Ким оказался среди немногих, чья радость была неполной в этот день.
— Когда будем восстанавливать Ладу? — спросил он сразу.
Зарек ответил, естественно, что надо подождать, понаблюдать Гхора. Ведь ему только исправили травмы и заменили переключатель. Старческие клетки остались в мускулах и органах. Необходимо проверить, удачно ли пойдет омоложение, исчезнет ли седина, морщинистая кожа?
Наблюдения начались с первого мгновения, продолжались в пути и в доме Ксана круглосуточно.
И что же?
Гхор не только ожил, но и поздоровел. Он как будто отоспался в могиле, стал свежее и бодрее.
Седина — цветовой индикатор старости — таяла, словно снег, отступая к вискам. Кожа расправлялась, исчезали морщины на лбу, расправлялись плечи. Гхор становился выше, сильнее, мускулистее. Ел с отменным аппетитом здорового мальчика, спал непробудно, был полон энергии.
Помнил все отлично. Проверочные упражнения на сообразительность, внимание, запоминание выполнял по норме двадцатипятилетнего.
Неделю его держали в постели на санаторном режиме, отсчитывали движения, шаги, усилия. Потом выяснилось, что под утро тайком он вылезает в окно и не прогуливается, а бегает: пробегает три-четыре километра по дорожкам сада, чтобы вылить избыток энергии.
Он вел себя так неосторожно: игнорируя режим, читал ночи напролет, на заре купался в ледяной Волге, ел когда попало, бродил по окрестным лесам, возвращался мокрый до пояса. И Зарек счел полезным открыть всю правду Исподволь, как тяжелобольному, как сыну о смерти отца, рассказал, что он, Гхор, был мертв полтора года и должен со своим вторым телом обращаться бережнее. Гхор воспринял это сообщение с легкостью мальчишки, переболевшего гриппом. Болел и выздоровел, что может быть естественнее?
И тогда же он спросил о Ладе. Пришлось рассказать. Ведь умалчивание бросало бы тень на ее поведение. Тогда бы получилось: муж умер, весь мир вызволял его, а бывшая жена не откликнулась.
— Так восстанавливайте же ее скорее! — воскликнул Гхор.
Он просил, настаивал, умолял с жаром влюбленного юноши. Не спал ночей, горел, требовал точного срока, повесил календарь, уговаривал скостить несколько дней, отчеркивал часы.
И, в сущности, не было причины откладывать.
Ладу возрождали без торжеств, без всемирного праздника, без зрителей. Даже полированную кнопку нажимал не Зарек, а Ким, верный друг, сопровождавший Ладу во все трудные минуты.
Нажал… и застыл с открытым ртом. Вдохнуть не было силы. И сердце замерло. Что-то будет?
Не хватало мужества открыть дверцу. Ким медлил, пока изнутри не послышался стук. И Лада, живая, цветущая, в красном платье своем с черным поясом, выпорхнула наружу. На лилиях в ее волосах сверкали капельки воды… позапрошлогодние.
— Все уже кончено, Кимушка? Спасибо, дорогой. Ну, я побегу переоденусь, и за дело. Оставила АВ-12 на столе. А ты торопись на свое свидание.
Ким вздрогнул. Даже слова. Даже интонация позапрошлогодняя. Шутка про свидание. Для этой Лады ничего не произошло, она торопится спасать мужа.
Ким поймал ее за руку.
— Стой, Лада. Послушай, Лада. Ты — это не ты. Ты — записанная и восстановленная. Это твоя вторая жизнь.
Лада замерла, расставив руки. Одна у Кима в руке, другая протянута к двери.
— Ким, это правда? Ты не разыгрываешь меня?
— Истинная правда. Гляди, вот Нина, Сева, их же не было при записи.
— А Гхор?
— Жив. Восстановлен. Здоров. Совсем здоров, уверяю тебя.
— Вези же меня к нему скорей!
Они ехали по земле, в машине, и Лада всю дорогу расспрашивала о Гхоре: как он выглядит, как себя чувствует, помнит ли о ней, справлялся ли?
А Ким держал ее за руку, живую, теплую, нежную и сильную, молодую, с выгоревшим пушком на загорелой коже. Ловил дыхание, блеск глаз, восхищался… и не верил.
Что же это такое рядом с ним, ставшее Ладой?
Новой Ладе он попробовал рассказать о той, что состарилась и умерла во сне, не приходя в сознание. Но юная жена Гхора слушала без внимания, с эгоизмом влюбленной внучки. Бедная бабушка, жалко ее, но свое она отжила. О бабушке поплачем в другой раз.
