Фут ответил, не поворачивая головы:

— Основной доклад прочтет главный специалист по психометрии. Я лишь слегка обрисовал ситуацию.

— О, Господи! — воскликнул незнакомец. — Парень, зачем же нам выслушивать то, что мы давно знаем?

— Я лишь начал разговор. И кроме того, меня зовут Джастин Фут, и никакой я вам не приятель.

Мэри Сперлинг решительно вмешалась.

— Брат, — обратилась она к незнакомцу, — поскольку вы обращаетесь к Опекунам, то не могли бы вы представиться? К сожалению, я не узнаю вас.

— Извините, Сестра. Я — Лазарус Лонг, выступаю от своего имени.

Мэри покачала головой:

— Я так и не поняла, откуда вы.

— Еще раз прошу прощения. Это имя для «Маскарада», которое я взял во времена Первого Пророка… Оно показалось мне забавным. Имя моего Клана — Смит. Вудро Вильсон Смит.

— Вудро Смит?.. Так сколько же вам лет?

— Что? Ах, да, я просто не считал в последнее время. Сто… Нет, подождите… Двести… Двести тринадцать. Да, точно, двести тринадцать.

Внезапно воцарилась мертвая тишина. Мэри смущенно спросила:

— Разве вы не слышали, когда я спрашивала, присутствует ли здесь кто-нибудь старше меня?

— Слышал. Да ерунда все это, Сестра. У вас очень хорошо получалось. Так уж случилось, что я не посещал собраний Кланов больше ста лет.

— Я попрошу вас вести собрание дальше, — сказала Мэри, покидая трибуну.

— Нет, что вы! — запротестовал седой, но она не обратила на это никакого внимания и нашла себе свободное место. Он огляделся вокруг, пожал плечами и понял, что надо уступить. Неуклюже пристроившись у края стола, он снова заговорил:

— Ну что ж, продолжим. Кто следующий?

Ральф Шульц из Клана Шульцев был больше похож на банкира, чем на специалиста по психометрии. Он не был ни излишне застенчивым, ни рассеянным, и речь его была плавной, неторопливой и полной достоинства:

«Я был одним из тех, кто предложил покончить с „Маскарадом“. Это была ошибка. Мне казалось, что все воспримут это как должное. Я, конечно же, предвидел, что горстка ненормальных будет недолюбливать и даже ненавидеть нас; я даже предполагал, что большинство будет нам завидовать, ведь всякий, кто любит жизнь, хотел бы пожить подольше. Но я не думал, что возникнут настолько серьезные проблемы. Как известно, современное сознание покончило с межрасовыми распрями; тот, кто еще не освободился от расовых предрассудков, стыдится об этом говорить. Я считал, что наше общество уже стало настолько терпимым, что мы сможем мирно и открыто жить рядом с недолговечными.

И оказался неправ. Негры ненавидели белых людей и завидовали им, пока белые пользовались привилегиями, которые из-за цвета кожи были недоступны неграм. Это была здоровая, нормальная реакция. Когда с дискриминацией покончили, проблема разрешилась сама собой и произошла культурная ассимиляция. Мы отмечали, что точно так же недолговечные завидуют долгожителям, но считали, что зависть не свойственна большинству людей, поскольку для них очевидно, что мы обладаем этими свойствами благодаря нашим генам. Это не наша вина и не заслуга, а просто удачный шанс, которым когда-то воспользовались наши предки.

Однако это были не более чем желательные для нас предположения. Теперь уже нетрудно увидеть, что корректное применение математических методов дало бы другой ответ и выявило фальшивые аналогии. Я не защищаю тех, кто ошибся, здесь не может быть оправдания. Мы обманулись в своих ожиданиях.

На самом деле произошло следующее. Мы продемонстрировали нашим недолговечным собратьям величайшее благо, которое только может представить себе человек… Затем сообщили, что оно никогда не будет им принадлежать… Они же отказались поверить нам. Их зависть превратилась в ненависть, поскольку они уверовали, что мы злонамеренно лишаем их законных прав.

