—Правда, что Паскалопол бросил Отилию?

—Я ничего не знаю, — хмуро ответил Феликс.

—А я узнала! — со злобным удовлетворением настаи­вала Аурика. — Еще бы! Такой утонченный человек, как Паскалопол, должен был и конце концов увидеть, что ни­чего интересного в этой бесстыднице нет. Только береги­тесь, чтобы и вам не попасть в ловушку. Я замечаю, что вы с ней очень подружились.

Феликс охотно объявил бы Аурике: «Вы заблуждае­тесь, Паскалопол умирает от любви к Отилии, и увидите, он скоро вернется!» Его остановила лишь гордость.

—Каждый был бы рад пользоваться вниманием Оти­лии,— сказал он.

Аурика недоверчиво посмотрела на него.

Феликс привел бы Паскалопола сам, если бы ему не мешали ревность и самолюбие. Случай помог ему испра­вить то, что он считал следствием своей горячности. На улице чья-то рука с силой сжала его руку. Это был Пас­калопол. Помещик ни о чем не спросил, он мягко сказал:

—Очень прошу вас пройтись немного со мною. Я хочу с вами поговорить.

У Феликса сильно забилось сердце. Его поражали противоречия, живущие в душе человека. Из чувства со­перничества он опасался Паскалопола и все же, увидев его, обрадовался, как радуются верной собаке, которая долго пропадала и вдруг нашлась. Паскалопол повел за собой Феликса (они встретились на проспекте Виктории), все время ласково держа его под руку, и вскоре они уже сидели друг против друга за письменным столом помещика перед налитым в рюмки зеленым ликером. Паскалопол, несколько раз откашлявшись, как это делают робеющие ораторы, прохаживался по комнате, а Феликс сидел со стесненным сердцем, точно подсудимый, который ждет речи прокурора. Быстро выпив одну за другой две рюмки, Паскалопол наконец решился:

—Дорогой домнул Феликс, не знаю, поверите ли вы, если я скажу, что очень привязан к вам и сожалел, что не мог вас видеть.

Сконфуженный Феликс потупился. Паскалопол был явно взволнован.

—Домнул Феликс, скажите мне прямо, как подобает мужчине, отчего домнишоара Отилия не хочет больше принимать меня?

—Но я... я не знаю... я...

Феликс залился румянцем. Вопрос Паскалопола вон­зился в него, словно игла при инъекции.

—Вы любите домнишоару Отилию? Скажите мне, как сказали бы отцу.

Феликс растерялся от такого допроса, почувствовал себя мальчишкой и смущенно молчал, тем самым невольно подтверждая слова Паскалопола.

—Значит, вы ее любите! — сделал вывод помещик. — Иначе и быть не может. Как мужчина, я немножко огор­чен, но как друг понимаю и одобряю вас. Домнишоара Отилия — редкая девушка. Но разрешите мне прибавить еще кое-что. Вы уверены, что всегда будете ее лю­бить?

Феликс сделал негодующий жест. «Я буду любить ее вечно», — хотел сказать он.

