Там Элеонора узнала (о чем позже записала в своей летописи), что Бог не всегда был на стороне крестоносцев. Секретари Раймунда Тулузского получили также страшное известие об Эмихо, графе Лейнингенском, который воспользовался призывом идти на Иерусалим для того, чтобы развязать кампанию ненависти против рейнландских евреев. Эмихо свято верил, что наградой за его деятельность станет корона Византийской империи. Сначала он намеревался устроить бесчинства в Шпейере, но потом передумал и напал на Майнц, где евреи, прячась на задворках этого большого города, жили в своем особенном закрытом мире, носили серые и пурпурные одежды, берегли свои традиции, штудировали Тору и отмечали собственные религиозные праздники. Придя в Майнц, Эмихо, объявив, что у него на теле чудесным образом появился крест (вероятнее всего, это был укус блохи), свирепо напал на тамошних евреев. Ему помогал Гийом Плотник, виконт Мелунский. Этот виконт, прирожденный убийца, получил свою зловещую кличку в Иберии за то, что любил вбивать гвозди и скобы во лбы своих жертв. Эти двое убийц и их приспешники взяли искалеченный труп одного человека из его отряда, который погиб намного раньше, и стали носить его по городу, выкрикивая: «Смотрите, что сделали евреи с нашим товарищем! Они захватили гоя, сварили его, а потом эту воду вылили в ваши колодцы, чтобы отравить вас!» Вспыхнуло насилие. Многие евреи убежали и спрятались во дворце епископа, но позже их предали. Эмихо и Гийом захватили старейшину евреев по имени Исаак. Накинув ему на шею веревку, они потащили его по грязным улицам к месту казни, где начали орать, что помилуют его, если он примет христианство. Исаак жестом показал, что он не в состоянии и слова вымолвить, ибо шея его сдавлена веревкой. Однако, когда веревку ослабили, он сказал всего три слова: «Отрубите мне голову». Так они и сделали. А потом призвали своих последователей к кровавой резне. Они убили около семисот евреев, которые не смогли выстоять против многотысячной толпы. Десятки сообщений, приходивших в канцелярию, рассказывали о подобных отвратительных бесчинствах. Наступил момент, когда Элеонора уже не смогла продолжать чтение. Вернув документы секретарю, она вышла из шатра канцелярии в сопровождении Гуго и Готфрида.

В мрачном настроении пребывали позже Элеонора, Гуго, Готфрид, Альберик и Имогена, когда собрались, чтобы поужинать жареным кроликом и хлебом. Они встретились в большом потрепанном шатре, в котором жили Готфрид и Гуго. Там воняло сырой кожей, потом и дымом. Не успел отец Альберик произнести благодарение Господу за ужин, как в шатер ворвался Бельтран и уселся вместе со всеми как раз напротив входа. Он принес с собой отзвуки ночного лагеря, готовящегося ко сну. Заслышав унылый волчий вой, все замерли.

– Сегодня был тяжелый день, – произнес Готфрид, впиваясь зубами в недопеченный хлеб. Скорчив недовольную гримасу, он взял кубок и отхлебнул вина.

– Ужасные новости, – пробормотал Альберик. – Погибло так много крестоносцев! А Петр Пустынник опозорил свое имя.

– Негодяи! – возразил ему Гуго. – Они убили сотни евреев, не пощадив при этом ни женщин, ни детей! Какое отношение имеет это к богоугодным делам?!

– Мы заплатим за это, – сказал Альберик. – Невинная кровь никогда не остается неотомщенной.

– Это – вина наших предводителей, – заявил Гуго. – Епископов, графов и знати. Они должны были установить жесткую дисциплину и порядок в армии Господней.

– Но они же враги Господа, – заметила Имогена.

– Кто – враги?

– Евреи. Они же распяли Владыку нашего. Сказано, что Его кровь падет на них и на их детей.

– Но кровь Христова должна очищать и освящать, – заявил Гуго.

– Или наказывать, – добавил Альберик, однако его голосу явно не хватало убежденности. – А по правде говоря, – вздохнул он, – чем они хуже нас?

– Кто? Евреи или турки? – спросила Элеонора.

– И те и другие, – пробормотал Альберик. – Евреи? Кто они, как не Божьи дети? А мы кто? Тоже Божьи дети. А турки? И они – Божьи дети. Тем не менее мы убиваем друг друга из лучших побуждений. – Священник огляделся вокруг. – Но мы, мы сами – Божьи дети? Или же Бога не существует, и мы есть те, кто мы есть, – убийцы по зову сердца?

