Вот поэтому я и взялся за эту работу. Ведь я, в точном смысле этого слова, не историк, я политик. Политик, изучающий историю не ради гонораров или праздного любопытства, а для того, чтобы сегодня использовать находки предшественников и не повторить их ошибки. И если я не разберусь с этим вопросом, то кто кроме меня?

А в чем разница?

Любое общественное явление или событие имеет сотни обстоятельств, описывающих и характеризующих это событие. Надо сказать, что в технике и науке исследовать легче, поскольку там факторов и параметров процесса существенно меньше, чем в общественной жизни. И когда исследователь делает тот или иной вывод по событию, то он опирается на эти обстоятельства, как правило, уверяя, что опирается на все ему известные. Но, во-первых, важные обстоятельства не всегда заметны, а часто просто скрываются заинтересованными лицами. Во-вторых, обстоятельства не все равноценны и не все пригодны для постановки вывода.

И, наконец, исследователь общественной жизни – это не амперметр или микрометр, он сам является частицей этой жизни и оценивает ее не с объективной позиции, как бы он этого ни хотел, а с позиции своего знания жизни. А эти знания разительно отличаются, скажем, у московского историка, окончившего МГУ, никогда никем не руководившего в условиях обязательного исполнения дела подчиненными и сделавшего карьеру на тихой кафедре в каком-либо московском институте, и у председателя колхоза, обязанного ежедневно вывезти в город 20 тонн молока и руководящего полутысячей человек, очень «неинтеллигентных». Я не хочу сказать, что у этого историка знаний, как таковых, меньше, особенно книжных, но если речь зайдет об управлении людьми, то эти его знания не о том. Не о том, что нужно знать, чтобы исследовать в этой области. А явления общественной жизни – это сплошь исследования поступков людей, находившихся в системе управления. Тут выводы председателя колхоза будут надежнее.

Так вот, исходя из своего опыта, исследователи и выбирают обстоятельства для постановки вывода, и их разный опыт приведет к выбору разных обстоятельств и разным выводам. Образный пример. Вот парень женился на девушке, почему? Обстоятельств, по которым можно сделать вывод, десятки – тут и ее красота, и характер, и наличие богатого папы, и прочее, прочее. И один исследователь, исходя из своего опыта, сделает вывод, что парень женился потому, что у девушки богатый папа, а другой, исходя из своего опыта, сделает вывод, что он женился по любви. И оба будут основывать свои выводы на фактах порою одних и тех же, и оба будут правы (по-своему), а выводы будут разными. Эту проблему жизненного опыта исследователя хорошо передает ироническая сентенция: «Коммунисты считают Сталина коммунистом. Патриоты считают Сталина патриотом. Националисты считают Сталина националистом. Мерзавцы считают Сталина мерзавцем».

Вот, скажем, историк разбирает тактико-технические данные самолетов и подготовку летчиков. Это важно, из этого исследования может появиться любопытный вывод. Но для политика этот вывод третьестепенен. Почему? Потому, что у политика есть подчиненные, и ему важно, были ли у исторических личностей того времени возможности найти талантливых и трудолюбивых конструкторов и изготовителей самолета и были ли возможности подготовить умелых и храбрых летчиков? Политика не любопытство толкает на исследования, а вопрос, что сегодня делать, чтобы были такие самолеты и такие летчики?

У молниеносной войны есть феномен, который до сих пор обойден вниманием даже тех исследователей, которые начали заниматься ее молниеносностью сразу же после окончания Второй мировой войны – по свежим следам. Скажем, помянутый британский военный аналитик Д. Фуллер ни слова не написал об этом феномене в своей книге «Вторая мировая война 1939—1945 гг. Стратегический и тактический обзор», вышедшей из печати еще в 1948 году.

Этот феномен – полная неожиданность подобного рода войны для всех ее участников и свидетелей.

