– Мы – люди старомодные, – сказала Элин. – Мне всегда казалось, что жить в таком доме, как этот, все равно что обитать, скажем, в землянке в двадцатом столетии.

– И все-таки дом не лишен своеобразного очарования, – ответил Блейк. – А это ощущение прочности и безопасности…

– Да, вы правы, это в нем есть, – сказал сенатор. – Прислушайтесь к ветру, который тщится ворваться сюда. Прислушайтесь к дождю…

Он покрутил стакан с коньяком.

– Конечно, дом не летает, – продолжал сенатор, – и не будет с вами разговаривать. Но кому нужен летающий и…

– Папа! – воскликнула Элин.

– Простите, сэр, – сказал сенатор, – у меня есть свои привязанности, я люблю о них поговорить и подчас позволяю себе увлечься больше, чем следовало бы. Подозреваю, что иногда я бываю неучтив. Дочь вроде бы сказала, что видела вас по трехмернику…

– Сказала, папа, сказала! Ты совсем не обращаешь на меня внимания. Так увяз в своих биоинженерных слушаниях, что ничего не замечаешь.

– Но ведь это очень важные слушания, милочка, – возразил сенатор. – В скором времени человечеству предстоит принять решение: как быть со всеми этими планетами, которые мы открываем. И я заявляю тебе, что только безумец мог предложить создавать на них земные условия. Подумай, сколько времени и денег проглотит эта работа.

– Кстати, совсем забыла, – сказала Элин. – Мама звонила. Сегодня вечером ее не будет дома. Она прослышала о грозе и решила остаться в Нью-Йорке.

– Прекрасно, – проворчал сенатор. – В такую ночь лучше не путешествовать. Как ей понравился Лондон? Она что-нибудь говорила?

– Она в восторге от спектакля.

– Мюзик-холл, – пояснил сенатор Блейку. – Возрождение древнего развлечения. Очень примитивного, по-моему. Жена прямо больна им. Она у нас человек с претензией на тонкий художественный вкус.

– Какие ужасы ты говоришь! – воскликнула Элин.

– Ничуть не бывало, – ответил сенатор. – Это правда. Однако вернемся к биоинженерии. Может быть, у вас есть на сей счет какое-то мнение, мистер Блейк?

– Нет, вряд ли, – ответил Блейк. – По-моему, я несколько утратил связь с ходом вещей.

– Утратили связь? Да, так и должно было случиться. Эта шумиха вокруг звезд. Теперь я вспоминаю. Вы были в капсуле, и вас нашли какие-то шахтеры с астероидов. В какой системе?

– В окрестностях Антареса. Маленькая звезда, безымянная, только с номером. Но я ничего этого не помню. Меня не оживляли, пока не привезли в Вашингтон.

– И вы ничего не помните?

– Ничегошеньки, – ответил Блейк. – Моя сознательная жизнь началась меньше месяца назад. Я не знаю, ни кто я такой, ни…

– Но у вас есть имя.

– Просто удобства ради, – сказал Блейк. – Я сам его себе выбрал. Джон Смит тоже сгодилось бы. Должен же человек иметь какое-то имя.

– Однако, насколько я помню, какие-то подспудные знания у вас были.

– Да, в том-то и странность. Я знал о Земле, о ее народе, о его обычаях, но во многих отношениях я безнадежно отстал от жизни. Я не перестаю удивляться. Я спотыкаюсь о незнакомые традиции, верования, слова.

– Не надо об этом, – тихо сказала Элин. – Мы не хотим показаться излишне любопытными.

– Ничего, – ответил Блейк. – Я смирился с этим положением вещей. Я попал в странную обстановку, но когда-нибудь, возможно, узнаю все. Может быть, вспомню, кто я такой, где и когда родился, что случилось там, в космосе. А пока, как вы понимаете, я здорово озадачен. Однако здесь все проявили такт, мне подарили жилище. Меня не беспокоят. Дом в маленькой деревушке…

– В деревушке? – спросил сенатор. – Я полагаю, он где-то неподалеку?

– Даже и не знаю, – ответил Блейк. – Со мной произошло нечто странное. Я не знаю, где нахожусь. А деревня называется Мидлтон.

– Это рядом, в долине, – сказал сенатор. – Отсюда и пяти миль не будет. Похоже, мы соседи.

– Я вышел прогуляться после обеда, – рассказал им Блейк. – И смотрел на горы из внутреннего дворика. Близилась гроза. Огромные черные тучи и молнии, но до них было еще порядочно далеко. А потом я вдруг оказался на холме за ручьем, напротив вашего дома. Шел дождь, и я насквозь промок.

Он умолк и осторожно установил свой бокал с коньяком на каменную плиту под очагом. Он посмотрел сначала на отца, потом на дочь.

– Вот так все и было, – добавил Блейк. – Я знаю, это звучит дико…

– Это звучит как нечто совершенно невероятное, – ответил сенатор.

– По-видимому, да, – согласился Блейк. – Причем дело не только в пространстве, но и во времени тоже. Я не просто очутился в нескольких милях от места, где стоял. Когда я вышел во дворик, только-только начинало смеркаться, а теперь уже ночь.

– Мне очень жаль, что этот болван-охранник ослепил вас фонарем. Должно быть, оказаться здесь уже было достаточным потрясением. Я не просил охраны. Я даже не хочу иметь ее. Но Женева требует, чтобы ко всем сенаторам была приставлена стража. Почему – я толком и не знаю. Уверен, что в мире нет кровожадных людей. Наконец-то Земля стала цивилизованной, по крайней мере, отчасти. Хотя на это ушли долгие годы.

– Но из-за этого биоинженерного вопроса страсти тут накалились, – сказала Элин.

– Он привел лишь к более решительной политике, – возразил сенатор. – И нет никаких причин…

– Есть, – ответила она, – есть. Все эти фанатики, почитающие Библию, все эти заклятые ретрограды и рутинеры ополчились против биоинженерии.

Она повернулась к Блейку.

– Известно ли вам, что сенатор, который живет в доме, построенном триста лет назад, и кичится тем, что в нем нет ни единого технического новшества…

– А повар? – перебил сенатор. – Ты забываешь о поваре.

Она пропустила его слова мимо ушей.

– …и кичится тем, что в доме нет ни единого технического новшества, связался с шайкой сумасбродов, с архипрогрессивистами, сторонниками далекоидущих преобразований?

– Никаких таких далекоидущих преобразований, – возразил сенатор. – Обыкновенный здравый смысл. Создание земных условий на одной планете обойдется в триллионы долларов. Гораздо быстрее и за умеренную цену мы сможем сконструировать человеческую расу, способную жить на этой планете. Вместо того чтобы подгонять планету под человека, мы подгоним человека под планету.

– В том-то и соль, – сказала Элин. – Мысль о переделке человека стала твоим противникам поперек горла. Это существо уже не будет человеком.

– Возможно, его наружность и будет иной, – возразил сенатор, – но человеком оно по-прежнему останется.

– Разумеется, вы понимаете, что я не противница сенатора, – сказала Элин Блейку. – Но иногда бывает ужасно трудно заставить его осознать, с чем он столкнулся.

– Моя дочь выступает как адвокат дьявола, – пояснил сенатор. – И порой это приносит пользу. Но сейчас в этом нет особой нужды. Я и так знаю, насколько ожесточенно действует оппозиция.

Он взял графин. Блейк покачал головой.

– Может быть, я сумею как-то добраться до дома? – сказал он. – Тяжелый выдался вечерок.

– Переночевали бы у нас.

– Спасибо, сенатор, но если есть какая-то возможность…

– Разумеется, – ответил сенатор. – Кто-нибудь из охранников вас отвезет. Лучше воспользоваться наземной машиной: такая ночь не для леталок.

– Буду очень признателен.

– У одного из охранников появится возможность сделать полезное дело, – сказал сенатор. – Ему, по крайней мере, не будут мерещиться волки. Кстати, вы там, на улице, не видели волка?

– Нет, – ответил Блейк, – волка я не видел.

Майкл Даниельс стоял у окна и смотрел, как наземная обслуга на Риверсайде, по ту сторону бульвара, помогает домам заходить на посадку. Черные фундаменты влажно поблескивали в ночи, а в четверти мили от них лежал, как чернильно-черный лист, отражавший посадочные огни, Потомак.

Один за другим дома неуклюже спускались с затянутого тучами неба, становились на отведенные для них постаменты, покачивались, осторожно подгоняя посадочные решетки под рельеф фундаментов.