– Должен признаться, я надеялся на более рыцарские задачи. Почему вы не попросили своих студентов покормить этих несчастных рыбок? У них бы нашлось хоть какое-то занятие на время вашего отсутствия.
И хотя наш разговор закончился на юмористической ноте, тем не менее у меня остался неприятный осадок. Было в Джеймсе что-то такое… некая старомодная прямота, которая заставляла меня всегда быть с ним абсолютно честной. И вот теперь мне приходилось ему лгать, пользуясь его добротой.
Я ведь даже как-то раз за чашечкой кофе рассказала ему о бабушкиной болезни, хотя и понимала, что это непременно наведет его – как и меня иной раз наводило – на мысль о том, что мои гены запятнаны безумием. Но поскольку предательство Федерико до сих пор преследовало меня, я прикрывалась беспечной дерзостью и не слишком заботилась о том, чтобы соблюдать внешние приличия, даже с Джеймсом.
– По шкале от одного до десяти, – сказала я тогда, расставляя сахар и сливки на разные концы нашего столика, – и считая, что десять – это состояние безумного серийного убийцы, которому требуется смирительная рубашка, а единица – это мы с вами, я бы оценила состояние моей бабушки на четверку. – Я переместила свою чашку на соответствующую позицию. – Я хочу сказать, что в общем и целом ее единственной проблемой было абсурдное убеждение в том, что она некая воинственная амазонка по имени Кара. Так что она не из тех, кто стремится взорвать Букингемский дворец…
– Ну, прежде всего, – Джеймс протянул руку, чтобы отодвинуть кувшинчик со сливками еще дальше, – я возражаю против того, чтобы считаться единицей. Вы позволите начать отсчет с нуля?
Наши взгляды встретились, и за его улыбкой, за платоническим фасадом нашего разговора я вдруг увидела, что он прекрасно осознает: он для меня что угодно, только не ноль.
– Во-вторых, – продолжил Джеймс, выдвигая вперед собственную чашку, – боюсь, вашей бабушке следует понизить оценку до трех, если учесть моего дядюшку Тедди, который был настолько помешан, что хотел жениться на собственной кобыле и даже написал двадцать девять писем епископу, доказывая в них логичность подобного союза. – Чашка Джеймса встала вплотную к моей. – Вот это, Морган, настоящая четверка. – Он откинулся на спинку стула и скрестил ноги в лодыжках. – А почему не пятерка, спросите вы? Ну, видите ли, дядя Тедди первоначально был женат на некой девице по фамилии Гнедая…
К тому времени, когда Джеймс наконец умолк, семейство Моузлейнов было представлено всеми имевшимися на столе предметами сервировки, а бабушка оказалась пепельницей на соседнем столике.
В тот день я возвращалась в колледж на велосипеде и в лучах редкого по тем дням солнца впервые призналась себе в том, что безнадежно влюблена в Джеймса и что никакого другого мужчины для меня просто не может быть, даже если я проживу добрую сотню лет, так и не дождавшись от него хотя бы невинного поцелуя в щеку.
До алжирской границы мы добрались к полудню. Судя по нетронутым пластам песка, покрывавшего дорогу, никто не проезжал здесь уже много часов, если не дней, и я начала понимать, почему Ахмеду нужна была такая мощная машина.
Когда мы подъехали к небольшому пограничному пункту, я принялась рыться в сумочке в поисках паспорта. В этот момент машина резко повернула налево, потом тут же направо, и я ударилась головой о бардачок.
– Ох! – вскрикнула я, хватаясь за ушибленную голову. – Что за…
Пограничный пункт был уже позади нас.
– Вы в порядке? – как ни в чем не бывало спросил Ахмед.
– Нет! – Я развернулась на сиденье и посмотрела назад. – Вы же объехали шлагбаум заставы!
– Там никого нет, – пожал плечами Ахмед. – Закрыто.
– Но мы же не можем просто…
Я была ужасно зла, отчетливо представляя себе пограничников, палящих нам вслед из винтовок.
– Что? – Ахмед даже не посмотрел в мою сторону. – Вам действительно хочется ехать назад, искать другой пограничный пункт, получать визу, ждать два дня? – Он кивнул на мой паспорт. – Уж поверьте мне, вам совершенно ни к чему иметь в нем подобный штамп.
