Привести Талисман в действие могли лишь некоторые существа с определенными особенностями мышления и еще некими свойствами (может быть, думал он, это особые качества души?). Термин, которым этих существ называли, Инек перевел для себя как «восприимцы», хотя его и здесь не оставляли сомнения в точности соответствия. Хранился Талисман у наиболее способного, или наиболее умелого, или наиболее преданного из галактических восприимцев, который переносил его от звезды к звезде, – этакое бесконечное шествие. Через Талисман и его хранителя обитатели каждой планеты черпали вселенскую энергию духовности.
Мысль об этом буквально потрясала, наполняя душу восторгом. Мысль о возможности соприкоснуться с духовностью, заполняющей Галактику и, без сомнения, Вселенную целиком. Как это, должно быть, замечательно, думал он, и сколько рождает уверенности в том, что жизнь занимает особое место в великой схеме бытия, что даже один-единственный человек, независимо от того, сколь он мал, слаб и незначителен, все же наделен важной ролью в грандиозном действе, развертывающемся в пространстве и времени.
– Что-то случилось, Инек? – спросила Мэри.
– Нет, ничего, – ответил он. – Я просто задумался. Прошу прощения.
– Ты говорил о том, какие великие открытия ждут нас в Галактике, – сказал Дэвид. – Вот тот, например, раздел математики, о котором ты когда-то нам рассказывал…
– Ты имеешь в виду математику Арктура? Я и сейчас знаю не больше, чем тогда. Слишком для меня сложно. Этот раздел математики основан на поведенческом символизме.
Трудно даже назвать эту дисциплину математикой, думал он, хотя, если вдуматься, «математика» – самый подходящий термин. Это именно то, чего, без сомнения, не хватает ученым Земли, чтобы их социальные исследования оказывались эффективными и логичными в такой же степени, как эффективны и логичны механизмы, создаваемые на планете с помощью традиционных разделов математики.
– А вспомни биологию, созданную расой из созвездия Андромеды, которая заселила все эти непокорные планеты, – сказала Мэри.
– Да, я помню. Но Земля должна развиться и интеллектуально, и морально, прежде чем мы сможем рискнуть по их примеру использовать такие знания. Хотя, я думаю, даже сейчас им нашлось бы применение.
При воспоминании о том, как андромедяне использовали свои знания, его охватывала дрожь. Видимо, это доказывало, что он все еще гражданин Земли, которому по-прежнему близки все пристрастия, предубеждения и привычки человеческого разума. Потому что андромедяне поступили в полном соответствии со здравым смыслом. Если ты не можешь колонизировать планету, оставаясь самим собой, в том виде, в каком существуешь, тогда ты просто изменяешься. Превращаешь себя в существо, которое способно на этой планете жить, и подчиняешь ее себе. Если надо стать червем, становишься червем. Или насекомым, или моллюском, или чем-то еще – чем или кем нужно. И меняешь ты при этом не только тело, но и разум, меняешь до такой степени, какая необходима, чтобы выжить на этой планете.
– А все их лекарства? – продолжала Мэри. – Все медицинские знания, которые можно было бы использовать на Земле. Хотя бы тот маленький набор, что прислали тебе из Галактического Центра.
– Да, набор лекарств, которые могли бы вылечить практически любую болезнь на Земле. Это мучит меня, пожалуй, сильнее всего. Знать, что они вот там, в шкафу, то есть уже на этой планете, где в них нуждается так много людей…
– Ты мог бы отправить образцы каким-нибудь медицинским организациям или производителям лекарств, – сказал Дэвид.
Инек покачал головой:
– Я уже думал об этом. Но я должен помнить и о Галактике, о своих обязательствах перед Галактическим Центром. Они так старались, чтобы станция осталась незамеченной. Мне нужно думать об Улиссе и обо всех моих друзьях. Я не могу разрушить их планы. Не могу предать их. И вообще, если вдуматься, Галактический Центр и работа, которую они выполняют, – все это гораздо важнее, чем одна только Земля.
– И нашим и вашим, значит, – произнес Дэвид с легкой издевкой в голосе.
