Он протянул кожух.

— Вот взгляните. Видели когда-нибудь?

— Нет, я никогда не видела, — сказала Мэг.

Она сидела, поворачивая кожух в руках; пламя костра отражалось в нем. Наконец она вернула его Ролло, который сунул его снова в мешок.

На следующее утро, когда Ролло отправился на разведку, она заговорила с Кашингом.

— Этот головной кожух, сынок. Тот, что показывал робот. Он живой. Я чувствовала это; ощущала в пальцах. Он холодный, но живой, в нем есть какой-то темный разум — такой темный, такой одинокий. Без ожиданий и без надежды. Как будто холод и тьма — образ жизни. И живой. Я знаю, что он живой.

Кашинг перевел дыхание:

— Это значит…

— Ты прав. Если он жив, живы и все остальные. Все, что были собраны. И все, что лежат ненайденные.

— Без возможности ощущать, — сказал Кашинг. — Отрезанные от мира, без зрения, без слуха, без контактов с жизнью. Человек сошел бы с ума…

— Человек — да. Но они не люди, сынок. Роботы — мы произносим это слово, но не знаем, что оно означает. Кожухи мозгов роботов, говорим мы, но никто, за исключением нас двоих, не знает, что они живы. Мы думаем, что роботы уничтожены. В них отзвук легенды, как в драконах. И вот однажды ты приходишь в лагерь, и с тобой робот. Ты просил его остаться с нами? Или он просил об этом?

— Ни то, ни другое. Он просто остался. Как с тем стариком-охотником. Но я рад, что он с нами. Он полезен. Но не следует говорить ему то, что ты сказала мне.

— Никогда, — согласилась Мэг. — Нет, для него это будет тяжело. Пусть лучше думает, что они мертвы.

— Может, он знает.

— Думаю, что нет, — сказала Мэг.

Она свела ладони, как будто все еще держала кожух мозга.

— Сынок, — сказала она, — я плачу о них. Об этих беднягах, запертых во тьме. Но они не нуждаются в моих слезах. У них есть… кое-что другое.

— Устойчивость, — сказал Кашинг. — Они могут вынести условия, которые свели бы человека с ума. Возможно, они развили странную философию, которая объявляет ненужным внешние контакты. Ты не пыталась вступить с ними в контакт?

— Я не могла быть такой жестокой, — сказала Мэг. — Я хотела. Хотела дать ему понять, что он не один. Но потом поняла, что это жестоко. Дать надежду, когда ее нет. Обеспокоить, когда он давно уже привык к тьме и одиночеству.

— Ты права, — сказал Кашинг. — Мы ничего не можем сделать.

— Дважды за короткое время я соприкасалась с двумя разумами: с кожухом и живым камнем, — сказала Мэг. — Я говорила тебе, что силы мои невелики, а прикосновение к этим двум разумам заставило меня пожалеть, что я вообще обладаю ими. Лучше бы мне не знать. Разум в кожухе наполнил меня печалью, а в камне — страхом.

Она вздрогнула.

— Камень, сынок. Он старый, такой старый, жестокий, циничный. Хотя циничный не то слово. Не заботящийся. Наверное, так лучше сказать. Наполнен омерзительными воспоминаниями, такими древними, что они окаменели. Как будто пришли из какого-то другого места. Такие воспоминания не могут появиться на Земле. Откуда-то извне. Из вечной ночи, где никогда не светит солнце и где не знают, что такое радость.

За все время пути они встретили лишь одного человека — грязного старика, жившего в пещере, которую он выкопал в крутом берегу реки: вход в пещеру был закрыт бревнами, там старик спал и находил убежище от непогоды.

Две ленивые собаки залаяли на путников, проявляя полное отсутствие энтузиазма. Старик цыкнул на них. Собаки легли и тут же уснули, шкуры их дергались, когда на них садились мухи. Старик улыбнулся, показав гнилые зубы.

— Бесполезны, — сказал он, кивая на собак. — Хуже псов у меня не бывало. Когда-то были хорошие охотники на енотов, а теперь загоняют на деревья лишь демонов. И, конечно, это демоны извели собак. Охотишься всю ночь на енота, а на дереве оказывается демон. А что с ним можно сделать? И варить их нельзя, а если даже сваришь, то вкус такой, что все внутренности вывернет.

Он продолжал:

— Вы, конечно, знаете, что вокруг бродят военные отряды. Они большей частью остаются в прериях, потому что там есть вода и незачем спускаться к реке. Какому-то большому вождю вожжа попала под хвост, и он начал заваруху. Целится на города, наверно. Неделю назад сплошь шли военные отряды. Теперь их поменьше. Через одну-две недели двину-ка я назад с добычей.

