Этот рассказ произвел на Феликса сильное впечатле­ние. Его поразило сходство между судьбой Отилии и Джорджеты. В конце концов и сам он находился в таком положении. Все они были дети, лишенные настоящей семьи. Он с сочувствием, молча, взял руку Джорджеты, а она в благодарность за этот братский жест снова по­гладила его по щеке, чем Феликс в глубине души был не слишком доволен. Отчего девушки ласкают его, как ма­ленького ребенка? Разве они не видят, что он уже муж­чина?

—А ты... ах, извините... А вы... у вас тоже нет родителей? Вы чувствуете себя одиноким, да? Я слышала, что у Отилии отчим? Скажите мне прямо, что за девушка эта Отилия? Мне кажется, вы ее любите. Как она ведет себя? Вы, молодые, готовы поставить на карту все на свете. Надо более трезво смотреть на все.

—Отилия — восхитительная, чудесная девушка, — до­верчиво сказал Феликс, радуясь, что может поговорить о том, что его тревожило. — Она чудесная девушка, но я ее не понимаю. — И он начал с такой горячностью испо­ведоваться в своих сомнениях насчет Отилии, насчет ее отношений с Паскалополом, отъезда в деревню, что от чрезмерного напряжения у него выступили слезы. Феликс попытался незаметно вытереть их, но сделал это так не­ловко, что глаза еще больше наполнились слезами. Джорджета с таким видом, словно Феликс действительно пла­кал, принялась утешать его.

—О, какой вы ребенок, — сказала она с нежностью, и ее округлое, фарфоровое личико стало особенно привле­кательно,— какой вы ребенок! Не надо плакать! Может быть, и она вас любит. Мы, женщины, всегда таковы — капризные, взбалмошные. Я прекрасно ее понимаю. Ей надоели все эти неприятности, и она не захотела портить вам будущность. На ее месте я поступила бы точно так же. Я пощадила бы вас. Вы так молоды! Почему вам все представляется в мрачном свете?

Феликс не сумел удержать невольные слезы, и они покатились по его щекам. Эти слезы принесли юноше истинное утешение, он почувствовал себя точно ребенок, которого приласкали. Боясь снова заплакать, он встал.

—Вы уходите? — спросила Джорджета. — Мне жаль, что я занимала вас пустяками. Молодой человек приходит к «первоклассной девушке» не для того, чтобы слушать подобные исповеди. Повторяю, вы мне очень симпатичны. Но я не хочу вас соблазнять, не хочу вредить вашей любви. Я уважаю Отилию хотя бы потому, что вы так говорите о ней.

Благодарю вас, — сказал Феликс, долгим поцелуем приникая к ее руке.

—Однако можно быть преданным одной женщине, даже если допускаешь маленькие неверности ей с другой. Это — способ оценить ее при помощи сравнения. Я вам сказала, я девушка в известной мере благоразумная, но отнюдь не святая. Откровенно говоря, согрешить с симпатичным юношей — для меня теперь единственное развлече­ние в жизни. Я позволяю вам прийти когда угодно, чтобы попытаться увлечь меня на путь грехопадения.

Феликс понял намек девушки, но непреодолимая за­стенчивость парализовала его. Он чувствовал себя глупо. Он от всей души желал простую и грациозную Джорджету и сознавал, что его сдержанность оскорбительна для жен­щины, которая заходит так далеко. Он взял обе руки Джорджеты и поцеловал ладони и пальцы.

Они стояли у входной двери. Джорджета улыбнулась.

—Ах, какой вы застенчивый! — сказала она.

И обхватив голову Феликса, крепким, долгим поцелуем прижалась к его губам.

Феликс вышел, как в тумане, он был счастлив и в то же время досадовал на свою неумелость, на плачевное по­ложение мужчины, которого обольщает женщина.

