В центре зала дети в черкесках пляшут лезгинку. Слева от меня стоит мама и показывает, который из танцующих ее сын. Справа кто-то громко объясняет в ухо, где он жил в Кутаиси и как туда добраться. Сзади кто-то пытается со мной сфотографироваться. А тамада с рогом в руках в микрофон произносит тост. И все это снимают на видео.
Антисемитизма в Грузии не было никогда. Еще со времен царя Ираклия сохранился указ, который гласил, что в районах, где проживают евреи, свиней держать запрещено. Но одними из первых из Советского Союза в Израиль уехали грузинские евреи. Уезжали они в основном по религиозным соображениям. И в Израиле они сохранили добрую память о Грузии. Создали ансамбль грузинских песен и танцев, издавали книги и газеты на грузинском языке, поставили памятник Шота Руставели.
Тель-Авив, несмотря на военный конфликт Израиля с соседями, по своей ауре был мирным городом. В Москве в то время выходишь на улицу и как-то не по себе. Атмосфера страха. А в Тель-Авиве по ночам, когда не спалось, я гулял по улицам и, встретив кого-то, мне совсем не хотелось перейти на другую сторону.
Через несколько дней, рано утром, на маленькой машинке «Ибица» (Саша Кляйн за рулем) мы выехали осматривать Землю обетованную. И думаю, в Израиле не было мест, в которых мы не побывали. Что запомнилось.
Ехали по пустыне, выкинул окурок в окно. Саша Кляйн затормозил, задним ходом доехал до моего окурка, подобрал, затушил в пепельнице и сообщил:
– 500 шекелей штраф, Георгий Николаевич.
В Израиле больше окурки в окно я не выкидывал.
Пустыня. Шоссе. Девушка и парень целуются, оба в военной форме. Обнимают друг друга левыми руками, а в правых автоматы «узи».
Ха́йфа, из окна машины видим: открылась дверь ангара, оттуда вышел человек в тулупе, валенках и ушанке. Достал из кармана сигареты и спички, закурил.
– Это Павел Липман, – сказал Саша Кляйн, – сибиряк, командир партизанского отряда, подполковник.
В Элайте нас пригласила на обед супружеская чета. Там был и их дед. Когда дед узнал, что мы приехали из Советского Союза снимать фильм, он спросил:
– Давно приехали?
– Недавно.
– Идемте, я что-то вам покажу, – провел нас на кухню, открыл дверцу холодильника, подозвал меня и сказал:
– Засунь руку. – Я послушался, пожилой человек, неудобно отказывать.
– Чувствуешь? Холодно? – спросил дед.
– Холодно.
– Потрогай. Лед?
– Лед.
– Думаешь, лед мы положили, потому холодно? Нет, мы воду налили, а электрический ток сам лед сделал, потому и холодно. Называется – холодильник. Нравится? Твоя жена хочет такой? Вот когда вы свою любимую-непобедимую советскую власть прогоните, сразу у всех такие будут. Тут в каждой семье есть.
Дед был одним из первых переселенцев. Уехал из Союза в 1947 году. И в то время в его имеретинской деревне не только холодильников, но даже и электричества не было.
Когда вернулись из поездки, в гостинице вместе с ключом мне дали записку: «Звонил из Москвы Доброхотов». Заказал Москву. Соединили. Юрий Доброхотов, начальник иностранного отдела «Мосфильма», спросил:
– Георгий Николаевич, на каком основании вы заявили, что будете снимать совместную картину?
– Где, когда?
– В Тель-Авиве. На пресс-конференции. Уже из Министерства иностранных дел звонили. Арабские страны протест объявили, что Советский Союз сотрудничает с Израилем.
– Я сказал только, что, возможно, это будет совместная картина.
– Георгий Николаевич, что возможно, а что невозможно – не нам решать. Вы свободные художники, вас пригласил американский продюсер. Государство не имеет к этому никакого отношения. Договорились?
– Договорились.
Вор сказал: вай! вай!
На третий день после возвращения из поездки Ицек Колл устроил нам встречу с президентом Израиля Герцогом. На эту встречу я второй раз надел бондарчуковские часы.
– Это будет совместная картина? – спросил Герцог.
– Нет, – ответили мы, – нас пригласил американский продюсер Менахем Голан.
