— Подумаем над этими проблемами, — сказал в заключение, — а сейчас готовьтесь к завтрашнему перелету на новый аэродром.

Славянск, Барвенково, Лозовая, Близнецы, Павлоград. Враг, отчаянно сопротивляясь, откатывался, оставляя за собой опустошенные города и села. Он вывозил с собой все, что мог, а что не мог — уничтожал, сжигал и взрывал.

Нарастал наш наступательный порыв. Этому способствовали короткие митинги, партийные собрания, выступления агитаторов, громкая читка газет, особенно нашей армейской — «Защитник Отечества», на страницах которой мы встречались с нашими боевыми друзьями по братским полкам.

Партийная организация эскадрильи, которую сейчас возглавлял старший сержант А. Вайнер, много внимания уделяла пропаганде боевого опыта лучших летчиков-истребителей, успехов наших наземных помощников — авиаспециалистов всех категорий. Доброе слово, вовремя сказанное, иной раз делает чудеса. Мы убеждались в этом не один раз.

Коммунисты эскадрильи живо реагировали на все события нашей жизни. У нас сложился дружный, сплоченный коллектив, что несомненно помогало в нашей боевой работе.

На аэродроме Погоновка под Барвенково к нам пришли местные жители и рассказали, каким пыткам подвергся подобранный немцами в бессознательном состоянии советский летчик. По их описанию это был наш Сергей Шахбазян. Мы с жадностью расспрашивали о подробностях его пребывания здесь. Но мало что знали местные жители. Слышали его стоны, но фашисты вроде бы ничего от него не добились и отправили в Кривой Рог.

Надежда на то, что Шахбазян жив и еще вернется к нам, затеплилась в наших сердцах. Она жила в нас до освобождения Кривого Рога, пока здесь нам не рассказали, что похожего на Сережу Шахбазяна летчика зверски замучили гитлеровские палачи.

Сереже было только 22 года.

Он до конца остался патриотом Советской Родины.

…Под Лозовой сталкиваемся с двумя необычными, новыми для нас явлениями.

Немцы, которых мы теперь били, преследуя их самолеты до самых аэродромов и там уничтожая, как делали они это с нами в 1941—1942 годах, стали пускаться на всевозможные хитрости, коварные провокации.

Как-то при подходе четверкой к переднему краю я услышал в наушниках приятный женский голос:

— Скоморох, Скоморох, ваш аэродром бомбят «юнкерсы», следуйте обратно…

Что за чушь? Откуда «юнкерсы», если мы никого не встретили? А ну-ка, уточню.

— Я — Скоморох, какой аэродром бомбят «юнкерсы»?

— Аэродром Нижняя Дуванка, срочно следуйте туда.

Мне было известно, что в Нижней Дуванке сейчас базируется полк штурмовиков. Может быть, и вправду там сейчас нужна наша помощь?

Связываюсь со станцией наведения. Докладываю. Слышу голос Толстикова:

— Скоморох, никого не слушай. Действуй по своему плану.

После посадки пришлось предупредить всех летчиков о немецких провокационных командах. Их радистки весьма искусно подстраивались под наших, и иногда трудно было определить, кто говорит. Поначалу это вызывало сумятицу, нервозность, а потом мы хорошо усвоили тембр голосов наших девчонок, и ничто не могло сбить нас с толку.

А вскоре после этого наши летчики, возвращаясь с заданий, стали рассказывать странные вещи: при атаке немецких бомбардировщиков их прикрытие совершенно бездействует. Может быть, немцы обознаются? Принимают нас за своих?

Ясность внес подслушанный разговор по радио летчиков, прикрывавших немецкие бомбардировщики. Летчики говорили на румынском языке.

Так у нас появились неожиданные помощники. Наши возвращались с докладами: задание выполнено, под прикрытием румын сбили четыре «фоккера»…

Подобное поведение румын было добрым сигналом: во вражеском лагере начинался разлад.

Битва за Донбасс завершалась, начиналось грандиозное сражение за Днепр.

Командир полка вызвал мена в штаб и поставил задачу: на рассвете необходимо будет вылететь на разведку в район южнее Днепропетровска.

