Когда прилетели в Саратов, нас разместили в землянках на двухъярусных нарах.

Вечером пошли посмотреть город. Проходя по улицам, я многого не узнавал: то ли было темно, то ли срок прошел большой: я не был здесь уже около десяти лет. Встречались люди, сосредоточенные, усталые. По их лицам видно было, что они давно уже недоедают. Одежда оставляла желать лучшего. На нас, фронтовиков, смотрели с уважением, доброжелательностью…

…Через два дня приказ — убыть для приемки новейших советских самолетов Ла-5. Прощаемся с Саратовом, и через полтора часа посадка на полевом аэродроме. Сроки были поставлены жесткие: 40 дней. Надо было изучить теорию, переучиться в переходный период — весна вступала в свои права. Аэродромы грунтовые.

Первое знакомство с самолетом Ла-5 произвело на нас неплохое впечатление. Немножко смущало, что он тупорылый, но потом мы не сожалели об этом. С звездообразным двухрядным мотором истребитель развивал скорость более 500 километров в час, имел 2 пушки, обладал хорошей маневренностью и тяговооруженностью. Смущало лишь то, что он был большей частью из дерева. Но скольких летчиков он выручил, когда они производили неудачные посадки после боя. Самолет был крепким.

Переучивание проходило очень интенсивно, работали мы много. Уставали. Но с утренней зарей снова появлялись на аэродроме. Освоили взлеты и посадки, отработали технику пилотирования в зоне. Начались воздушные стрельбы по конусу, воздушные бои. Здесь мне очень пригодились уроки, преподанные Микитченко. Он и сейчас продолжал настойчиво учить нас искусству меткого поражения целей.

«В огне — сила истребителя», — говорил он, а когда убедился, что наши пушечные очереди в тряпки разносят конуса, стал отрабатывать с нами всевозможные виды маневра.

Теперь он внушал всем более совершенную формулу.

— Запомните, — важно говорил он, — сила истребителя в маневре и огне.

Своеобразный человек был Микитченко. Добрый, душевный, он всегда стремился быть серьезным. Видимо, свою душевность, теплоту он хотел скрыть напускной серьезностью.

Обработав все виды маневра, провели по несколько групповых учебных воздушных боев. И вот мы готовы. Это было 26 апреля 1944 года. А восход солнца следующего дня мы уже встречали в воздухе. Наш курс — в новый незнакомый город Миллерово. На этот раз эскадрилью ведет ее новый командир капитан Михаил Устинов.

Это произошло буквально за день до отлета. Майора Микитченко, как хорошего методиста, оставили в запасной бригаде начальником воздушно-стрелковой службы.

Устинов — летчик высокого класса, обладавший виртуозной техникой пилотирования. Это все поняли с первого появления Устинова над аэродромом. О своем прилете к нам в Адлер он известил полупетлей, выполненной с бреющего полета, за что сразу же получил серьезное внушение от Мелентьева. А когда Филипповский — командир звена первой эскадрильи, знавший Устинова раньше, спросил его:

— Зачем ты выкинул такой номер? — Устинов шутливо ответил:

— Вижу, на аэродроме беспорядок, дай, думаю, его поддержу.

Шутка шуткой, но «имельман» дал всем нам почувствовать, что к нам прибыл летчик, в совершенстве владеющий машиной. И новым самолетом Ла-5 он овладел быстро и в совершенстве…

Эскадрилья шла четким боевым порядком, значительно пополнившись. Из «стариков», как уже стали называть нас, остались Анатолий Мартынов, Шахбазян и я. Я — уже «старик». Вот что делает война. Немного позже на Кубани к нам пришли Н. Жеряков, В. Балакин. Из молодых мы захватили с собой младшего лейтенанта Ивана Алимова, Валентина Шевырина, Василия Овчинникова и Ваню Григорьева.

Летим, и у каждого свои думы. Посмотришь на самолет командира — мысли о нем, о командире, о старшем. Смена командира очень сказывается на коллективе. Мы хорошо изучили Микитченко.

Как летчика мы приняли и поняли капитана Устинова, но для командира чисто профессиональные качества это еще не оценка.

Нужны профессиональные качества в более широком и глубоком диапазоне: как он будет драться, как он организует бой, как он будет им управлять, каким он окажется человеком?

Смотрю на наших новичков и думаю: а как они себя проявят, что они собой представляют?