Президент сказал, что видел советский фильм «Война и мир». Фильм ему понравился, и он пожелал нам успеха.
В гостинице, в холле, Резо ждал израильский писатель Давид Маркиш (они вместе учились в Москве на Высших курсах сценаристов). Резо и Давид пошли пить кофе и вспоминать былое, а я решил прогуляться по набережной. Было довольно-таки жарко, и мне захотелось искупаться в Средиземном море. Народу было мало. Разделся, бондарчуковские часы спрятал в носок, а носок в ботинок. Когда вернулся, увидел, что ботинок на месте, а носка с часами нет! Вернулся в гостиницу, позвонил Саше Кляйну. Через двадцать минут он был у меня.
– Пишите заявление в полицию.
– Найдут?..
Саша пожал плечами.
– Сколько они могут стоить?
– Дорого. Тысяч десять долларов, а то и больше.
– Кошмар! Это чужие часы!
– Георгий Николаевич, можно купить китайскую реплику, долларов двести-триста. Точная копия ваших часов, кроме специалиста, никто не отличит.
– Нет, это мне не годится.
На следующее утро мы с Резо у меня в номере работали над сюжетом. Настроение тусклое – ничего толкового придумать не можем. Стук в дверь. В номер вошел Морис и, не здороваясь, спросил:
– Николаич, у тебя какой размер ноги?
– Сороковой, – сказал Резо.
– Тридцать девятый, – поправил я.
– Значит, размер он угадал. – Морис извлек из целлофанового пакета пару носков.
– Кто – он? – спросил Резо.
– Вор.
– Поймали? – спросил я.
– Нет. Побеседовали. Саша сказал, что у тебя вчера еще что-то украли.
– Часы. «Патек Филипп», – сказал Резо.
– Эти? – Морис извлек из кармана золотые часы.
– Эти! – сказал Резо.
– Ну, держи. На руке носи! – Отдал мне часы.
– А где ты их взял?
– Саша рассказал мне, я рассказал деловым людям, деловые люди нашли вора, вор сказал: «Вай, вай, вай, я не знал, что это ваш друг!» А носок не отдал, этот чатлах мамой клянется, что выкинул! Пришлось покупать. С тебя два шекеля, Николаич.
– Подожди, а это, случайно, не китайская реплика? Для меня это очень важно!
– Нет, стопроцентно фирменные. Мы проверяли.
– Тогда возьми. – Резо протянул ему два шекеля.
– Пешкеш! Подарок! – Морис денег не взял.
Когда Морис ушел, Резо сказал:
– Я уверен, что ребята скинулись и купили эти часы.
– Нет, Резо, давай считать, что вор сказал: «Вай, вай, вай…»
До конца поездки я хранил часы в сейфе, а в Москве сразу же вернул их Бондарчуку.
Вода из Иордана
В Назарете на улице с сувенирными лавками я купил для Юры Роста крестик, камушек и пробирку с водой из Иордана.
– Хотите везти в Союз? – спросил Саша Кляйн.
– Хочу.
– Отнимут на границе.
– Почему?
– Религиозная пропаганда.
– Крестик на себя надену. Камушек – просто камушек. А вода – просто вода.
– Не пройдет, Георгий Николаевич, на ней написано, что это вода из Иордана.
– Сниму этикетку.
– А вас спросят: что это за жидкость?
– Скажу, вода.
– Они спросят, зачем вы везете воду?
– Скажу, что в Израиле нет воды, поэтому она ценится.
– Но вы же не в Израиль ее везете!
– Слушай, отстань…
Когда мы улетали из Израиля, на таможне в аэропорту нас долго расспрашивали, что мы везем и нет ли у нас в багаже чужих вещей. А когда прошли пограничный контроль, там оказалось немало наших новых знакомых, грузинских евреев, которые хотели передать с нами посылки родным (в основном видеокассеты со свадьбами и бар-мицвами)[3]. Отказать было неудобно. (Как они прошли сквозь кордоны, до сих пор не знаю.) Кроме их посылок, я и сам вез много материалов: книги, журналы, видеокассеты. В Москве на таможню прислали письмо от директора «Мосфильма», что я везу материалы для работы над фильмом и киностудия просит их пропустить. Таможенник журналы перелистал – пропустил, видео выборочно посмотрел – пропустил, а когда увидел пробирку с водой из Иордана, напрягся:
