Таким образом, Гоббс решительно отвергает традиционные атрибуты бога, теологические рассуждения о природе божества, ограничившись лишь признанием существования бога и необходимости его почитания. И в этих двух пунктах философ был вполне солидарен с деизмом. Но он пошел дальше по пути к атеизму, подвергнув идею бога такому истолкованию (с позиций механистического материализма), которое не оставляло места сверхъестественному. А ведь вера в сверхъестественное является наиболее общим признаком всякой религии, ее важнейшим элементом!
В этой связи следует обратить особое внимание на те высказывания Гоббса, в которых выражено его отрицание сверхъестественного. Вполне понятно, что к вопросу о сверхъестественном Гоббс подходит довольно осторожно. Философ отдавал себе отчет в том, что означало бы безоговорочное отрицание таких проявлений сверхъестественного, как откровение, чудо и т. п. Вот почему он делает подчас оговорки и даже неоднократно ссылается на сверхъестественное откровение, посредством которого бог якобы сообщает людям свою волю. «Не приходится, конечно, сомневаться в том, что бог может сотворить сверхъестественные явления, — пишет Гоббс. — Но что бог это делает так часто, что люди должны бояться таких вещей больше, чем они боятся приостановки или изменения хода природы, который бог тоже может совершить, — это не является догматом христианской веры» (3, II, 57-58). В этом высказывании весь Гоббс с его признанием сверхъестественного на словах и отрицанием сверхъестественного на деле, коль скоро вероятность его осуществления не более, чем вероятность нарушения законов природы, приостановки ее естественного хода.
Примерно в таком же плане высказывается Гоббс и о чудесах. «Чудеса суть непостижимые вещи, — писал он, — но то, что непостижимо для одного, может быть постижимо для другого. Святость может быть притворной, а видимые удачи в этом мире бог чаще всего посылает обычным и естественным путем» (3, II, 301). Эти слова взяты из «Левиафана». В сочинении же «О человеке», опубликованном спустя несколько лет после выхода в свет «Левиафана», Гоббс выражался еще более определенно: «...чудес уже давно не бывает...» (3, I, 264). И философ делает из этого утверждения далеко идущие выводы. Поскольку у религии нет никаких сверхъестественных обоснований, по крайней мере таких, которые могли бы нами восприниматься как сверхъестественные, она должна целиком и полностью «зависеть от законов государства» (там же). Но если религия возводится в ранг государственных установлений, то следует не спорить о ней, а исполнять ее веление! (см. там же).
Мы подошли к последнему пункту Гоббсова учения о религии, раскрывающему место религии в системе политических, общественных отношений, а также ее социальные функции.
Надо прямо сказать, что в этом пункте Гоббс далек от атеизма. Он делает здесь даже шаг назад по сравнению с деизмом, требуя санкционирования религии государственной властью, превращения религиозного культа в инструмент политики. Но вместе с тем именно в этом пункте ярче всего проявился антиклерикализм Гоббса, его непримиримое отношение к стремлению церковников распространить свое влияние на все сферы жизни общества, подчинить себе саму верховную власть.
Мы уже имели возможность убедиться в том, что антиклерикализм пронизывает все сочинения философа. Однако более всего он выражен, конечно, в его политических произведениях: «О гражданине», «Левиафане» и «Бегемоте».
Из многочисленных высказываний философа о месте и роли религии приведем самые характерные. «Так как воля бога познается лишь через государство... то юридическое лицо бога может существовать лишь благодаря воле государства» (3, I, 276). «...Право верховных властителей, или верховное право государства, отнюдь не противоречит религии... Повиновение, которое граждане обязаны оказывать своему христианскому повелителю, не может противоречить христианской религии» (там же, 294). «...В христианских государствах суждение как о светских, так и о духовных делах принадлежит гражданской власти, и тот человек или то собрание, которое обладает верховной властью, есть глава и государства, и церкви, ибо церковь и христианское государство — одно и то же» (там же, 406).
Религия — плод страха, невежества и воображения. Она ничем по существу не отличается от суеверия. Но как только суеверные представления узакониваются государственной властью, они становятся религией. Последняя может быть как истинной, так и неистинной. Неистинной религией является, по Гоббсу, религия язычников. Истинная религия — это христианство, а также религия, возвещенная богом в Ветхом завете через своих пророков (см. 3, II, 90, 140).
Что касается языческой религии, то она есть не что иное, как «часть человеческой политики», указывающей те обязанности, которые требовали от своих подданных «языческие основатели государств и законодатели» (3, II, 140). Содержание же этой религии суть всевозможные «абсурдные мнения» относительно природы невидимых сил, а также причин настоящих и будущих событий. Цели создателей языческой религии были чисто политические: во-первых, «внушить народу, будто они сами выше простых смертных, с тем чтобы их законы могли быть легче всего приняты» (там же, 143); во-вторых, внушить веру, «будто те самые вещи, которые запрещены законами, неугодны также и богам»; в-третьих, внушить народу, что вину за свои несчастья он должен возлагать на собственное нарушение или ошибочное исполнение религиозного культа или на собственное неповиновение законам и был бы поэтому «менее всего склонен бунтовать против своих правителей» (там же, 144).
Истинная религия имеет также строго определенные социальные функции, ибо она устанавливает законы, не только определяющие обязанности людей по отношению к богу, но и по отношению друг к другу (см. 3, II, 145). И хотя основатели истинной религии действовали «согласно приказанию и наставлению бога», а не по собственному измышлению, как это делали основатели языческой религии, намерение и тех и других по существу было одним и тем же: «превратить доверяющих им людей в наиболее приспособленных к повиновению, к подчинению законам, к миру, к милосердию и гражданскому общежитию» (там же, 140).
Думается, что сказанного вполне достаточно, чтобы понять и оценить ту роль, которую Гоббс приписывал религии. Религию он превращал в неотъемлемую часть политической надстройки общества, в прерогативу государственной власти, в действенный инструмент поддержания и укрепления этой власти. Специфические социальные функции религии, и прежде всего важнейшая из них — иллюзорно-компенсаторная, отступали при этом, естественно, на второй план и даже вообще терялись Гоббсом из виду. Зато всячески выделялась регулятивная функция религии, которая по существу отождествлялась с аналогичной функцией, выполняемой моралью и правом.
Естественные законы, являющиеся моральноправовыми предписаниями, освящаются государственной властью и становятся гражданскими законами. Но они же выступают у Гоббса одновременно и как божественные законы, как обязанности граждан, вытекающие из установленной религии. Получается, таким образом, как бы единый комплекс политических и моральноправовых факторов, в который включается и религия, чтобы придать этому комплексу еще большую силу и влияние.
При этом нельзя, разумеется, закрывать глаза на классовую подоплеку подобной интерпретации религии. Сознавал ли или не сознавал того Гоббс, но его учение о религии, как и учение о государстве, служило интересам господствующих классов, помогало им не только узаконивать эксплуататорские порядки, но и освящать эти порядки именем бога, возводить их в ранг божественных установлений.
В свете изложенной нами Гоббсовой концепции религии должен решаться и вопрос о его личном отношении к вере в бога. В буржуазной литературе о Гоббсе этому вопросу подчас уделяется слишком много внимания и он неправомерно выпячивается на передний план. При этом одни исследователи (например, Л. Стивен), хотя и отмечают атеистический характер философии Гоббса, считают, что сам он был верующим человеком. Другие же пытаются полностью «реабилитировать» Гоббса перед лицом религии и провозглашают его, как упомянутый выше Ф. Худ, «искренне верующим христианином», а принадлежность английского материалиста к атеизму объявляют, как это сделал У. Гловер, «легендой».