Присутствующие с изумлением уставились на Альберика.

– Отче, – спросил его Готфрид, – вы сожалеете, что пошли с нами?

– Да нет, – пожал плечами Альберик. – Не жалею. Просто задаюсь вопросом.

– Но турки захватили вотчину Христову, Священный Город, – сказал Бельтран, наклонившись вперед, и на его озябшее, заросшее щетиной лицо пал отблеск костра. – Его святейшество Папа говорит, что наш высший долг вырвать эту вотчину, эту Землю Господню из рук врагов и вернуть ее законным хозяевам. В самом деле, отче, если какой-то пришелец захватил мой дом или вашу церковь, то мы просто обязаны вернуть их себе.

– Едет дьявол на черном коне, – проговорил нараспев Пьер Бартелеми, без приглашения влетая в шатер и садясь рядом с остальными. Он обвел присутствующих перепуганным взглядом. – Я слышал вести, – продолжил он. – В последние дни нам было очень трудно. Вскоре мы увидим новые чудеса и услышим новые потрясающие известия.

– А как быть нам, брат? – тихо спросила его Элеонора.

– Сатана, князь тьмы, сеет раздор там, где его не должно быть, – заявил Пьер. – Мы поклялись заниматься богоугодным делом. Правильно я говорю, братья и сестры? – Но ему никто не ответил.

Элеонора внимательно посмотрела на Гуго. Это он настоял на том, чтобы среди «Бедных братьев» бытовали лишь обращения «брат» и «сестра» и чтобы каждый в обязательном порядке ежедневно повторял семь раз «Отче наш», трижды – «Славься, Пресвятая Богородица», дважды «Слава тебе, Господи», а также псалмы «Направь нас, Господи» и «Слава тебе, Царица Небесная». Он также заставил «Бедных братьев храма Гроба Господня» согласиться с тем, что деньги, награбленное и боевые трофеи будут распределяться между всеми равномерно. Договорились также о поддержании строгой дисциплины и суровом наказаний тех, кто будет уличен в жестокости к мирному населению. Элеонора спросила о евреях; те, которых ей довелось встретить лично, показались ей довольно безобидными, робкими и напутанными. Да, она почти ничего хорошего для них не сделала, однако не сделала и ничего плохого.

– Вы знаете наши правила, – ответил Гуго, отпив вина. – И мы будем их придерживаться. И еще одно, очень важное! Я говорю это в связи с печальной участью, постигшей Райнальда. Если нас возьмут в плен, – сказал он, поставив кубок, – то не будем трусами. Вознесемся к Господу с чистыми сердцами, договорились?

Его слова были встречены гулом одобрения. Гуго умолк, давая возможность брату Норберту войти и присесть рядом.

– Я услышал ваш разговор, – сказал монах, откидывая капюшон. Он кашлянул и потер живот. – Стоял тут рядом, ждал, пока успокоится мой желудок. Я слышал, что здесь упоминались евреи и турки. Знаете, что я думаю? – Он обвел жестом присутствующих. – Что все мы – убийцы. Подождите… – Он поднял руку, предваряя протесты. – Скажите мне каждый: разве с вами не бывало такого, что вы злились на брата или сестру настолько сильно, что были готовы их убить? И кто-нибудь из вас осмелился сказать об этом вслух? – На морщинистом лице бенедиктинца расплылась улыбка, обнажив желтеющие зубы. – Помните, – прошептал он, наклонившись вперед, – что мысль порождает слово, а слово порождает дело.

– Так это и есть твой ответ, да? – спросил его Гуго. – Что мы все убийцы?

– Это не ответ, – задумчиво произнес Норберт. – Просто то, что я узнал, живя на этом свете. Убийство зависит от желания, от намерения – так говорил великий Августин. То есть, я хочу сказать, что… – Взгляд его слезящихся глаз упал на Элеонору, и он протянул свою руку с длинными пальцами, будто бы намереваясь схватить завиток ее черных волос. – Если бы я задумал напасть на вашу сестру и изнасиловать ее… – монах игриво наклонил голову и прищурил глаз, а Элеонора изобразила на лице гримасу ужаса, – а потом убить ее, вы бы имели все основания защищать ее, не так ли, Гуго?