Сегодня ручейки ненависти превратились в такой бурный поток, что возникла реальная угроза благосостоянию и даже жизни наших братьев, добровольно разоблачивших себя. Потенциально эта угроза представляет опасность для всех нас, и она чрезвычайно велика, поэтому решение данной проблемы не терпит отлагательств».

Присутствующие восприняли информацию довольно спокойно: привычка вырабатывалась у них годами, что, однако, не могло свидетельствовать о полном единодушии.

— Ева Барстоу, представляю Клан Куперов. Ральф Шульц, мне сто девятнадцать лет. Я, пожалуй, постарше вас. Я не являюсь крупным специалистом в области математики и человеческого поведения, как вы, но я знала многих людей.

Мне кажется, что человеческие существа изначально нежны, добры и приветливы. Безусловно, у них есть некоторые недостатки, но большинство людей будут вести себя прилично, если им дать какой-нибудь минимальный шанс. Я не могу поверить, что они будут ненавидеть меня и будут жаждать моего уничтожения только потому, что я уже долго живу на свете. Возможно, вы снова ошибаетесь?

Шульц невозмутимо посмотрел на нее и поправил юбку.

— Вы правы, Ева. Я снова могу легко ошибиться. В психологии такое случается: это настолько сложный предмет, в нем столько неизвестных, скрытых связей, что наши отчаянные попытки разобраться в происходящем иногда выглядят нелепо.

Он снова встал, повернулся лицом к присутствующим и с достоинством продолжил: «На этот раз я не стану делать долгосрочных прогнозов. Я просто излагаю факты, избегаю предположений и не принимаю желаемое за действительное. А факты таковы, что мои прогнозы столь же точны, как в том случае, что яйцо обязательно разобьется, если оно упадет на пол. Но Ева права… в определенной степени. Люди действительно добры и благородны, но только по отношению друг к другу. Ева не подвергается опасности со стороны своих соседей и друзей. Я тоже не опасаюсь своих товарищей. Но весь парадокс состоит в том, что опасность для нее исходит от моих соседей и друзей, а для меня опасны ее друзья. Массовая психология — это не просто сумма психологий индивидуумов; это один из основных постулатов социальной психодинамики, а не какие-то мои домыслы. Это норма движения массы, закон толпы, который знают и используют военные, политические и религиозные лидеры в своих целях, привлекая для этого рекламных агентов, пророков и пропагандистов, подстрекателей, актеров и гангстеров. Закон толпы действовал в течение столетий, причем намного раньше, чем был описан с помощью математики. Он обычно срабатывает, и сейчас такой момент как раз наступил.

Я и мои коллеги стали замечать, что в последнее время недовольство толпы по отношению к нам нарастает. Мы не могли поделиться своими подозрениями с Советом, потому что у нас не было достаточно доказательств. Тогда это могло бы быть расценено просто как брюзжание свихнувшегося меньшинства в обществе, которое становилось все более здоровым. Эта тенденция сначала была столь незаметна, что мы даже не были уверены, существует ли она на самом деле, поскольку все общественные тенденции тесно переплетаются друг с другом, как спагетти на тарелке. А для математического описания взаимодействия общественных сил необходимо наличие многомерного топологического пространства, нередко с подключением десяти-двенадцати измерений.

Итак, мы ждали, волновались и очень осторожно пытались проводить статистические исследования.

Социопсихологические явления возникают и исчезают по закону „растущих дрожжей“ — сложной закономерности расстановки сил. Мы все еще не теряли надежды, что другие благоприятные факторы обратят эту тенденцию вспять — например, работы Нельсона в области симбиотики, наш собственный вклад в развитие гериатрии, большой интерес общественности к открытию спутников Юпитера для поселения. Любой крупный прорыв, который бы способствовал увеличению продолжительности жизни и укрепил надежды недолговечных, мог бы покончить с тлеющими угольками нарастающей озлобленности.

Вместо этого ветер ненависти стал еще сильнее раздувать пламя, превращая его во всепоглощающий пожар. Насколько мы смогли определить, число недовольных за последние тридцать семь дней удвоилось. Я не могу предугадать, во что это выльется. Вот почему я настаивал на созыве чрезвычайного собрания. Нас могут ожидать неприятности в любой момент.»