Броди отпустил ее.

Следующей ввели Дульси. С ней был адвокат Джонни Бен Уильямс.

Бен был сорокалетний коричневый, слегка располневший человек с аккуратно уложенной прической и большими усами. На нем был двубортный серый костюм, очки в роговой оправе и строгие черные туфли делового человека из Гарлема.

Броди опустил привычные вопросы и сразу спросил Дульси:

— Вы первой обнаружили тело?

— Вы не обязаны отвечать на этот вопрос, — быстро сказал ей адвокат.

— Это еще почему? — рявкнул Броди.

— Пятая поправка, — напомнил адвокат.

— Это не комиссия по расследованию антиамериканской деятельности, — отозвался Броди. — Я могу задержать ее как главного свидетеля, и тогда ей придется отвечать Большому жюри, если вы на это напрашиваетесь.

— Ладно, ответьте ему, — сказал адвокат после небольшой паузы, как бы поразмыслив, после чего он умолк, полагая, что честно отработал свои деньги.

Дульси сообщила, что, когда она вышла из дома, у корзины уже стоял Чинк.

— Вы уверены? — спросил Броди.

— Я не слепая. Я потому-то и подошла узнать, на что это он уставился, и увидела Вэла.

Броди оставил на время эту тему и поинтересовался, как она начинала свою карьеру в Гарлеме. Ничего нового он не услышал.

— Ваш муж платил ему жалованье? — спросил Броди.

— Нет, он просто вынимал деньги из кармана и давал взаймы, когда Вэл просил. Иногда он давал ему выиграть. Ну и я помогала как могла…

— Давно он помолвлен с Куколкой?

— Помолвлен! — саркастически воскликнула Дульси. — Он просто давно бегает за этой стервой.

Броди оставил эту тему и стал задавать вопросы о рэкете Вэла, о его врагах и о том, были ли у него при себе в тот день большие деньги. Он также попросил ее описать, какие при нем были ценности. Она сказала про наручные часы, золотое кольцо и запонки. Это соответствовало тому, что было обнаружено на покойнике. Дульси сказала, что в бумажнике и правда могло быть только тридцать семь долларов.

Затем Броди взялся прорабатывать вопрос времени. Если верить Дульси, Вэл ушел из дома часов в десять. По ее словам, Вэл хотел посмотреть шоу в театре «Аполло», где оркестр Билли Экстайна выступал вместе с братьями Николс. Он пригласил ее тоже, но у нее была назначена встреча с парикмахером. Поэтому он решил заехать в клуб, взять Джонни, а потом уже ехать на поминки.

Она же вернулась домой в двенадцать часов ночи с Аламеной, которая снимала комнату этажом ниже в том же доме.

— Сколько времени вы с Мейми провели в ванной? — спросил Броди.

— Полчаса. Может, больше, может, меньше. Когда я посмотрела на часы, было четыре двадцать пять. Тогда-то и начал колотить в дверь преподобный Шорт.

Броди показал ей нож и повторил, что сказал о нем преподобный Шорт.

— Этот нож вам дал Чарли Чинк? — спросил он.

Адвокат подал голос, сказав, что ей не стоит отвечать на этот вопрос.

Дульси вдруг разразилась истерическим смехом и лишь минут через пять настолько пришла в себя, что смогла произнести:

— Ему бы следовало жениться. А то смотрит на этих катунов каждую субботу и мечтает сам побарахтаться.

Броди покраснел.

Могильщик хмыкнул:

— А я-то думал, проповедник церкви Святого Экстаза просто обязан кататься по полу вместе с сестрицами во Христе.

— Большинство из них и катается, — призналась Дульси. — Но у преподобного Шорта так часто бывают видения, что он если и катается, то с призраками.

— Ладно, пока все, — сказал Броди. — Я вас отпускаю под залог в пять тысяч долларов.

— На этот счет не волнуйтесь, — поспешил успокоить Дульси адвокат.

— А я и не волнуюсь, — отозвалась Дульси.

Джонни опоздал на пятнадцать минут. Его адвокат стал улаживать вопрос об освобождении Дульси под залог, а Джонни отказался отвечать на вопросы без своего юрисконсульта.