— А Гхор? Как он выглядит? Не изменился?
Киму даже обидно стало за ту старушку, отдавшую жизнь ради счастья этой равнодушной девицы. И обе они — Лада. Как странно! Путаница в уме. Мыслить надо по-новому.
— И он уже не седой? — допытывалась Лада.
Последний разворот. Дамба, ведущая на остров.
Аллея с еще не растаявшим снегом, серым и ноздреватым. Ворота.
Но кто это бежит навстречу по лужам, поднимая грязь фонтаном, оступаясь в мокром снегу, балансируя руками?
— Куда под колеса, оголтелый?!
И Лада из кабины прямо в воду.
— Гхор!
— Лада!
Стоят в снежной каше по колено, целуются. Головы откинут, посмотрят друг на друга и целуются опять.
— Любимый!
— Любимая!
Минуты через три Лада вспомнила о третьем лишнем, протянула ему руки для утешения:
— Кимушка, спасибо!
Но Кима не было. Он оставил влюбленных у машины и ушел прямо в чащу по ноздреватому снегу к березкам и осинкам, еще худеньким, голенастым, с растопыренными сучьями, но освещенным солнцем и жизнерадостным, как девчонки-подростки, у которых все хорошее впереди. Шагал, продавливая наст, смотрел сквозь ветки на бледно-голубое небо и широко улыбался от уха до уха. Так и шел с застывшей улыбкой.
Ревности не было. И зависти не было: такому беспредельному счастью нельзя завидовать. Да Ким и сам был счастлив. Видимо, счастье дарить самое чистое, самое светлое, оно сродни материнству. И таких минут у Кима будет много отныне. Много, много раз будет он сводить расставшихся, видеть глаза, затуманенные слезами радости, слышать трепетное спасибо. Почтальоном радости будет он в этом мире, нет приятнее функции,
ГЛАВА 32. ВСЕ ЕЩЕ ПЛАЧУТ
Кадры из памяти Кима.
Будем вечно молодыми! Вечно будем молодыми!
Сплетая руки, юноши и девушки несутся в буйном хороводе.
Глаза их блестят, лица раскраснелись, ветер треплет волосы, дыхания не хватает для пения, для крика, для танца.
Небо тоже ликует. Художники раскрасили светом облака.
Словно девушки в пестрых нарядах, толпятся они над Москвой, каждое смотрится в зеркало реки. Взлетают ракеты, огненные букеты распускаются в небе, с шипением, треском и звоном крутятся огненные колеса. Треск и грохот в небе, песни и хохот на земле. Весело и оглушительно празднуют люди победу над смертью.
Мир велик и многолюден. Есть в нем и такие, которые не радуются даже в этот день всемирной радости. С озабоченным видом набирают они номера на своих браслетах, взывают:
— Справочная, дайте мне позывные Гхора. Через ноль? А профессора Зарека? Тоже через ноль? Безобразие!
Каждый человек с каждым может связаться по радио. Каждый друг знает пожизненные позывные друга, каждый возлюбленный с нежностью шепчет любимое имя и номер любимой. Но есть люди, которых можно вызывать только через ноль — через радио-секретаря, иначе им некогда будет жить, работать и кушать. Чаще это знаменитые врачи, знаменитые артисты и знаменитые космонавты. У Ксана тоже номер с нулем. И он сам распорядился дать браслеты с нулем Зареку, Гхору и Ладе. Ведь он знал, что мир велик и даже в праздник радости найдутся несчастные. Статистика говорит, что каждую секунду на Земле умирает один человек. Их близким невозможно ликовать в надежде на будущее. Им надо спасать умирающего сейчас.
— Справочная, дайте номер помощника Зарека, высокого такого, полного, его показывали на экране. КИМС 46-19? Спасибо.
И слабенький ток вызова иголочкой покалывает кожу Кима. На его браслете, таком инертном до сегодняшнего дня, чередой проходят незнакомые гости.
Женщина средних лет (выше средних) с малоподвижным, искусственно подкрашенным лицом. Чувствуется, что кожа натянута и выделана усилиями многих косметиков.
— Вы Ким, помощник Зарека? Ох, какой милый мальчик! Голубчик, вы, верно, знаете меня в лицо. Я Мата, артистка, я «Девушка, презирающая любовь», я «Цветочница из Орлеана», я «Наташа Ростова». Милый, мне нужна молодость, как воздух. Мое амплуа расцветающие девочки, я не могу играть властных и злобных замоскворецких старух.