Майор Булавин прибыл в Управление Привалова на следующий день рано утром. Полковник Муратов не стал ни о чем его спрашивать и повел к генералу.

— Здравствуйте, товарищ Булавин! — Привалов протянул майору руку. — Садитесь и докладывайте.

Булавин волновался, не зная, как отнесется генерал к его решению об отправке нераскодированного письма Гаевого. Он сел в кожаное кресло против генерала. Привалов не скрывал своего интереса к предстоящему докладу Булавина и сосредоточенно смотрел в глаза майору.

— Прежде всего, — начал Булавин, чувствуя неприятную сухость во рту, — позвольте доложить вам, что, получив вашу телеграмму, разрешающую мне действовать в соответствии с обстановкой, я счел возможным отправить донесение Гаевого, не расшифровав его.

Замолчав, он пристально посмотрел на Привалова. Лицо генерала показалось ему непроницаемым.

— Объясните, почему вы решились на это, — спросил генерал, и майору показалось, что внимательные глаза его стали строже.

— Я поступил так, товарищ генерал, потому что не сомневался в том, каков может быть смысл зашифрованного донесения Гаевого, — ответил Булавин, твердо выдержав взгляд Привалова.

Торопливо отстегнув полевую сумку, которая висела у него на поясе, майор вынул из нее листок бумаги, исписанный четырехзначными цифрами. Протянув его генералу, он продолжал:

— Вот цифровые группы обнаруженного нами шифра Гаевого. По количеству их видно, что текст донесения необычно длинный. О чем мог доносить Гаевой так многословно? Если бы ему был известен наш замысел, он ведь сообщил бы об этом, не ожидая запроса агента номер тринадцать. Остается допустить, что Гаевой так пространно излагал только свои личные соображения о лектории, организованном стахановцами депо Воеводино.

— А почему бы не предположить, — спросил Муратов, — что, получив запрос от тринадцатого, Гаевой тайно навел справки и теперь подробно доносит обо всем?

— Этого не может быть, товарищ полковник, — уверенно заявил Булавин. — Мы следим за каждым шагом Гаевого и точно знаем, что он никуда не ходил и ни с кем не встречался. Прочитав шифровку на почтовой марке письма Глафиры Добряковой, он в ту же ночь принялся писать тринадцатому ответ на его вопрос о том, каково практическое значение стахановского лектория.

Заметив, что Привалов одобрительно кивнул головой, Булавин решил, что генерал, видимо, удовлетворен ходом его рассуждений, и продолжал уже с большей уверенностью:

— Что же мог ответить Гаевой? Для того чтобы допустить, что лучшие машинисты поделятся своим передовым опытом, а отстающие воспользуются этим опытом и станут работать лучше, нужно прежде всего поверить в искренность желания машинистов-стахановцев передать такой опыт без малейшей утайки, передать для общего дела ускорения победы над врагом.

Сказав это, майор Булавин смущенно посмотрел на Привалова и торопливо заметил:

— Извините, товарищ генерал, что приходится говорить такие прописные истины, но я считаю необходимым повторить их, чтобы яснее представить себе логику предполагаемого ответа Гаевого.

— Я вовсе не считаю лишними эти рассуждения, — ответил генерал, поудобнее усаживаясь в кресле.

Взглянув на полковника Муратова, казалось застывшего в неподвижной позе, майор продолжал:

— Гаевой не мог поверить в искренность желания машинистов-стахановцев передать свой опыт отстающим.

В этом у меня нет ни малейшего сомнения. А не поверил он в это потому, что вообще, видимо, склонен подозревать в людях только самые низменные чувства. В. Сергее Доронине, инициаторе создания стахановского лектория, он, например, предполагает только карьериста. С точки зрения Гаевого, передав свой опыт другим, стахановцы из передовиков станут рядовыми машинистами, ибо высокие нормы их производительности будут выполняться уже всеми прочими машинистами депо.

