Католики-юнионисты в Северной Ирландии не одиноки в своем непризнании принадлежности к некоей «большой британской нации». Многие шотландцы, с которыми я разговаривал, также заявляли: «Мы не только не англичане — это-то само собой разумеется, — но мы вообще не хотим быть частью Великобритании, и у нас нет никакого британского патриотизма, со временем мы будем жить в независимой Шотландии». Жители Уэльса, валлийцы, так далеко не заходят, но однажды в центре Лондона я видел автомобиль, на номерном знаке которого было написано: «Счастье состоит в том, что ты знаешь, что ты валлиец». Мне даже стало грустно: неужели дело идет к распаду одного из величайших государств мира, наложившего уникальный, могучий отпечаток на всю историю человечества?
А что у нас? Прежде всего вызывает интерес, конечно, Украина. Да, бесспорно, украинцы — такой же славянский народ, как и русские, в этническом плане, вероятно, даже более «чисто славянский» — ну и что? Славянская общность в политическом смысле всегда была не более чем химерой, славянофильской утопией. Какая общность, какое сознание единой судьбы при тех взаимоотношениях, которые существовали веками между русскими и поляками, между сербами и хорватами, между болгарами и сербами? Но вот украинцы… С одной стороны, конечно, заметная разница в менталитете, обычаях, хозяйственных навыках; помню, на границе между тогда еще советскими Украиной и Россией, в Белгородской области, мне показали деревни, расположенные на противоположных берегах реки: покосившиеся избы-развалюхи на одной стороне — и чистенькие «хатки
біленьк
и» на другой. Язвительные шутки и анекдоты про «хохлов» и «москалей». Насколько все это важно? Ведь народы, веками живущие бок о бок, обычно вообще не испытывают друг к другу теплых чувств, достаточно посмотреть на карту мира и подумать: как относятся французы к англичанам и немцам, испанцы к португальцам, венгры к румынам, болгары к румынам, грекам, сербам и туркам, персы к арабам, китайцы к японцам, вьетнамцы к китайцам, камбоджийцы к вьетнамцам и т. д. Непосредственных соседей обычно недолюбливают, симпатии испытывают к тем, с кем нет общей границы, повседневного соприкосновения. Поэтому недружественные стереотипы, давно укоренившиеся во взаимоотношениях украинцев и русских — дело обычное, нормальное, в принципе не препятствующее сосуществованию без серьезных конфликтов. Я давно уже заметил наличие двух типов украинского национализма: один — «номенклатурно-карьерный» национализм, жажда большей степени автономии от центра: носители этого псевдонационализма — киевские сановники, с трудом изъяснявшиеся по-украински. Другой — «почвенный», или «языковый и культурный», национализм, культивировавшийся литераторами, профессорами и студентами, направленный на возрождение украинского языка и культуры, с непременным акцентированием различий между двумя нациями и с тайной мечтой о «незалежности». Со временем главным очагом этого второго типа национализма стала Западная Украина, особенно Галиция и в первую очередь Львов (теперь Львiв). Этот прекрасный город полюбился мне с первого взгляда. Одно из самых сильных впечатлений у меня было связано с посещением величественного военного кладбища, устроенного, разумеется, еще до советских времен; у нас таких отродясь не было и нет. К похороненным там польским военным в конце войны добавились могилы офицеров Красной Армии. Так вот, я обратил внимание на то, что почти у всех у них дата гибели приходится на один из весенних месяцев 1945 года, притом что Западная Украина была освобождена от немцев осенью 1944-го. Стало ясно, что они были убиты бандеровцами, украинскими националистами, которые сначала враждовали с немцами, подавившими их попытки создать самоуправление, а потом начали многолетнюю войну против Советской власти. Отголоски бандеровщины я уловил в забавном эпизоде, происшедшем, когда мы, группа офицеров с золотыми погонами, но в пилотках и кирзовых солдатских сапогах, прогуливались по бульвару между оперным театром и памятником Мицкевичу. Со скамейки вдруг поднялась пьяная личность и хрипло прокричала: «Хай живе Степан Бандера и его жiнка Параска!» — после чего свалилась обратно. Тогда Бандера был еще жив, за границей, потом его убьет советский агент. Спустя чуть ли не сорок лет я узнал, что во Львове (ставшем, разумеется, уже Львiвом) местные власти решили поставить Бандере памятник, а Галиция стала очагом самой оголтелой русофобии.
