После одного моего выступления, в котором я сказал, что менталитет русского народа неверно было бы считать ориентальным, были возражения по поводу употребления самого слова «ориентальный»: в этом усмотрели расистский подход — дескать, нельзя делить людей на «восточных» и «западных». Многие полагают, что нельзя употреблять термин «Ближний Восток», так как это означает, что на данный регион смотрят из Европы, ведь только по отношению к ней он может считаться ближним, следовательно, это — «европоцентризм», западное высокомерие.
Мои земляки предупреждали меня, что даже в разговорах с соотечественниками на русском языке в присутствии американцев не следует произносить слово «негр», созвучное совершенно невозможному в Америке, давно запрещенному «ниггер». «Так ведь они же по-русски не поймут», — возражал я. «Нет, — отвечали мне, — негры все равно уловят, о чем речь, будут неприятности». В обиход давно вошло слово «blacks», но сейчас политически корректным считается «African Americans». А вообще в Америке ни в коем случае нельзя, споря с кем-то или обосновывая свое отрицательное мнение о ком-то, даже упоминать такие вещи, как национальная принадлежность человека, так же, впрочем, как его внешние данные, пол, возраст или черты характера. В принципе даже не следует косвенно намекать на национальность собеседника, если он сам этого не коснется; я знаком со Збигневом Бжезинским, известным политологом и бывшим советником президента Картера по национальной безопасности, мы с ним неоднократно беседовали, он пришел однажды слушать мою лекцию в Университете Джонс Хопкинс. Но когда я пробовал говорить с ним на его родном польском языке, он отвечал по-английски, и мне потом объяснили: Бжезинский хочет, чтобы его считали только американским политиком, и полагает, что даже намек на его происхождение неуместен. Во всем этом есть некий парадокс: ведь все американцы отлично знают свою родословную, гордятся ею, никто не скрывает своих национальных корней, я сотни раз слышал от людей: «а, вы из России, мои предки тоже родились где-то под Минском (или Киевом, Одессой и т. д.)», но человек должен сам об этом сказать, иначе всякое упоминание о происхождении будет политически некорректным.
В Америке не услышишь, например, таких реплик среди автомобилистов: «Эти черные (или испаноязычные) гоняют, как сумасшедшие», или «Она сама виновата в аварии: женщина за рулем — сами знаете», или «В его возрасте вообще уже не стоит за руль садиться». Конечно, люди могут именно так думать и в своем узком кругу даже говорить, но в обществе — никогда. Вместе с тем в университетских справочниках всегда четко указывается, сколько в данном университете или колледже студентов мужского и женского пола и каков процент представителей расовых групп (их по принятой в США классификации пять: «кавказцы», к которым относятся все «арийцы» и вообще более или менее «белые», включая русских и французов, евреев и арабов, ирландцев и греков и т. д.; азиаты (жители Южной и Восточной Азии); афроамериканцы, т. е. черные; испаноязычные, называемые «хиспаникс» или «латинос»; наконец, «нэйтивз», коренные, т. е. индейцы). На первый взгляд, это некорректно — указывать расовые и половые отличия, но на самом деле это — оборотная сторона борьбы против дискриминации и ущемления прав меньшинств: каждое высшее учебное заведение должно показать, что оно не дискриминирует чернокожих или желтых, а также женщин — они тоже относятся к «меньшинствам», хотя их в стране 54 %.
Это тесно связано с проводящейся в последние годы в Соединенных Штатах политикой, называемой «affirmative action», суть которой в искоренении дискриминации меньшинств, равно как и инвалидов, при приеме на работу или учебу. Недавно одноногая женщина подала в суд на владельцев дансинга, отказавшихся принять ее на работу в качестве танцора, и в соответствии с законом она может быть права: ведь ее не приняли именно потому, что она — инвалид. Сын одного моего знакомого, объясняя отцу, почему после окончания колледжа он не смог поступить на работу, которой добивался, сказал: «Вот если бы я был незамужней негритянкой, да еще больной СПИДом, меня бы точно приняли». Недавно развернулась борьба против affirmative action: выпускники колледжей — «кавказцы», т. е. белые, обратились в суд, доказывая, что их не взяли на работу, хотя они прошли по конкурсу, только потому, что решено было предоставить эти места неграм, набравшим меньше баллов. Ни одно учреждение не может позволить себе быть обвиненным в том, что в его штате недостаточно черных или испаноязычных. Поэтому появился термин «reverse discrimination» — дискриминация наоборот.