Он сплюнул на землю и сказал:

— Кто это с вами? Похож на робота, которые были, говорят, когда-то давно. Помню, моя бабушка рассказывала о роботах. Она много что рассказывала. Но даже когда я был мал, знал, что это ложь, выдумки. В ее рассказах никогда не было смысла. И роботов никогда не было. Я спрашивал ее, откуда она узнала о них. Она говорила, что слышала от своей бабки, а та, должно быть, от своей. Старики любят рассказывать. Можно подумать, что со временем они вымрут. Но всегда много новых бабок.

Он продолжал:

— Не хотите ли поесть со мной? Уже пора есть, и я с радостью накормлю вас. У меня есть рыба и мясо…

— Нет, спасибо, — сказал Кашинг. — Мы торопимся.

Два дня спустя, как раз перед заходом солнца, Кашинг, шедший по берегу рядом с Мэг и Энди, оглянулся и увидел торопливо спускавшегося с утеса Ролло. Металлическое тело робота сверкало в лучах заходящего солнца.

— Что-то случилось, — сказал Кашинг.

Он осмотрелся. За последние несколько дней река сузилась, утесы по обеим ее берегам стали менее крутыми.

Тонкая полоска деревьев росла вдоль берегов, но деревья стали гораздо ниже. Посреди реки лежал остров, густо заросший ивами.

— Мэг, возьми Энди. Перебирайтесь на остров. Заберись как можно глубже в заросли и сиди тихо. Заставь Энди молчать. Зажимай ему ноздри, чтобы он не ржал.

— Но, сынок…

— Иди, черт возьми! Не стой на месте!.. Отправляйся на остров. Здесь меньше ста ярдов воды.

— Я не умею плавать, — заплакала она.

— Тут мелко! — выпалил он. — Ты можешь пройти. Не выше пояса. Держись за Энди, он поможет тебе перебраться.

— Но…

— Иди! — сказал он, подталкивая ее.

Ролло вихрем летел к реке, вздымая опавшие листья.

— Отряд, — крикнул он. — Идет за мной, и близко.

— Они тебя видели?

— Кажется, нет.

— Идем, — сказал Кашинг. — Держись за меня. Здесь на дне может быть ил. Старайся удержаться на ногах.

Мэг и Энди уже почти добрались до острова. Кашинг вошел в воду и почувствовал, как его увлекает течение.

— Я держусь прочно, — сказал Ролло. — Даже если я скроюсь под водой, то смогу переправиться по дну. Я не утону. Мне не нужно дышать.

Мэг и Энди исчезли в зарослях. Кашинг на полпути к острову оглянулся. На утесах никого не было видно. Еще несколько минут, подумал он. Больше и не нужно.

Они выбрались из воды, цепляясь за ветви.

— Не стой, — сказал Кашинг роботу, — ползи к Мэг. Помоги ей удерживать Энди. Тут будут лошади. Он захочет поговорить с ними.

Повернувшись, Кашинг пополз назад к воде. Закрытый ветвями ивы, он смотрел через реку. Никого не видно. Черный медведь спускался к воде в том месте, которое и они использовали при входе в реку, постоял с глуповатым выражением, опустил одну лапу в воду, потом другую, потряс ими. Вершина утеса оставалась пустой. Несколько ворон пролетели над ней с хриплым карканьем.

Должно быть, Ролло ошибся, сказал про себя Кашинг, конечно, ошибся, отряд шел не сюда. А может, свернул в сторону, не доходя до берега. Но даже в этом случае следовало спрятаться. Хорошо, что оказался близко остров. Здесь, в отличие от мест ниже по течению, было не слишком много укрытий. Позже их совсем не будет. По мере того как они углубляются в страну прерий, долина реки становится все уже, а деревья растут все реже. Скоро им придется оставить даже то скудное укрытие, которое дает им долина, и свернуть в прерии.

Он посмотрел через реку и увидел, что медведь исчез. Какая-то небольшая зверушка: норка или мускусная крыса, скорее всего крыса — плыла от острова к берегу.

Когда он снова взглянул на вершину утеса, на фоне неба отчетливо вырисовывалась группа всадников, за плечами которых торчали копья. Они стояли неподвижно, осматривая долину. Кашинг затаил дыхание. Может они уже увидели со своего возвышения тех, кто скрывался в зарослях? Судя по всему, нет.