Не успел Броди задать свой первый вопрос, как адвокат передал ему письменные показания двух помощников Джонни, Кида Никеля и Пони, согласно которым Джонни ушел один из своего клуба «Тихуана» на углу Мэдисон-авеню и 124-й улицы. Вэл, по их словам, за вечер в клубе так и не появился.

Не дожидаясь вопросов, Джонни сообщил, что последний раз видел Вэла в девять часов вечера накануне у него на квартире.

— Как вы относились к шурину, который брал деньги и ничего не делал? — спросил Броди.

— Мне было все равно, — отвечал Джонни. — Она так или иначе давала бы их ему. Мне хотелось, чтобы она к этому не имела отношения.

— Вас это не раздражало? — спросил Броди.

— Мне было все равно, я уже сказал, — повторил Джонни равнодушным голосом. — Он был ни то ни сё — ни жулик, ни честный трудяга. Он не умел играть, не умел сводничать. У него не было своего рэкета. Но я не имел ничего против того, чтобы он был под рукой. Он всегда был готов пошутить, посмеяться.

Броди предъявил нож. Джонни взял его, открыл, закрыл, повертел в руках и вернул.

— Хорошая штучка, — сказал он.

— Вы раньше этот нож видали? — спросил Броди.

— Если бы видал, то купил бы себе такой же.

Броди передал ему слова Шорта насчет Дульси, Чарли Чинка и ножа. Когда он закончил, на лице Джонни не отразилось никаких чувств.

— Этот проповедник спятил, — сказал он все так же равнодушно.

Он и Броди обменялись холодными невозмутимыми взглядами.

— Ладно, дружище, можете идти, — сказал Броди.

— Хорошо, — сказал Джонни, вставая, — только не называйте меня «дружище».

— Как же прикажете вас называть, мистер Перри? — удивился сержант.

— Все вокруг зовут меня Джонни — чем плохо?

Броди встал, посмотрел на Могильщика, потом на Гробовщика.

— Ну, кто у нас кандидат в убийцы?

— Можно попробовать выяснить, кто купил нож, — сказал Могильщик.

— Это мы уже сделали утром, «Аберкромби и Фитч» год назад закупили шесть таких ножей и пока не продали ни одного.

— Ну, это не единственный магазин в Нью-Йорке, где продаются охотничьи принадлежности, — возразил Могильщик.

— От этого все равно мало толку, — подал голос Гробовщик. — Пока мы не поймем, почему его убили, мы не найдем убийцу.

— Дело непростое, — сказал Могильщик. — Полные потемки.

— Я не согласен, — сказал Броди. — Уже одно нам понятно: убили его не из-за денег. Значит, дело в женщине. Шерше ля фам, как говорят французы. Но это не означает, что убила его женщина.

Могильщик снял шляпу и почесал макушку.

— Мы в Гарлеме, — сказал он. — Другого такого места на всей земле не сыскать. Гарлемцы все делают не так, как остальные. Сам черт их не разберет. Вот, например, жили-были двое трудяг, двое отцов семейств, так они повздорили и порезали друг друга в баре на углу Пятой авеню, около 118-й улицы, — не могли решить, Париж ли во Франции или Франция в Париже.

— Это еще что! — рассмеялся Броди. — Двое ирландцев в Адовой кухне[3] поспорили и застрелили друг друга, потому как не сумели договориться, ирландцы произошли от богов или боги от ирландцев.

Аламена сидела на заднем сиденье «кадиллака», Джонни и Дульси спереди, а адвокат примостился рядом с Пламенной.

Проехав совсем немного, Джонни подрулил к обочине и обернулся, чтобы видеть одновременно и Дульси, и Аламену.

— Слушайте, женщины, я хочу, чтобы вы помалкивали обо всем этом. Мы едем к Толстяку, и не вздумайте поднимать там волну. Мы понятия не имеем, кто это сделал. Ясно?

— Это Чинк, — решительно сказала Дульси.

— Ты этого не знаешь.

— Черта с два не знаю.

Джонни уставился на нее так пристально, что она заерзала на сиденье.

— Если ты знаешь, кто это сделал, то должна знать и почему он это сделал.

Она откусила кончик наманикюренного ногтя и сказала с угрюмым вызовом:

— Нет, не знаю!

— Тогда заткнись и помалкивай. Пусть этим занимаются легавые. Им за это платят.

Дульси заплакала.