Однажды я шел по парку в кэмпусе Принстонского университета, и ко мне подошли телевизионщики: «Скажите, что вы думаете об affirmative action?» Я ответил, что в принципе это правильная идея, но любой справедливый принцип можно довести до абсурда. «Вчера, — сказал я, — в местной газете я прочел заметку с упреком в адрес властей штата Нью-Джерси в связи с тем, что в полиции штата всего 8 % испаноязычных, в то время как в целом в штате их 13 %. А что, если среди испаноязычных жителей штата не наберется 13 % людей, годных для работы в полиции? Значит, надо любой ценой соблюдать квоту, даже если это идет в ущерб самому населению штата Нью-Джерси?»
Можно привести сколько угодно примеров доведения до абсурда принципов защиты прав личности и прав меньшинств. Не так давно человека уволили с очень высокооплачиваемой работы только за то, что он в присутствии сослуживцев рассказал шутку, услышанную им накануне по телевидению. Шутка содержала слегка завуалированный расовый намек. Человек сказал в суде: «Но ведь это было на телевидении, каждый мог слышать». Ему ответили, что телевизор каждый вправе выключить, а он рассказал это в присутствии людей, кто-то из которых мог почувствовать себя оскорбленным, и тем самым ущемил их права. Я уже не буду говорить о многочисленных исках по поводу sexual harassment — сексуальных приставаний. Начальник назовет секретаршу «милочкой» или расскажет при ней двусмысленный анекдот — и готово дело: на него можно подать иск. Дошло до того, что в некоторых вузах профессора стараются принимать экзамен у студентки обязательно в присутствии ассистента либо при открытой двери.
Вообще судебных исков по самым различным поводам ежедневно подается в Америке огромное количество, что дает основание живущим там русским называть американцев нацией сутяг. Действительно, нашему человеку, который привык к бесправию и сам относится к закону наплевательски, а о правах личности вообще ничего толком не знает, многие поводы для исков в Америке кажутся смехотворными и идиотскими: «с жиру бесятся». Например, женщина отправлялась из Вашингтона в Лос-Анджелес, ее собака, как положено, должна была лететь в особом заднем отсеке; вдруг из окна самолета она видит, как ее собаку везут на тележке в другой самолет, направляющийся в Чикаго, и уже поздно что-либо делать. В конечном счете собаку из Чикаго переправили в Лос-Анджелес, но владелица подала на авиакомпанию в суд с требованием возместить моральный ущерб, причиненный как ей, так и собаке.
Крайняя щепетильность характерна для американцев во всех вопросах, так или иначе затрагивающих права личности, ее честь и достоинство; иногда эта щепетильность выглядит чрезмерной. Так, при мне был случай, когда профессор закончил лекцию интересным и эффектным афоризмом. Один студент, которому это показалось знакомым, покопался в журналах и обнаружил, что афоризм принадлежит другому человеку, известному ученому. Профессор не отрицал этого, но сказал, что он просто не успел указать на авторство афоризма, поскольку лекция заканчивалась и студенты уже начали вставать с мест. Это объяснение сочли недостаточным: он обязан был даже в устном выступлении указать первоисточник, иначе это выглядит как плагиат. Профессор подал в отставку.
Над всеми подобными вещами можно, конечно, смеяться — «нам бы ваши заботы». Но боюсь, что за абсурдными и анекдотическими случаями можно проглядеть главное: в Америке, как, вероятно, нигде в мире, проявляется забота о том, чтобы не ущемить права и интересы личности, даже если это иногда идет во вред интересам общества. Особенно это касается заботы о личности обездоленной, ущемленной, «обиженной Богом», и вполне естественно, что такая забота распространяется и на обездоленные группы общества. Отсюда — и специальные покаты на тротуарах во всех без исключения городах, чтобы можно было легко спускаться на инвалидных колясках, и соответствующие ступеньки на всех автобусах, и приспособления для инвалидов в общественных туалетах; отсюда и льготы для расовых меньшинств при поступлении на работу и в университет; отсюда и «политическая корректность», смысл которой в том, чтобы личность или группа, которые изначально лишены привилегий, поставлены уже при старте в неравные условия в силу природных или исторических причин, не ощущали себя обиженными, презираемыми, третьесортными. Отсюда, кстати, и welfare, система социального вспомоществования, иногда действительно противоречащая здравому смыслу (например, когда юная негритянка начинает рожать детей чуть ли не с четырнадцати лет, получает пособие, через десять лет у нее уже несколько детей от различных мужчин, она ни одного дня в жизни не работает, живет в свое удовольствие на пособие, дети растут в жуткой атмосфере пьянства, наркотиков, разврата, в криминальной среде, вступают в подростковые банды, не заканчивают школу и — дальнейший путь понятен). В Америке бесконечно много спорят по этому поводу; одни считают, что это прямая дорога к деградации общества, другие полагают, что это неизбежные издержки гуманной в основе своей политики.