Пребывание в Миллерово ознаменовалось одним весьма важным событием, определившим наш дальнейший боевой путь, — переход нашего 164-го истребительного авиационного полка в состав 17-й воздушной армии.

Это была молодая, но уже успевшая прославить себя в боях с фашистами армия. Она родилась и сформировалась на берегах Волги в канун грандиозной Сталинградской битвы. К моменту нашего перехода в воздушную армию ее возглавил генерал-лейтенант авиации В. А. Судец.

17-я воздушная имела к этому времени богатые боевые традиции. Ее летчики дрались смело, уверенно, проявляя мужество, отвагу. Вот в какую славную боевую семью влился наш полк.

Это ко многому обязывало, и наш командир принимал все меры для того, чтобы 164-й полк занял достойное место в боевом строю других частей и соединений.

Но времени на ввод в строй у нас было мало. Хотя наша эскадрилья в этом нуждалась. Ведь из названных ветеранов эскадрильи — «стариков» был еще только Анатолий Попов, к этому времени ставший заместителем командира эскадрильи. Ушел из эскадрильи мой друг и любимый командир Володя Евтодиенко. Он был назначен заместителем командира первой эскадрильи. Таким образом, эскадрилья у нас обновилась на 60 процентов. Такое подразделение надо было бы сколотить, но на тыловом аэродроме Миллерово нам этого сделать не удалось.

Через несколько дней мы получили приказ перебазироваться на полевой аэродром в Нижнюю Дуванку. Первый фронтовой аэродром на украинской земле.

Наша эскадрилья направилась в Нижнюю Дуванку первой, за ней стартовала третья эскадрилья, а первая эскадрилья майора Дмитриева произвела посадку на другой полевой аэродром. Как мы поняли позже, командование воздушной армии, приближая авиационные части к линии фронта, предусмотрительно рассредоточивало их по полевым аэродромам и посадочным площадкам.

С душевным трепетом приближались мы к самому краешку украинской земли. Земли, воспетой писателями и поэтами.

На полевом аэродроме мы быстро стали устраиваться. Но противник, видимо, внимательно следил за действиями воздушной армии: в небе все время появлялись разведчики. Характерный звук их моторов часто был сигналом для вылета. В то время наше соединение да, пожалуй, и армия не располагали радиолокаторами. Часто по зрячему вылетали. Страсть к вылету по зрячему самолету или сигналу у меня зародилась еще на аэродроме в Адлере. Я любил дежурить, ибо дежурство давало возможность вылететь на задание, сразиться с врагом. А для молодого человека это большое дело, молодость всегда стремится проверить свои силы, хотя и, может быть, не всегда осознанно, обдуманно, подчас опрометчиво.

…Итак, раздался характерный звук, по которому я поднялся в воздух и на полной мощности мотора пошел на догон. Быстро набирая высоту, отсчитывал: тысяча, две тысячи, три тысячи, четыре тысячи, пять тысяч метров. Самолет, шедший с выполнения задания и имевший скорость почти такую же, как Ла-5, пока я набирал высоту, ушел восвояси. Так мне и не удалось его догнать. Возвратился на свой аэродром, произвел посадку. Некоторые мои товарищи, особенно с соседней эскадрильи, да и полковое начальство, не одобрили эту инициативу. Дескать, есть определенный порядок, система, куда ты лезешь? Может быть, они были в чем-то и правы, но я для себя сделал вывод другой. Знал, что, взлети на одну-полторы минуты раньше, я мог бы догнать разведчика противника. Это заставило меня подумать и поискать пути: за счет чего же можно сократить время и что можно сделать?

За этими размышлениями при заправке самолета меня и застал гул вражеских моторов. Мы — врассыпную. Готовых щелей не было, да мы и желания не имели их отрывать. Тыл нас избаловал в какой-то степени, и нам пришлось выискивать ямочки, канавы. И тут началось такое, чего мне не приходилось испытывать раньше. Бомбы сыпались градом, и казалось, им не будет конца. Поведение человека при бомбежке удивительное: найдя ямочку, он прячет туда голову, когда завывает бомба, старается носом углубить эту ямочку, как будто в этом спасение. Как только взрыв произошел, начинает поворачиваться на спину, смотреть, что же происходит, а в это время другие бомбы сыплются, и каждая норовит шлепнуться именно туда, где лежит человек. Отделаться от этого чувства иногда просто невозможно. И оно сковывает тебя, мешает осмысленной деятельности.