— Более детально поставит вам задание завтра офицер штаба дивизии, я хочу лишь вас предупредить о важности этого задания? Это вылет необычный.

— А что такое? В чем особенность этого вылета?

— Ничего другого сообщить не могу, но знаю, что это задание штаба фронта.

Других вопросов я не задавал. Иду на стоянку, там меня встречает техник звена управления техник-лейтенант Николай Тонкоглаз. Все, кому довелось с ним вместе служить, были о нем самого лучшего мнения. Дорожили им, любили его. Я тоже относился к нему с большой теплотой и любовью.

Тонкоглаз часто появлялся у моего самолета, спрашивал у Мартюшева, не нуждается ли тот в каких-либо запчастях.

Самой ценной запчастью считались тогда свечи к авиационным моторам, ценились они на вес жизни летчика: барахлит свеча — мощность мотора снижается, скорость падает, а это всегда на руку противнику.

— Срочный вылет? — спросил Тонкоглаз, поспешая со мной к самолету. Тем же вопросом встретил меня и Мартюшев.

Я сказал:

— К рассвету самолет должен быть готов. Предстоит очень ответственное задание.

— Будет сделано, товарищ командир, — четко отвечает механик.

Он всегда такой, другого ответа у него нет. Впрочем, как и у остальных. И мы ценили это. Свои успехи делили с ними.

— Не беспокойтесь, — добавил Тонкоглаз, — все будет так, как надо.

Задолго до условленного часа я был уже на стоянке. Вскоре появился там и незнакомый мне старший офицер.

— Я из штаба дивизии, — представился он, назвав свою фамилию, — должен уточнить вам задачу.

Он вынул карту и стал водить карандашом в районе участка севернее излучины Днепра, примерно на полпути между Днепропетровском и Запорожьем.

— Вот здесь некоторые наши подразделения форсировали Днепр, но связи с ними нет, мы ничего не знаем об их положении. Необходимо выяснить, где они и что с ними…

Значит, наши уже на той стороне! 3-й Украинский форсировал Днепр! Это же потрясающая новость! И мне посчастливилось услышать ее одному из первых.

На востоке появился первый проблеск зари, рождался новый день. Радостный и возбужденный, я даже и не предполагал, каким он окажется трудным и как необычно завершится.

Взлетаем с Овчинниковым, моим ведомым, и уходим на запад. Василий — надежный, проверенный в боях ведомый, хотя сначала не все шло у него ладно: бывший летчик-инструктор никак не мог избавиться от элементов академизма. Ему хотелось все делать, как говорится, по науке, но наука у него была не боевая — учебная… Зато когда он вошел в строй, мы им восхищались. Никакие силы не могли его оторвать от ведущего, помешать ему защитить своего командира. Как раз то качество, которого так и не приобрел Валька Шевырин: увлекшись схваткой, он мог уйти в сторону и потеряться.

Через 20 минут относительно спокойного полета мы увидели Днепр. Он поразил меня своей величавостью, тихой гладью воды и безлюдной пустотой, нигде не видно ни одной лодки.

Спокойствие, размеренность великой украинской реки были сродни волжскому нраву и потому сразу передались мне. Я внимательно осмотрелся вокруг: в правый крутой берег словно упирались лучи восходящего солнца. Точно такую же картину я видел однажды на Волге между Саратовом и Камышином. От этого воспоминания потеплело на сердце.

Разрывы зенитных снарядов возвратили меня к действительности. Резко бросаю машину в сторону вниз, Овчинников — за мной. Прижимается почти к самой воде, зенитки умолкли: тут им нас не достать.

Мы с Васей понимаем: раз били зенитки — значит, тут гитлеровцы. А где наши? Проносимся над водой прямо посередине Днепра. Кажется, что от винтов разбегаются в разные стороны испуганные волны. Позади — Днепропетровск, впереди — Запорожье. Река круто поворачивает вправо. Вот та самая излучина в районе Волосское — Войсковое, где, по имеющимся сведениям, и высадились наши передовые подразделения. Тщательно осматриваем берег. Замечаем каких-то людей. Никто не стреляет. Подходим ближе, нам машут.