Поясню эту мысль на примере ядерной войны. Ядерной войны в мире еще не было, но ведь случись ядерная война, ее начало, да, может быть внезапным, но сама по себе она не будет неожиданной – о ней знают с момента создания ядерного оружия, и ее ждут, а само понятие такой войны и термин для нее уже готовы.

А вот термин «молниеносная война» (Blitzkrieg, «блицкриг») возник только после победы нацистской Германии над Польшей в 1939 году, и возник потому, что (с учетом общих сил вступивших в войну государств и численности их вооруженных сил) кратковременность этой войны была действительно феноменальной. Ранним утром 1 сентября 1939 года немецкий бронепоезд сделал первый выстрел в этой войне, а уже 17 сентября 1939 года правительство Польши и командование ее вооруженных сил сбежали из страны, так сказать, не попрощавшись ни с народом, ни с вооруженными силами. А ведь вооруженные силы Польши считались в Европе одними из самых сильных!

Причем, что в данном случае особенно интересно, сама эта молниеносность (быстрота) войны с Польшей оказалась неожиданной и для главных действующих лиц этой войны.

Пожалуй, наименее глупо выглядит правительство СССР, уже хотя бы потому, что Советскому Союзу отводилась роль нейтральной страны, и РККА незачем было готовиться к войне с Польшей. Однако Гитлер, боясь предстоящей войны, все же хотел втянуть СССР в конфликт с Польшей на своей стороне, и еще 29 августа Германия пригласила СССР тоже ввести войска в Польшу в сферу влияния СССР. Но правительство СССР отказалось, и отказалось на том основании, что Германия с Польшей еще могут заключить перемирие. То есть самым худшим сценарием развития событий для Польши СССР считал заключение ею сепаратного перемирия с Германией, а судя по тому, как он помогал Польше перед войной и в ее начале, Советский Союз был уверен, что Польша с союзниками Англией и Францией окажутся победителями.

И лишь когда немцы проинформировали СССР, что румыны уже ждут у себя удирающих правительство и генералитет Польши, когда стало ясно, что польского государства уже нет, когда стало ясно, что немцам просто не с кем заключать перемирие, в Советском Союзе началось организационное движение. Только 9 сентября СССР спешно объявил мобилизацию и начал создавать два фронта для похода в Польшу. Для мобилизации СССР надо было 15 дней, то есть приказы на боевые действия создаваемым в спешном порядке фронтам должны были быть даны где-то к 24 сентября. А на самом деле советские соединения, не успев полностью отмобилизоваться, уже 17 сентября вынуждены были входить на территорию бывшей Польши для защиты западных украинцев и белорусов от оккупации их немцами, – практически через неделю после начала мобилизации!

То есть у правительства СССР и мысли не было, что война может протекать так быстро и закончиться полным уничтожением Польши как государства, иначе СССР, чтобы успеть провести мобилизацию, объявил бы ее еще в августе.

Совершенно глупо выглядят союзники Польши.

Англия, объявив Германии войну 3 сентября, вообще не имела армии, способной высадиться на континенте, поскольку полагала, что успеет отмобилизовать необходимые силы за время, пока агрессию немцев будут сдерживать поляки и французы.

Согласно франко– и англо-польского договоров, Франция обязывалась в случае германской агрессии против Польши немедленно провести ряд наступательных операций с ограниченными целями против немецкого Западного фронта, и лишь после 15-го дня мобилизации, отмобилизовав армию, французы должны были организовать широкое наступление на Германию основными силами.

Англия и Франция объявили мобилизацию 1 сентября, а 3-го вступили в войну, и уже 5 сентября Франция, исполняя договоренность с Польшей, действительно провела частную наступательную операцию. Но представитель французской армии при польском Генштабе уже 10 сентября доложил в Париж, что в польской армии царит полнейший хаос, главное польское командование практически не имеет связи с войсками, практически не имеет никакой информации о продвижении немцев и положении собственных войск и что польская армия, собственно, уже разгромлена.