— Если вы не очень заблуждаетесь в психологии Гаевого, — заметил генерал Привалов, выслушав Булавина, — то я полагаю, что вы поступили правильно, не задержав его донесения. А что касается мировоззрения Гаевого, то это, должно быть, типичное мировоззрение профессионального шпиона. Дело, видите ли, в том, что мы приблизительно знаем уже, кто такой этот Гаевой. На одной из наших железнодорожных станций мы поймали фашистского шпиона, который рассказал нам кое-что. Незадолго до начала Отечественной войны он вместе с группой других шпионов окончил в Германии специальную школу, готовившую агентуру для шпионской и диверсионной работы на железнодорожных станциях нашего тыла. Ни лиц, ни даже фамилий своих коллег он, конечно, не знает (такова, как известно, система обучения в шпионских школах), поэтому не мог сообщить нам ничего, кроме номера агента, через которого он посылал свою информацию. Мы, однако, почти не сомневаемся, что Гаевой (фамилия его, конечно, вымышленная) — воспитанник той же школы, что и арестованный нами Курт Шуслер.

— Значит, мы поступили правильно, временно оставив Гаевого на свободе? — спросил Булавин. — Он ведь тоже, видимо, не сможет ничего сообщить нам об агенте номер тринадцать, а контроль за информацией Гаевого рано или поздно поможет нам уличить его.

— Да, это была одна из причин, по которой я дал согласие не трогать пока Гаевого, — ответил Привалов. — Вторая причина не менее существенна: Гаевой невольно помогает нам скрыть тайну направления главного удара наших войск, информируя свое начальство о мнимом спокойствии на станции Воеводино.

Когда майору Булавину было разрешено возвратиться в Воеводино и Привалов с Муратовым остались одни, генерал спросил Муратова:

— Ну-с, полковник, удовлетворены вы точкой зрения Булавина?

Муратов медлил с ответом, а генерал, хорошо знавший его недоверчивость, добавил, улыбаясь:

— Отличная логика у этого майора.

— Согласен с вами относительно логики, — отозвался полковник. — Но иногда шпионы действуют вопреки всякой логике.

— Бывает и так, — согласился Привалов, — однако на сей раз мы, кажется, не очень-то заблуждаемся.

Встав из-за стола, генерал тяжело прошелся по комнате.

— Пришло время, товарищ Муратов, — решительно произнес он, останавливаясь перед полковником, — предпринять кое-что, чтобы дать свое направление предстоящим событиям.

Полковник настороженно поднял глаза, а Привалов, снова усевшись на свое место, заявил:

— Пора нам переходить к активной дезориентации гитлеровской разведки.

Полковник, понявший эти слова как приказ, поднялся и слушал генерала уже стоя.

— Я поговорю сегодня с командующим и постараюсь убедить его усилить паровозный парк депо станции Озерной, — продолжал Привалов, расстелив на столе карту прифронтового района. — Оно обслуживает поезда, идущие к правому флангу нашего фронта, на котором никаких активных действий, как вам известно, мы не собираемся предпринимать, но пусть гитлеровские шпионы думают, что мы затеваем там что-то. Нужно приковать их внимание к этому участку, чтобы ослабить интерес к другим пунктам.

— Это очень своевременно, — согласился Муратов, и неподвижное лицо его слегка оживилось. — Меня все-таки очень сильно тревожит нерасшифрованное письмо Гаевого, несмотря на всю кажущуюся убедительность доводов майора Булавина. Помните, у нас был в прошлом году в Новосельске такой случай, когда неприятельский агент пытался разыгрывать из себя простака?

— Пытаться-то пытался, — усмехнулся Привалов, — но ведь не удалось!

— Ему не удалось, а Гаевому, может быть, пока удается. Во всяком случае, прежде чем мы не расшифруем его последнего донесения, нужно сделать и такое допущение. Откровенно говоря, смущает меня еще и то обстоятельство, что на письмах, предшествующих этому донесению, не было замечено никакого шифра. А может быть, он был все-таки, только обнаружить не удавалось?.. — Не дождавшись ответа генерала, полковник продолжал: — Если Гаевой даже и сообщит что-нибудь важное своим хозяевам, мы должны спутать карты гитлеровской разведки, рассредоточив ее внимание. Ваше предложение об увеличении паровозного парка в Озерной направлено как раз на достижение этой цели. Нам необходимо создать видимость напряженной работы на Озерном участке железной дороги.