—Знаю, знаю, — продолжал Паскалопол, — теперь вы любите ее пылко, как всякий юноша, но, может быть, здесь дело в молодости, в избытке чувств. И, опять-таки, убеждены ли вы, что Отилия всегда будет любить вас? Я не так выразился. Разумеется, она будет любить вас неизменно, потому что она чудесная девушка, но я хочу сказать, убеждены ли вы, что она всегда будет счастлива с вами? Я слишком хорошо знаю Отилию, у нее темпера­мент артистки, ей нужна роскошь, разнообразие. Если она сейчас выйдет замуж, это деформирует ее характер, пога­сит все ее прелестные порывы. Домнул Феликс, позвольте признаться вам как другу: я не был счастлив в браке. Первая моя жена не сумела поддержать честь моего имени, хотя я имел на это право. В моей душе прозаического помещика есть капля романтики. Я знал Отилию еще ре­бенком, могу сказать, что она выросла у меня на глазах. Если бы бог позволил мне сотворить для себя женщину, какую я хочу, я создал бы ее такой, как домнишоара Оти­лия. Я люблю Отилию, дорогой домнул Феликс, и, воз­можно, не ошибаюсь, когда утверждаю, что и она любит меня. Это нетрудно, потому что такой разочаровавшийся человек, как я, ни на что не претендует. Я никогда ничего не требовал от домнишоары Отилии и не слишком старался разобраться, сколько отцовского и сколько муж­ского в моей любви. Но домнишоара Отилия понимает меня, нуждается в моей покладистости и... я знаю, вы бу­дете в душе иронизировать... и в моих деньгах. Деньги есть у многих, но не все умеют их давать. Я не снабжал домнишоару Отилию деньгами, не оскорблял ее, не поку­пал, но я так привык исполнять все ее капризы, еще когда она была маленькой, что отказывать ей в этом сейчас зна­чило бы поступать как отец, лишенный родительских чувств. Да, домнул Феликс. Отилия приходила ко мне просто, как дочь, и просила о чем-нибудь. И она никогда не чувствовала себя, извините меня, куртизанкой, которая требует чего-то от мужчины. Между нами образовалось родство sui generis [9] и теперь, когда вы хотите его разру­шить, страдаем и я и она. Быть может, не следовало бы это вам говорить, но однажды домнишоара Отилия при­шла ко мне обеспокоенная и рассказала, что дядя Костаке не хочет дать вам денег для поступления в университет и всего прочего. Что ж, я дал ей денег. Нет, вы не долж­ны считать себя униженным. Я позаботился о том, чтобы не поставить вас в ложное положение, и заставил Костаке возместить мне эту сумму. Так что вы мне ничем не обя­заны. Я не мог бы вам сказать, люблю ли я домнишоару Отилию как отец или как мужчина, я не хотел бы сейчас ставить этот трудный вопрос. И сама домнишоара Отилия хорошенько этого не знает. Но мы нужны друг другу и понимаем друг друга. Может быть, домнишоара Отилия переживает сейчас лишь какой-то кризис и воображает, что любит вас (мне, человеку пожилому, всегда грозит такая опасность), я не хочу вам сказать ничего обидно­го, — может быть, она действительно любит вас, это было бы не удивительно. Вы дельный, красивый, интеллигент­ный юноша. Но пожениться вам теперь было бы безу­мием, уверяю вас. Вы слишком молоды и недостаточно изучили друг друга. Я хорошо знаю домнишоару Отилию. Она как ласточка: если ее запереть в клетку, она умирает. Подождите, пока вы оба станете совершеннолетними, пока вы сделаете карьеру, узнаете друг друга как следует, и тогда... Поверьте, что один я от всей души помогаю вам. Я очень хотел бы увидеть вас счастливыми. Поэтому нет необходимости изгонять меня (Паскалопол сделал умо­ляющий жест, который растрогал Феликса), я человек безвредный. Какую опасность может представлять старик для вашей молодости? Деньги, ох, деньги! Когда жен­щина любит, она берет деньги у старика и отдает их моло­дому. Домнул Феликс, вы омрачили мое существование, скажу вам прямо, вы отняли у холостяка невинный мир его радостей. Мне необходима домнишоара Отилия, она моя маленькая сентиментальная слабость. Раз я не могу быть любовником, я останусь преданным другом, отцом для вас обоих. Поверьте мне, это так.

Паскалопол, чтобы скрыть волнение, выпил рюмку ли­кера и повернулся к Феликсу, давая понять, что не хочет больше его задерживать. Феликс горячо пожал ему руку, помещик ответил еще более сильным пожатием, и они расстались, каждый с преисполненным великодушия серд­цем. Когда юноша дошел до лестницы, Паскалопол крик­нул ему из дверей:

—Я попытаюсь зайти к вам завтра. Может быть, ока­жут честь принять меня.

Глаза его смотрели просительно.

—Знаешь, я встретил Паскалопола, — сказал Отилии Феликс. — Кажется, он огорчен, что мы его не принимаем. В конце концов, возможно, я был неправ. Если ты меня любишь, то зачем мне бояться его, ведь правда?

Отилия широко раскрыла глаза.

—Феликс, я знала, что ты хороший мальчик. Ну, конечно же! Что тебе сделал бедный Паскалопол? Ведь я люблю тебя!

—Он завтра приедет. Я думаю, надо его принять.

—Неужели? Бедный Паскалопол! Как я соскучилась по нем! — в восторге воскликнула Отилия.

И, обхватив голову Феликса, она крепко поцеловала его в губы — в первый раз. Целых два дня дом оглашался сумасшедшими концертами на рояле. Когда появился Па­скалопол, у дяди Костаке от волнения дрожали губы, а помещик, после минутной робости, бросился целовать руки Отилии. Она, присев к нему на колени, легонько поцело­вала его в щеку и поправила ему волосы. Паскалопол был на верху блаженства. Феликс созерцал эту сцену, сам не понимая, что с ним творится. Сердце его сжималось от ревности и в то же время было полно странной симпатии к помещику. В семье Туля все остолбенели, узнав об этом событии. Аурика заявила, что Отилия приворожила Па­скалопола, а Стэникэ, весьма решительный в суждениях за глаза, дал всему следующее толкование (о чем Феликс узнал позднее):