Надо сказать, что, к счастью, эта зараза не коснулась военных организаций Парижа, которые мне дали возможность стать на ноги.
В настоящее время я живу в Инвалидном доме в Мон-Моренси и не желаю ничего лучшего, как перемены советского режима и возвращения живым на свою прекрасную Родину.
Примечание
После вывоза всего офицерского состава училища англичанами юнкера не захотели расходиться, а продолжали вести прежнюю нормальную жизнь, ожидая возвращения своих офицеров. Юнкерское начальство (вахмистры, портупей-юнкера) выбрало из своей среды достойных на должность начальника училища, командиров сотен. Начальник училища — взводный портупей-юнкер Михал Юськин — ежедневно назначал дежурного по училищу. Производились утренняя и вечерняя поверки с пением молитвы и гимнов — Донского и Кубанского, как делалось раньше. Была налажена связь со станциями, где оставались родители и родственники юнкеров.
Во время выдачи семей казаков и гражданских беженцев в лагере Пеггец возле г. Лиенц юнкера оцепили кольцом собравшуюся толпу, взявшись за руки, и противодействовали английским солдатам насильно бросать в грузовики стариков, женщин и детей. Очень правдиво написана картина С. Г. Королькова, на которой изображено избиение безоружных юнкеров, казаков, казачек и детей. Как происходила выдача в Лиенце, уже не раз было описано, и я к этому возвращаться не буду.
Владыка Нафанаил[37]
Воспоминания о борьбе с насильственной репатриацией в Гамбурге в 1945 г
В самом начале мая 1945 г., за несколько дней до сдачи Гамбурга англичанам, мы: архимандрит Нафанаил и иеромонах Виталий, пришли из Берлина в Гамбург частью пешком, частью подвозимые попутными автомобилями.
На богослужение, организованное нами в предоставленной нам англичанами немецкой церкви св. Иоанна Богослова, хлынуло множество народа, главным образом русских и сербов из многочисленных лагерей «остарбайтеров». Вскоре англичане отдали нам для богослужения и жительства бывшую штаб-квартиру гитлеровской организации СА.
После Пасхи англичане начали увозить русских в советскую зону. Это не была в полном смысле слова насильственная репатриация. Этих людей не заковывали в кандалы, не отправляли как арестованных. Они ехали, иногда даже распевая бравурные песни. Но подавляющее большинство ехало неохотно, только потому, что другого выхода не было. Англичане упорно твердили: «Все русские должны ехать домой».
Из самого большого в Гамбурге, т. н. «рыбного», лагеря, где было сосредоточено около 20 тысяч «остарбайтеров», главным образом русских, были в этот первый период репатриации вывезены все до единого обитателя. Среди увезенных было несколько священнослужителей. Уезжая, они плакали горькими слезами, и многие прибегали к нам, прося «похлопотать, чтобы можно было остаться».
Но мы с о. Виталием к этому времени только с трудом начали находить ходы к английским офицерам, от которых зависело осуществление репатриации. Разговоры с ними были приблизительно одинаковы:
— Неужели вы будете проводить насильственную репатриацию?
— Насильственную? Нет, конечно.
— Значит, те, кто не хочет возвращаться домой, могут остаться?
— Нет, остаться нельзя, все русские должны ехать домой.
— А если они не хотят?
— Ну почему же они не хотят. Вы повлияйте на них. Ведь в России все так прекрасно. Им будет очень хорошо.
— Да как же я им буду рассказывать о том, что делается в России, когда они это все знают гораздо лучше меня?
Такие разговоры не приводили ни к чему. Со слезами и отчаянием люди каждый день продолжали уезжать на восток. Оттуда стали доходить вести, все более мрачные. Нескольким увезенным удалось бежать и вернуться. Они рассказывали об ужасах. Среди увозимых начались самоубийства. Доходили слухи, что в американской зоне самоубийства принимают массовый характер.