– Но мне ни к чему также проводить двадцать лет в алжирской тюрьме!
Ахмед расплылся в улыбке:
– Ну, по крайней мере, мы очутимся там вместе.
Я просто не нашлась что ответить. Вся ситуация выглядела абсурдной, хотя сарказм Ахмеда, пожалуй, можно было понять. За нашими спинами осталось заброшенное строение размером с небольшой сарайчик для инструментов. Единственным, что отмечало границу, был шлагбаум высотой примерно полтора метра – ни стен, ни колючей проволоки…
В мгновение ока я вновь превратилась в семилетнюю девочку, бредущую домой из школы в полном одиночестве. Само собой, меня тут же облепила стайка веснушчатых хулиганов с мерзкими ухмылками, которых недавно выбранил мой отец. Они принялись дергать меня за волосы, а один из них даже взял палку и очертил вокруг меня круг.
– Стой здесь, Горгон! – приказал он мне. – Пока мы не разрешим тебе идти.
Даже после того, как мальчишки исчезли, хохоча и отбирая друг у друга палку, я боялась тронуться с места. Немного погодя начался дождь, и линию на земле размыло, но я не была уверена в том, что и теперь мне можно уйти.
Вот тогда-то я и встретилась в первый раз с Ребеккой, которая была на год старше меня. Она вприпрыжку неслась по аллее, громко напевая что-то, и чуть не сшибла с ног меня, стоявшую в луже с прижатым к груди школьным портфелем.
– Дорогая мисс Морган! – воскликнула Ребекка веселым высоким голосом, каким всегда говорила ее мать с самыми старыми из прихожан викария. – Что это вы тут делаете в такую ужасную погоду? Пойдем! – Она схватила меня за руку и выдернула из невидимого уже круга. – Ты только взгляни на себя… Просто катастрофа!
Это воспоминание заставило меня поморщиться. Пожалуй, и в двадцать восемь лет я по-прежнему нуждалась в ком-то, кто выдернул бы меня из круга, начерченного на песке хулиганами.
Ахмед посматривал на меня, возможно гадая, что именно меня огорчило.
– На тот случай, если вы не заметили: мы пытаемся замести следы.
– Я прекрасно это поняла, – ответила я, сожалея о своей вспышке. – Я просто не понимаю, к чему все это? Возможно, вы будете настолько любезны, что просветите меня?.. Могу я называть вас Ахмедом?
Он вдруг заерзал на своем сиденье, как будто это был для него больной вопрос.
– Вы хотя бы представляете себе, насколько велик черный рынок антикварных предметов? Вы знаете, сколько людей вовлечено в нелегальные раскопки, сколько занимается разграблением могил, мародерством? – Он достал телефон и уронил его мне на колени. – Почему бы вам не позвонить еще раз вашему другу? Он может рассказать вам парочку отличных историй о том, как люди пытаются защитить собственное прошлое.
Я была настолько сбита с толку, что мне даже показалось, будто я его не расслышала.
– Вы… вы знаете Джеймса?
– Я знаю его семью. Да и кто их не знает? И кстати, меня зовут вовсе не Ахмед. Я Ник Барран. Так что можете называть меня Ником.
Я уставилась на него, не в силах вымолвить ни слова. В конце концов я выдавила из себя:
– Ник значит Николас?
– Не зря вам доктора-то дали.
Эта небольшая перепалка определила тон наших отношений на остаток пути, в течение которого я так и сяк пыталась подобраться к теме Фонда Сколски со всех возможных сторон, однако все мои попытки были безуспешны. В деле саркастических замечаний и уклонения от ответов Ник был настолько искусен, что даже мистер Людвиг по сравнению с ним казался дилетантом.
И я решила, что это не имеет значения. Ведь к концу дня работа Ника будет выполнена и я встречусь с людьми, которые и пригласили меня сюда.
Мы достигли нашей цели примерно через час после захода солнца. Я успела задремать, пристроив сумочку вместо подушки, и проснулась от чьих-то голосов и шума открывавшихся железных ворот. Ночь в пустыне была темной – хоть глаз выколи, и мне понадобилось несколько мгновений, чтобы окончательно осознать, что рядом находятся какие-то люди, а в лицо светит белый луч фонаря.