XII

Через несколько дней Феликс получил почтовую от­крытку, при виде которой его сердце сперва затрепетало, а потом наполнилось еще более глубокой печалью. На открытке с видом Парижа (вечная Эйфелева башня) он узнал почерк Отилии. Девушка посылала ему привет из Франции, но не сообщала, с кем она там находится, спра­шивала о дяде Костаке и о нем, Феликсе, и просила напи­сать ей, указав какой-то номер дома на улице Мишодьер. Феликс даже представить себе не мог ничего подобного. Что делает Отилия в Париже, а главное — с кем она там? Несомненно, с Паскалополом. Горечь захлестнула душу Феликса. Если бы Отилия уехала в имение, это еще куда бы ни шло. Ее отъезд можно было объяснить тем, что она здесь скучала, да кроме того, весной в деревне очень хорошо. Но Париж — дело другое. Отилия развлекается, веселится, возможно, спит в одной комнате с Паскалопо­лом, ее считают его женой, если только она уже не жена его — законная или незаконная. В Париже Паскалопол перестает быть покровителем, питающим отеческие чувства. Пожилой человек, который увозит за границу несовершен­нолетнюю девушку, — это развратитель. Феликс ненавидел Паскалопола. «Но все-таки что за бессердечная девушка эта Отилия! Так давно уехала из дома и ни строчки не написала дяде Костаке, а говорит, что любит его». Феликс взял фотографию Отилии и долго смотрел на нее. Странно, его наивные выводы рассыпались в прах под ясным взгля­дом девушки. Какая непонятная семья, он их совсем не знает. Быть может, существовали еще и другие причины для такого поведения Отилии. Дядя Костаке никак не за­служивал признательности девушки. Да разве его, Фе­ликса, он опекал иначе, разве он не спекулировал имуще­ством сироты? Ну а слишком нежные отношения Отилии с Паскалополом? Феликс пал духом и сознался, что ничего не понимает. Он любил Отилию, но она не оставляла ему ни малейшей надежды. Напрасно было и дальше обманы­ваться на этот счет.

Феликс сообщил о письме дяде Костаке, который от­ветил неопределенным хриплым «Да-а-а?» и, казалось, даже очень возгордился всем этим. Старик рассказал но­вость Марине, а та понесла ее дальше. Бледная, расстроен­ная Аурика подозвала Феликса к калитке:

—Домнул Феликс, правда, что вы получили письмо от Отилии?

—Да, она пишет мне из Парижа.

Аурика замерла с открытым ртом. Затем помчалась домой и сдавленным голосом, словно узнала о катастрофе, проговорила:

—Мама, вы знаете, Отилия в Париже!

Лицо Аглае передернулось, но она даже не шевельну­лась на стуле и, только помолчав немного, излила всю свою ненависть в одном слове:

—Мерзость!

—Умная девушка! — отозвался Стэникэ, когда до него дошла эта весть. — Она умеет устраиваться.

—Уехать без всякого стыда с мужчиной за границу — это, по-вашему, умно? — спросила Аурика.

—Да, — объявил Стэникэ. — По-моему, умная жен­щина — это та, которая кружит головы мужчинам. В этом назначение женщины.

Потрясенная этим аргументом, Аурика уставилась в пол. Отразившаяся на ее лице душевная мука доказывала, что она и сама придерживалась того же мнения.

Расстроенный Феликс с видом человека, собирающего­ся покончить с собой, отправился к Джорджете и дер­жался так, что смышленая девушка поняла его растерян­ность и тайное желание и ловко пришла ему на помощь.

Феликс воспользовался дарами, которые могла предло­жить ему девушка. Но несмотря на исключительную кра­соту Джорджеты, циничная грация и простота, с какою она переходила от самых смелых ласк к дружеской беседе, отталкивали юношу. Он был благодарен ей и в то же время сознавал, что любит только Отилию. Перед Отилией он испытывал мистический страх, она, по его глубок кому убеждению, никогда не могла бы вести себя так, чтобы вызвать брезгливость. Его склонная к восторженности душа была несколько оскорблена пресыщенным рав­нодушием, с каким Джорджета предложила ему себя, и тем, что она не придавала происшедшему значения. Она глядела на него с любопытством и дружелюбно, поправ­ляла падавшую ему на глаза прядь волос, целовала его, но все это с профессиональной отрешенностью женщины, которую каждая новая победа лишь тешит — и больше ничего.

—Ты мне очень нравишься, — заявила Джорджета, — можешь приходить, когда захочешь, но только не вечера­ми и не по субботам. Не надо, чтобы ты встречался с моим генералом. — Феликс сидел немного смущенный, и Джорд­жете показалось, что она угадала причину его внутреннего смятения. — Ты будешь для меня символическим женихом. Мне тоже хочется испытать волнения честной девушки. И не делай мне никаких подарков, а то я рассержусь. Зато я дарю тебе вот эту булавку для галстука, чтобы ты не забывал обо мне! Не беспокойся, ее владелец умер. Ты должен знать, что я относительно — о, относительно!— честна, и ты можешь гордиться своей победой. Я позво­ляю тебе разглашать о ней, так как мой генерал ничему не верит. Не будь глупым,— прибавила она, еще раз целуя Феликса, на лице которого выразилось легкое недоверие,— если услышишь от кого-нибудь, будто он бывает у меня, будто я, мол, такая и такая, — знай, он хвастает. Это может показаться невероятным, но так оно и есть, я не...— она шепнула на ухо Феликсу какое-то слово. — Но, по­жалуйста, не влюбляйся в меня, я не хочу отягощать свою совесть. У меня всякие сумасбродные планы о замужестве, но я не простила бы себе, если бы от этого пострадал ты. В конце концов, лучше веди себя со мной так, как вел бы с... — и она снова шепнула ему на ухо то же самое слово.