Наконец, в конце мая в одном лагере в Гамбурге, предназначенном к вывозу (Кверкамп, или Функтурмс), 600 русских насельников выкинули черный флаг и составили прошение по-русски и по-английски (английский текст писал В. Геккер), в котором решительно просил английские власти расстрелять их на месте, но не отправлять на Родину. Под прошением было поставлено 68 подписей, так как не все 600 человек в том лагере решились подписать такое категорическое заявление.
С этим документом я пошел к начальнику репатриационного отдела, полковнику Джеймсу. Приняв от меня указанное прошение, полковник обещал снестись по этому делу с Главным Военным управлением и через несколько дней дать ответ.
Ответ был получен в самом начале июня. Его я помню точно наизусть:
«Никго, кто не является военным преступником или не был советским гражданином к 1 сентября 1939 г., не должен быть репатриированным против своей воли».
Это значило, что советские граждане, бывшие таковыми с 1 сентября 1939 г., подлежали репатриации и против своей воли.
Помню, в какое негодование пришел молодой английский священник из числа Cawly Fathers, который на короткое время приехал тогда в Германию, чтобы работать с ди-пи, как стали зваться «остарбайтеры». Убедившись, что он ничем помочь не может, он скоро уехал. К сожалению, не помню его имени.
Но вскоре с о. Виталием стали вырисовываться возможности обойти бесчеловечные правила и добиться спасения наших людей от насильственной репатриации.
На следующий день после получения официального ответа из Главной Квартиры мы снова были у полковника Джеймса.
— А как польские граждане, могут ли они остаться в Германии при желании?
— Они пользуются привилегией выбирать ехать им или нет, — не без мрачной иронии ответил полковник, я тоже наизусть запомнил эти слова.
— Так эти жители лагеря Кверкамп, подписавшие решения о расстреле, и все живущие вместе с ними, являются все без исключения польскими гражданами. Как известно, в Польше до войны было 8 миллионов русских, украинцев и белорусов. Удовлетворить их принадлежность к польскому гражданству документами мы не можем, так как немцы у всех работников с востока, и у русских и у поляков, отбирали документы. Следовательно, мы должны положиться на показания самих людей. Что вы на это скажете?
— Прекрасно. Составьте список жителей Кверкампа, желающих возвратиться на родину, принесите его офицеру связи, состоящему при нашем военном управлении, и если он этот список примет, я ничего не буду иметь против того, чтобы люди были приведены в польский лагерь и остались в Германии.
Мы составили этот список. На этот раз записавшихся было 618 человек, все поголовно жители Кверкампа. Этот список мы отнесли к польскому офицеру связи, майору армии Андерса, убежденному антикоммунисту. Он подписал список, как соответствующий действительности, поставив на него свою печать, и вместе с нами, т. е. со мной и с о. Виталием, отнес его к полковнику Джеймсу, который принял его и сказал, что во вторник, S июня, начальники Кверкамп будут переведены в польский лагерь.
Это была суббота 2 июня (20 мая по церковному календарю).
Заехав на минуту домой, мы радостно отправились в лагерь Кверкамп. Там наше известие было принято с восторгом. Женщины из двух кусков белой и красной материи сшили польский флаг, который был поднят над лагерем, мужчины наскоро стали заучивать основные польские фразы, коверкая их на русский лад, вроде: «И по польски вшитко разумью».
В одном пустовавшем бараке мы кнопками прикрепили к пустым шкафам захваченные нами иконы. Получился иконостас. И мы начали служение всенощной, а после всенощной исповедовали всех желающих на другой день причастия. Исповедовалось и на другой день причащалось около 400 человек, больше половины жителей лагеря. Среди детей в лагере оказалось много некрещеных. Рано утром на следующий день, до Литургии, мы крестили более 30 детей. После Литургии с массовым Причащением мы совершили несколько бракосочетаний пар, живших дотоль в гражданском сожитии, из-за опасности церковных браков при советской власти, не допускавших эмигрантского духовенства к «остарбайтерам».