– Вот именно. Одно время – много лет назад – я хотел написать несколько статей для научных журналов. Не медицинских, разумеется, потому что я ничего не смыслю в медицине. Лекарства у меня есть, лежат себе на полке, и к ним даже приложены инструкции по использованию, но эти таблетки, порошки, мази или что-то там еще – уже готовое. Однако я все же набрался кое-каких знаний в других областях, что-то понял. Не очень много, но, во всяком случае, достаточно, чтобы намекнуть, в каком направлении надо двигаться. Для людей сведущих это вполне могло бы послужить толчком.
– Вряд ли из этого что-нибудь вышло бы, – заметил Дэвид. – У тебя нет практического опыта исследования. Ты нигде не учился и не связан ни с одним из колледжей или научных центров. Тебя бы просто не напечатали, если бы ты не представил каких-либо доказательств.
– Это я понимаю, конечно. Потому и не стал никуда писать. Я знал, что это безнадежно. Да и какие могут быть претензии к научным журналам – они ведь должны отвечать за то, что печатают. Их страницы открыты отнюдь не для любого желающего. Но даже если бы редакторы отнеслись к моим статьям уважительно и захотели их опубликовать, они непременно захотели бы узнать, кто я такой. А это привело бы их на станцию.
– Но даже если бы ты сумел остаться в тени, – добавил Дэвид, – не только в этом все дело. Вот ты говорил о своей лояльности к Галактическому Центру…
– Если бы на меня никто не обращал внимания, все было бы в порядке. Если бы я мог просто подбрасывать земным ученым идеи, чтобы они сами разрабатывали их дальше, это не принесло бы вреда Галактическому Центру. Главная проблема в том, чтобы не раскрывать источник идей.
– Видимо, даже в этом случае ты все равно не смог бы слишком много, – сказал Дэвид. – У тебя нет достаточно подробных данных, чтобы на их основе можно было сделать что-то значительное. Галактическая наука слишком далека от привычных, наезженных дорог.
– Это я понимаю, – ответил Инек. – Например, психотехника Манкалинена-три. Если бы Земля располагала этими знаниями, люди наверняка нашли бы способы лечения нервных и умственных расстройств. Мы освободили бы бесчисленные заведения для нервнобольных, а потом снесли бы их или стали использовать для чего-то другого. Они просто стали бы ненужными. Но, кроме жителей Манкалинена-три, нас некому научить. Сам я знаю только, что они достигли в психотехнике невероятных успехов, но больше мне ничего не известно. Но ведь я ничего не смыслю в этой науке. Точные знания можно получить только от них, от жителей звезд.
– Ты все время говоришь о неизвестных науках, – сказала Мэри. – Люди еще даже не подозревают об их существовании.
– И не только люди – мы тоже, – добавил Дэвид.
– Дэвид! – воскликнула Мэри.
– Нам незачем прикидываться людьми, – ответил Дэвид рассерженно.
– Но вы – люди, – сказал Инек с усилием. – Для меня вы – люди. Кроме вас, у меня никого нет. В чем дело, Дэвид?
– Мне кажется, пришло время сказать, кто мы на самом деле, – ответил тот. – Мы – иллюзии, плод воображения. Мы созданы тобой с единственной целью: появляться и разговаривать с тобой, заменяя тебе настоящих людей, общения с которыми ты лишен.
– Но ты ведь так не думаешь, Мэри! – крикнул Инек. – Ты не можешь так думать!
Он потянулся к ней и тут же безвольно уронил руки, с ужасом осознав, что хотел сделать. Впервые в жизни Инек попытался дотронуться до нее, впервые за все эти годы он забылся.
– Извини, Мэри. Мне не следовало этого делать.
В ее глазах заблестели слезы.
– Если бы это было возможно! – вздохнула она. – Я так хотела бы, чтобы это было возможно!
– Дэвид, – позвал Инек, не поворачивая головы.
– Дэвид ушел, – сказала Мэри. – Он не вернется. – Мэри медленно покачала головой.
– В чем дело, Мэри? Что происходит? Что я такое наделал?
– Ничего, – ответила она, – если не считать, что ты сделал нас слишком похожими на людей. Настолько похожими, что у нас появились все человеческие качества. И теперь мы уже не марионетки, не красивые куклы, мы – люди! Мне кажется, именно это мучило Дэвида больше всего – не то, что он человек, а то, что, став человеком, он по-прежнему остается тенью. Раньше, когда мы были куклами, это не имело значения. У нас не было тогда человеческих чувств.