В 90-х годах, когда я преподавал в Америке, я разговорился в Принстонском университете со стариком, бывшим украинским националистом, пришедшим послушать мою лекцию о России и Украине после падения Советской власти. В 40-х годах он воевал против Красной Армии. «Вы бандеровец?» — спросил я. «Вовсе нет, я был бульбовцем». В Полесье, на границе с Белоруссией, где живут «полещуки», был свой, соперничавший с Бандерой, партизанский командир, взявший в качестве псевдонима имя Тараса Бульбы и пытавшийся создать независимую «Полеську Ciч». Старик напел мне даже песню, нечто вроде гимна бульбовцев: «Ой, не забудуть рейхскомиссары та политруки, як за свободу свого народа шли полещуки! Ой, не забудуть нашої Сiчи нiмцi та москалi ми ще поставим жовтоблакитний на самому Кремлi» (Имелся в виду желто-голубой украинский флаг.) Спустя полвека старый бульбовец был доволен: «его» люди пришли-таки к власти.
В Киеве, куда я ездил с лекциями каждый год, украинского языка почти не было слышно, разве что в трамвае попадется деревенская старуха, приехавшая за покупками. Но это отнюдь не значит, что среди какой-то части населения не было достаточно сильного и ясного национального самосознания. Было. Помню, подошел я к памятнику Богдану Хмельницкому в Киеве и встал рядом с каким-то стариком, который, не обращая на меня внимания, вдруг громко произнес: «Ой, Богдане, Богдане, шо ж ты зробив? Ты продав Украину москалям поганым». Я посмотрел на него с изумлением; позже мне сказали, что это слова Тараса Шевченко. Не могу ручаться, не проверял.
Отвечая на многочисленные вопросы в Америке в начале 90-х, когда немало моих коллег под свежим впечатлением войны в Югославии опасались вооруженного конфликта между Россией и Украиной, я убежденно говорил: «Не бойтесь, этого не будет. Здесь нет ничего похожего на сербско-хорватско-боснийский кровавый треугольник; между украинцами и русскими нет страшного наследия пролитой крови, нет застарелой взаимной ненависти». Я придерживаюсь этого мнения и сейчас, несмотря на то, что на Украине всячески раздуваются «антимоскальские» настроения. Однажды, будучи в Гарварде, я заглянул в Центр украинских исследований, отпочковавшийся от Центра советских исследований, и стал в библиотеке листать украинские газеты. В одной из провинциальных газет я увидел большую статью, озаглавленную «Севастополь — Micтo украинскоi слави». Стремясь опровергнуть известную формулировку «Севастополь — город русской славы», автор пытался доказать, что во всех российских победах на Черном море, равно как и в эпопее обороны Севастополя во время Крымской войны, решающую роль играли этнические украинцы — моряки и солдаты. Под стать этой статье были и многие другие; все это производит удручающее впечатление. А чего стоит недавнее сообщение о том, что якобы украинские власти хотят переименовать Севастополь в Севастомiсто, Симферополь — в Симфеpомiстo и т. д. Надеюсь, что до такой несусветной глупости дело не дойдет, но кто знает? Ведь после того как в момент распада Советского Союза оба типа украинского национализма объединились и мгновенно перекрасившиеся в «жовто-блакитные» цвета коммунисты перехватили у Руха знамя «незалежности», галицийские «самостийники» совершенно распоясались.
С одной стороны, делаются невероятно глупые, абсурдные и смехотворные вещи — взять хотя бы ту же историю с Севастополем. В украинских газетах, которые я читал в Гарварде, я нашел забавную историю о состоявшемся в Киеве первом украинском «конкурсе красуль» (красавиц). Девушкам, как известно, полагается, помимо появления в вечерних платьях и купальниках, еще соперничать в сфере интеллекта, т. е. отвечать на вопросы. В Киеве этой части конкурса не было, и на вопрос «почему?» организатор шоу ответил: «Да ведь эти… ни слова по-украински правильно сказать не могут». Мне рассказывали, что в киевских школах ученики на уроках, естественно, говорят по-украински, а на перемене — по-русски. Тираж русскоязычных газет и журналов неизмеримо превышает тираж украинских. Да, сейчас это еще так, но, с другой стороны, кто поручится, что так и останется? А может быть, через десять-двадцать лет новое поколение будет владеть русским не лучше, чем сейчас они владеют английским? Кажется невероятным, но — подумаем, подумаем… Административный ресурс властей весьма велик, и если все время бить в одну точку, может и получиться. Уж нам ли не знать, как власть с ее мощным пропагандистским аппаратом может «промывать мозги», причесывать население под свою гребенку?
