минуту назад приехала и сей­час поправляет прическу в комнате экономки. В душе Феликса пробудилось тщеславие мужчины, обладающего состоянием и красивыми любовницами. Ему сказали, что домнишоара, услышав о нем, велела передать, что немед­ленно придет. И правда, в комнату вошла, распространяя запах духов, Джорджета, одетая в чернее шелковое платье, а кельнер скромно удалился.

—Это ты, дорогой? Что случилось? — спросила она. — Ты начинаешь развращаться? Ах, какие вина!

Джорджета сжала ладонями голову Феликса и вни­мательно посмотрела ему в глаза. Потом отведала вина нескольких сортов.

—Вина крепкие, — ответила она. — Нечего сказать, хорошему же ты учишься. А я-то думала, что Феликс уже давно спит! Вот как ты занимаешься! Так и знай, если начнешь кутить, я тебя разлюблю. Мне Стэникэ кое-что сообщил.

Поучение слегка рассердило Феликса. Его раздражал материнский тон Джорджеты — ведь он чувствовал себя мужчиной в полном смысле слова. Он объяснил девушке, что пришел сюда с дядей Костаке по делам и просто-на­просто поужинал.

—Ах, так? Ну, тогда извини меня. Я знала, что ты умный мальчик. Понимаешь, не могу же я создавать себе иллюзию, что я невеста, если мой жених станет завсегда­таем шантана. Но ты и представления не имеешь, что у тебя за родственники! Твой Стэникэ просто сокровище! Я едва избавилась от него. Он явился после твоего ухода и прочел мне суровую проповедь. Прежде всего он заявил, что я тебя развращаю, что он за это отвечает, что ты отдан дядей Костаке под его наблюдение. Увидя, что я смеюсь, он переменил тактику. Он сказал, что ты распут­ник, что ты обольстил Отилию, которая из-за тебя уехала куда глаза глядят, и еще его свояченицу, Аурору, Аурику, что-то в этом роде, и не захотел на ней жениться. И, на­конец, что в Яссах тебя исключили из лицея за всякие амурные истории. Понимаешь? Ты, как говорят на нашем жаргоне, водяной жук, тот, кто водится только с содержан­ками, чтобы выманивать у них деньги. У Отилии есть Паскалопол, а у меня — генерал. Как тебе это понравится?

У Феликса голова пошла кругом, и он, шатаясь, под­нялся со стула.

—Домнишоара Джорджета, — сказал он дрожащим от гнева голосом, — я сегодня спал с вами, это правда, но я уважаю вас и прошу, чтобы и вы в свою очередь ува­жали меня.

Джорджета тут же зажала ему рот унизанной коль­цами рукой.

—Молчи, ради бога, тебя услышат. Уф! Как я вол­нуюсь! Наконец-то я — предмет романтического негодо­вания. Феликс, милый, но я не хотела тебя обидеть, я не верю ничему этому, ты прекрасный мальчик. Я переска­зала тебе слова Стэникэ для того, чтобы ты знал, каков свет.

Джорджета прижалась щекой к щеке Феликса, обхва­тила его за талию и баюкала, как ребенка, шепча:

—Глупенький ты! Я понимаю, за что тебя любила Отилия! Стэникэ — редкий негодяй, разве это для меня новость? Теперь он вбил себе в голову, что ему надо оставить жену и жениться на другой, более светской жен­щине. Он предложил мне выйти за него, а генерал пусть подарит мне дом, но запишет на его имя. Он говорил вся­кие глупости: уедем в Аргентину, не знаю куда еще, в конце концов просто бредил. Я вышла бы за кого угодно, разумеется, не за такого мальчика, как ты, которому я лишь испортила бы жизнь, а за кого угодно, только для приличия, даже если бы потом развелась. Но Стэникэ — это несерьезно, и кроме того, я не простила бы себе, что заставила страдать бедную женщину. Негодяи эти муж­чины, канальи!